Перейти к содержанию

Принцип психической детерминации


Рекомендуемые сообщения

Уважаемые участники форума! Следуя возможности разместить материал по психологии, публикую данную работу, которая, надеюсь, покажется вам интересной.

 

Максим Маринов.

 

Аннотация

 

Воля и свобода – феномены, которые веками занимают умы человечества. Подобно столпам посреди пропасти, воля и свобода удерживают традиционное мировоззрение и являются идеологической основой исторически сложившегося социального нормирования (в области права, религии, нравственности). И по сей день жажда человеческого познания стремится определить, что же такое воля и свобода? Как они функционируют? И есть ли они вообще? Вашему вниманию предлагается психолого-философский взгляд на данную проблематику. Который, с одной стороны, формирует гипотезу, разрешающую названные вопросы посредством раскрытия природы объективной и субъективной реальности, обозначаемой терминами «воля» и «свобода» (а не природы воли или свободы в их устоявшемся понимании). С другой, ставит новые вопросы, направленные на более конкретное раскрытие и доказательство принципиальных ответов, а также на встраивание данного понимания в культуру в целом. При этом, представленное решение не претендует на полноту и непогрешимость периферийной аргументации. А лишь на концептуальную верность ключевых положений и значимость концепции в целом для научного понимания индивида и общества.

 

Оглавление

 

Введение

 

Глава 1. Принцип психической детерминации в свете проблемы свободы воли

 

1.1. Постановка проблемы

1.2. Сознание и модель психической организации

1.3. Исследовательские подходы к пониманию воли

1.4. Семантико-нейронный алгоритм как принцип психической детерминации

1.5. Парадигма свободы

1.6. Верификация и фальсифицируемость

 

Глава 2. Социальное значение концепции семантико-нейронного алгоритма как принципа психической детерминации

 

2.1. Социально-философское значение

2.2. Семантико-эмоциональные связки как основной элемент психологического воздействия

 

Заключение

 

Список литературы

 

Автор: Максим Маринов

 

Почта: [email protected]

 

Москва, 2011

 

Введение

 

Представим, что научное исследование – это гроза. В таком случае, текст будет выполнять роль туч, слова будут водою, значения же слов – тепловыми потоками. Исследователь будет оперировать ими, главным образом, для того, чтобы в результате молния озарила собой темноту непознанного. Осветила часть прежде неведомого. И, в конечном счете, ценностью исследования будут именно молнии – новые адекватные представления о реальности, новые знания. И так уж устроено, что как грозовая молния не может появиться на небе без туч, без воды в них и движения тепловых потоков, так и теоретическое знание не может появиться в разуме, как автора, так и собеседника, не намочив его прежде обильными каплями текста, не столкнув прежде разнородные смыслы. И порой приходится терпеливо вглядываться в тучи, мокнуть под словесным дождем, ощущать на себе порывы ветра, все выше поднимаясь в небо. Чтобы, наконец, молния озарила сознание.

 

Если смотреть на процесс исследования с естественно-научной точки зрения, то можно в качестве одного из допустимых рассматривать следующий исследовательский путь. Выдвижение предварительной гипотезы на основе осмысливаемых феноменов. Развитие гипотезы путем последовательного и более подробного соотнесения с имеющимися релевантными теориями. Экспериментальная проверка ключевых положений, доработка, корректировка. В результате – построение адекватной теории, которая будет обеспечивать эффективное взаимодействие с объективной реальностью в рамках сферы своего применения.

 

Хочется заметить, что в подобном понимании исследовательского процесса автор гипотезы только догадывается о том, что известно автору теории наверняка. Автор же теории только догадывается о том, о чем автор гипотезы даже не задумывается.

 

Данная работа – это этап выдвижения предварительной гипотезы. Направленной на осмысление психического процесса как целостной системы. На выявление природы, сущности этой системы в соотношении с объективной реальностью. На понимание психики как элемента материального мира. На раскрытие принципа психической организации в форме специфической психофизиологической детерминации. На формулирование и раскрытие сущности методологической категории, охватывающей психофизиологическую деятельность. На раскрытие природы феноменов, обозначаемых философией и психологией как воля и свобода индивида.

 

Понимание структуры и функционирования психики относится к области психологических знаний. Однако уяснение значения знаний о психическом, встраивание этих знаний в социальный контекст, их мировоззренческое осмысление – это область философии. Б. С. Братусь так описывает соотношение философии и психологии: «Философия и психология <…> необходимо взаимосвязаны в изучении человека, и если психологические данные обретают через философию смысл, то данные философские обретают через психологию почву» [3].

 

В виду этого, проблема свободы воли, относящаяся напрямую и к философии, и к психологии – как необходимость понимания природы той психической реальности, которая обозначается волением, как квинтэссенция вопроса детерминации или индетерминации человеческой деятельности – выступит в роли связующего звена в данной работе, позволит объединить как психологический аспект человека, так и бытийный вообще, и социальный в частности. То есть понимание структуры и функционирования психической реальности, обозначаемой волением – это ключ к ответу на вопрос о человеческой свободе и о принципе психической детерминации. Так как именно волению приписывают определяющую роль и в том, и в другом.

 

При этом, вероятно, не стоит придавать большого значения встречающейся на данном этапе работы неакадемичности цитирования, ошибкам в пунктуации или ее иным формальным сторонам. Ведь главная задача всякой исследовательской работы не в том, чтобы создать текстовую фигуру, которая была бы правильной с внешней, формально-бессодержательной точки зрения. А в том, чтобы, оперируя значениями, создать молнию. Подобную тем, свет которых, как это будет видно из Заключения, не гаснет, а приобретает новую форму своего бытия.

 

Глава 1. Принцип психической детерминации в свете проблемы свободы воли

 

1.1. Постановка проблемы

 

Термин детерминация применительно к психике можно понимать как в широком, так и в узком смысле. С одной стороны, детерминация используется как термин, обозначающий наличие причинно-следственной связи между явлениями, доступной исследованию и объяснению. Это широкий смысл термина. При этом детерминацию в названном широком смысле можно подразделять на полную (или абсолютную) и частичную (или относительную) детерминацию. Так, некоторыми авторами при рассмотрении взаимодействия элементов психического как системы указывается, что если автоматические, стереотипные психические процессы являются полностью детерминированными, то иные, например, некоторые осознанные процессы, не являются полностью детерминированными, что понимается названными авторами как необходимое условие проявления свободы индивида*. То есть, получается, некоторые психические процессы в рамках такого понимания являются не имеющими причины вне самих себя. Что и позволяет говорить о выделении понятия частичной, относительной детерминации психического процесса. В частности, на такой позиции стоят волюнтаристы, сторонники концепции воли как недетерминированного психического элемента. С другой стороны, некоторыми исследователями в качестве противопоставления детерминации выделяется случайность. В таком случае, термин детерминация имеет несколько иное значение. В рамках которого, под детерминацией понимается изначальная запрограммированность развивающейся системы на конкретный результат своего развития на определенном этапе, который (результат) задан изначально, предопределен характером причинно-следственных связей внутри системы. И это узкий смысл термина. В таком случае, точка бифуркации, преодоление которой считается случайным процессом (неизвестным заранее)**, есть признак недетерминированности, незаданности заранее. В виду чего говорят об относительном детерминизме как об относительной изначальной заданности, относительной предопределенности. Соответственно, полная предопределенность есть полная детерминация в узком смысле. Вместе с тем, если понимать детерминизм в широком смысле, лишь как причинную обусловленность явления, то и действие случайности – есть причинно-обусловленный феномен. То есть выход из точки бифуркации имеет своей причиной действие изначально незаданного фактора, именуемого случайным. Который, однако, образует причинно-следственную связь между собой и состоянием системы, явившимся следствием его воздействия. И таким образом, в широком понимании детерминации, и такая детерминация является полной, абсолютной. Но, исходя из выделения бифуркационной относительной детерминации, где детерминация используется уже в узком смысле, как изначальная заданность, предопределенность результатов причинно-следственных взаимодействий элементов системы, позицию тех исследователей, которые считают осознанные действия недетерминированными, можно понимать так, что эти осознанные действия не заданы изначально, не предопределены. Что действие сознательных процессов подобно бифурцирующим системам, имеющим точки бифуркации и изменяющимся под воздействием внесистемного фактора, именуемого случайным.

 

Каково, в таком случае, соотношение понятий свобода и детерминация (и в широком, и в узком смысле)? Означает ли детерминация отсутствие свободы?

_____

* Здесь и далее под индивидом понимается единая биосоциопсихическая система, включающая в себя различные традиционно выделяемые уровни, присущие ей на той или иной стадии развития, или выделяемые в том или ином контексте (субъект, индивид, личность). Термины "субъект", применительно к индивиду, и "человек" понимаются тождественно.

** Если считать синергетическую теорию верной в этой части.

 

Рассмотрение данных вопросов исключительно в логическом, философском ключе, без предварительного осмысления психических процессов, демонстрирующих детерминированность или же индетерминированность (в широком смысле) психофизиологических взаимодействий, будет не достаточным, метафизичным. Нужна опора на эмпирически проверяемые конструкции, чтобы уже на их основе делать адекватные философские обобщения. Из вышесказанного можно выделить два фактора, понимание структуры и функционирования которых, будет способствовать разрешению вопроса о детерминации или индетерминации (в широком смысле) психических процессов на основе конкретно-психологических представлений. Эти факторы: воля и сознательная деятельность. Поэтому сначала необходимо исследовать названные психические феномены, а уже затем в философском ключе рассмотреть соотношение свободы и детерминизма (и в узком, и в широком смысле). Более того, по пути ответа на вопрос о природе воли и сознательной деятельности мы придем к пониманию принципа психической детерминации как методологической категории, призванной объяснить развитие и функционирование психики. И уже на основании понимания принципа психической детерминации можно будет исследовать вопрос детерминации психики как в широком, так и в узком смысле. А также, в его соотношении с понятием свобода. Сейчас же необходимо от свободы как философской категории перейти к свободе как категории психологической. Оставив подробное философское понимание последующему изложению (по названным причинам), обозначив лишь, что зачастую понимается под свободой, чтобы увидеть ее связь с психическим процессом, обозначаемым как воля, воление, и, через волю, увидеть связь свободы с сознательной деятельностью.

 

Свобода, прежде всего, есть субъективно переживаемый феномен. Человек чувствует себя свободным, выйдя из тюрьмы. Рассчитавшись с долгом. Выздоровев. Расставшись с нелюбимым спутником жизни. Это то, что, следуя дихотомии Ф. Ницше [11], понимается как свобода от. Но также, человек чувствует свободу сидя за холстом, за фортепиано. Получив зарплату. Купив машину. Идя в театр. Эти примеры также можно рассматривать как свободу от (от забот, от нужды, от необходимости ходить пешком, от скуки и т.д.), но здесь важен другой аспект. Это свобода, имеющая назначение, цель. Свобода для. Для деятельности. Свобода за холстом или клавишами, чтобы творить. Зарплата, чтобы приобретать. Машина, чтобы передвигаться (или даже путешествовать). Театр, чтобы чувствовать сильнее. И так далее.

 

С психологической точки зрения, свобода обозначается, зачастую, как самодетерминация. Д.А. Леонтьев отмечает, что «понятия «свобода» и «самодетерминация» очень близки. Понятие свободы описывает феноменологически переживаемый контроль над своим поведением, используется для глобальной антропологической характеристики человека и его поведения. Понятие самодетерминации используется как объяснительное на собственно психологическом уровне рассмотрения "механизмов" свободы. При этом следует различать самодетерминацию, с одной стороны, и саморегуляцию или самоконтроль – с другой. В последнем случае регуляторами могут выступать интроецированные нормы, конвенции, мнения и ценности авторитетных других, социальные или групповые мифы и т.п.; контролируя свое поведение, субъект не выступает его автором, как при подлинной самодетерминации» [9].

 

Таким образом, свобода выделяется не только как переживаемое чувство, но и как свойство человека, необходимое для контроля своей деятельности. Который предполагает регулирование деятельности в широком смысле, то есть ее инициацию, выбор из возможных альтернатив, претворение в жизнь намеченного, спланированного, преодоление встречающихся препятствий. Что, как указывает В.А. Иванников, является формами психической деятельности, приписываемыми различными исследовательскими подходами воле как элементу психического [6]

 

Таким образом, можно говорить, что воля есть форма бытия свободы в человеке. В виду этого, для постижения природы свободы индивида, которая проявляется в воле и вне воли не существует, мы с необходимостью встаем перед волей как объектом исследования.

 

Как известно, к числу психических феноменов, помимо воли, относят мышление, воображение, потребности, эмоции, восприятие, память и иные. В ряду психических процессов феномен воли занимает весьма специфическую роль. Если сравнить психику с конвейером, то этап воли – это точка сборки, на которой разрозненные детали-элементы психического объединяются в целое и выпускаются с конвейера - выражаются в поведенческой деятельности – как осознанной, предметнонаправленной поведенческой активности или пассивности.

 

Подобное очевидное суждение о месте воли в ряду психической и поведенческой деятельности нуждается в обосновании, чтобы не опираться на очевидность. Так, имеющиеся научные концепции воли позволяют говорить о том, что волению предшествуют некие психические процессы или, во всяком случае, принимают участие в процессе воления. При этом, различными учеными выделяются в качестве функции воли не только акт выбора, как уже было указано, но и инициация деятельности, и ее регуляция, и преодоление препятствий и иные психические феномены.

 

Проанализируем акт воления на бытовом примере. Женщина стоит перед прилавком с драгоценностями и хочет приобрести себе украшение. Прежде чем она отдаст деньги за товар и заберет его, она должна выбрать, что именно она будет покупать – золотое кольцо или платиновые серьги? Золотое кольцо с сапфиром или с бриллиантом? Сапфиром весом в один карат или два? Таким образом, её действию предшествует акт воления как акт выбора. Но можно посмотреть и глубже. Эта женщина шла мимо данного магазина украшений и не собиралась останавливаться, она шла за норковой шубой. Вдруг она инициировала деятельность, направленную на покупку драгоценностей и изменила вектор своего движения, направившись к прилавку с драгоценностями для покупки (или же «просто посмотреть», еще не обладая уверенностью, что купит). И в тот момент, когда она стояла и выбирала украшения, она очень хотела купить то украшение, которое было слишком дорого для неё, и ей приходилось удерживать себя от этой покупки, тем самым регулируя свою деятельность, оценивая свои возможности, преодолевая внутренние препятствия.

 

Возьмем другой пример. Мужчина едет за рулём своего автомобиля по городу-миллионнику. Не знает точного маршрута. Сомневается, куда ехать, чтобы достичь пункта назначения. Прежде чем повернуть на Т-образном перекрестке направо или налево, он должен преодолеть сомнения и сделать выбор – то есть совершить акт воления как акт выбора. И лишь потом совершить действие – поворот руля (и весь соответствующий комплекс движений). При этом, надо отметить, что ещё утром он не планировал этой поездки. И лишь перед обедом увидел запись в блокноте о том, что у него назначена встреча. И тут же инициировал поездку на автомобиле – то есть совершил акт воления как инициацию поведенческой деятельности. Ему очень не хотелось ехать на встречу, преодолевать пробки и расстояние, но он понимал важность этой встречи и всё равно поехал, вопреки своему нежеланию ехать и желанию остаться дома. Тем самым он осуществлял не только инициацию деятельности и выбор (начиная с «ехать» или «не ехать»), но и регуляцию своего поведения, планирование, оценку успеха. Преодолевал внешние (объезжал пробки) и внутренние (сильное желание остаться дома) препятствия.

 

Таким образом, даже не вызывает сомнения тот факт, что за деятельностью как поведением стоит нечто психическое, именуемое волей. Но что стоит за волей и как оно, стоящее за, организовано и какими связями соединено с волей? Нужно ли говорить, что без восприятия объективной реальности, без мышления, без памяти, без потребностей и прочих традиционно выделяемых элементов психики, не может быть инициации, выбора и регуляции, и соответственно, воли? Распространено научное понимание воли, где воля представлена как элемент именно осознанной деятельности, а не поведения вообще. Ведь, в самом деле, такой взгляд представляется справедливым, потому что в рефлекторном действии сокращающейся мышцы индивида нет воли как психического акта, есть лишь безусловная реакция на раздражитель. Также как и в условно рефлекторном поведении просматривается лишь автоматизм, где для воли как инструмента свободы нет места. Осознанная же деятельность – деятельность, опосредованная значениями. Таким образом, за волей, как за элементом осознанных процессов, всегда должны стоять как минимум процессы взаимодействия значений – например, процессы осознанного мышления. Связь же значений и иных элементов психики как системы будет рассматриваться дальше, поэтому пока лишь предположим, что на акт воления влияет не только мышление, но и мышление во взаимодействии с иными психическими процессами. Следуя такому рассуждению, мы приходим к тому, что в поисках понимания процессов воления (и как акта инициации, и как акта выбора, и как акта регуляции деятельности), в поисках понимания человеческой свободы, мы вынуждены обратиться к пониманию иных элементов психики, которые представляются неким образом влияющими на акт воления, на бытие свободы. Необходимо раскрыть их структуру, попытаться понять, как именно и в какой степени они влияют на психическую реальность, обозначаемую волением.

 

1.2. Сознание и модель психической организации

 

Под сознанием, основываясь в части общего понимания этого термина на теории деятельности А. Н. Леонтьева, подразумевается психический феномен отражения объективной реальности, развившийся в ходе эволюционирования вида в рамках осуществления предметной деятельности. А. Н. Леонтьев указывает, что «первоначальное сознание существует лишь в форме психического образа, открывающего субъекту окружающий его мир, деятельность же по-прежнему остается практической, внешней. На более позднем этапе предметом сознания становится также и деятельность: осознаются действия других людей, а через них и собственные действия субъекта. Теперь они коммуницируются, означаясь с помощью жестов или звуковой речи. Это и является предпосылкой порождения внутренних действий и операций, протекающих в уме, в "плане сознания". Сознание-образ становится также сознанием-деятельностью. Именно в этой своей полноте сознание и начинает казаться эмансипированным от внешней, чувственно-практической деятельности и более того – управляющим ею» [7]

 

Также, согласно обобщающему опыт отечественной психологии определению В. Ф. Петренко, «сознание – высшая форма психического отражения, присущая человеку как общественно-историческому существу, выступает как сложная система, способная к развитию и саморазвитию, несущая в своих структурах присвоенный общественный опыт, моделирующая мир и преобразующая его в деятельности» [13].

 

Сознание, таким образом, предстает перед нами как внутренняя, субъективная реальность, возникшая на основе объективной. При этом, понятие субъективной реальности требует особого уточнения. Сейчас можно ввести условную дихотомию, конкретные основания которой будет рассмотрены чуть ниже. Так, строго говоря, субъективная реальность существует в двух формах. Первая форма – это то, что воспринимается нами как объективный мир, то, что мы называем объективной реальностью. Мы не можем познать ее иначе, как через наши рецепторы. В виду этого, внерецепторной реальности для нас не существует, мы только предполагаем ее существование. Таким образом, следуя логике агностицизма, мы не можем утверждать, что она существует так, как мы ее воспринимаем. Поэтому, и говорить мы можем лишь об образе объективной реальности, предполагая, презюмируя, что он выполняет роль копии, и, что, соответственно, позволяет говорить об образе как о самой объективной реальности*. Вторая форма субъективной реальности – это то, что, воспринимается нами как мир субъективный – воображение, мышление, эмоции и прочее. При этом обе формы – это субъективная реальность. И когда речь идет о сознательных процессах, то имеется в виду вторая форма субъективной реальности**. При этом психика функционирует в рамках взаимодействия этих двух форм. Мы (как сознание) не взаимодействуем с объективным миром. Мы взаимодействуем с его образом. Однако, для удобства изложения термин первая форма субъективной реальности будет использоваться лишь в конкретном контексте, для акцентирования внимания на том или ином аспекте. В остальных же случаях будет использоваться термин объективная реальность (и производные от него – объективно существующее и т.п.). Вместе с тем, в дальнейшем при использовании термина отражение объективной реальности будет подразумеваться отражение первой формы субъективной реальности как образа объективной.

 

Далее необходимо рассмотреть вопрос о том, что есть значение? Значение (не значение слова или знака вообще, а значение как отражение в сознании объективно существующего означаемого) есть отраженная часть объективной реальности – будь то отраженный процесс, объект, отношение и так далее – отраженный феномен объективной реальности. Отражение объективной реальности осуществляется через восприятие, как деятельность физиологическую, рецепторную, и познавательную, интерпретационную, как осмысление рецепторных сигналов. Как же осуществляется это осмысление (осознание) воспринимаемого? Или, говоря иначе, уяснение значения рецепторно воспринимаемого? Процессы осмысления воспринимаемого есть процессы оценки (интерпретации) воспринимаемого через его соотнесение с уже воспринятым и интерпретированным.

______

* В цитируемом выше отрывке А. Н. Леонтьев обозначает эту реальность как психический образ.

** Деятельностный «план сознания»

 

Проведем мысленный эксперимент. Например, мы открываем глаза и воспринимаем стену, напротив которой мы находимся, сидя на стуле на небольшом расстоянии от нее. Как мы можем определить, что это стена и что мы сидим на стуле? Рецепторы формируют образ и дальше начинается процесс интерпретации (оценки) рецепторно воспринятого в рамках соотнесения с уже воспринятым прежде. В психике уже имеется значение стены как объекта с определенным видом (образом) и определенными свойствами, выявленными в ходе деятельности в прошлом. Аналогично с понятиями стула и сидеть. Соотнесение рецепторно воспринятого с имеющимися значениями позволяет осознать что перед нами, на чём мы сидим и что мы, собственно, сидим.

 

То есть процесс уяснения значения - это процесс оценки воспринимаемого, осуществляемой через соотнесение рецепторно воспринимаемой информации (образа, звука и т.д.) с уже имеющимися значениями, имеющими присвоенную им рецепторную информацию (образ, звук и т.п.), и, на основе этого соотнесения, придание рецепторной информации того или иного значения. При этом, соотнесение не хаотично, а построено на принципах категоризации, «каталогизации», где воспринимаемому ищется уже усвоенный коррелят с тождественными или смежными (релевантными) смысловыми свойствами.

 

Рассмотрим, как быть с осознанием (пониманием, осмыслением) абстрактных понятий*, с которыми мы прежде были не знакомы и которые невозможно воспринять исключительно рецепторно, а только через восприятие значения рецепторного знака-слова? Ведь таких понятий очень много – будь то государство, право, честность, нравственность, свобода, равноправие и иные? Возьмем для рассмотрения сложное понятие релятивизм. Если определять это понятие как относительность всякого знания, его зависимость от условий познания - психического состояния познающего, его знаний и верований, уровня научного развития и иных условий - то как происходит приобретение в нашем сознании значения незнакомого прежде понятия релятивизм (представим, что этого понятия не было в нашем сознании)? Мы, осмысливая уже известные нам значения, содержащиеся в определении, то есть соотнося каждое из них с имеющимися в сознании значениями (что происходит крайне быстро и незаметно для сознания, если не отрефлексировать процесс), конструируем из этих известных значений новое значение и отражаем его целиком, складываем их как конструктор и присваиваем получившейся новой «фигуре» словесный код – понятие релятивизм. Тем самым, осуществляется добавление в память данной конфигурации значений как нового значения. Нового элемента отражения объективной реальности, которого прежде не было в нашем сознании.

 

Говоря об отражении новой конфигурации значений целиком, я имею в виду следующее. Рецепторное восприятие объективной реальности и создание внутренней реальности (т.е. субъективной реальности первой формы), являющейся по своему назначению копией объективной (чтобы субъект-носитель сознания мог эффективно взаимодействовать с объективной реальностью) является необходимым условиям того, что обозначено как субъективная реальность второй формы, или план сознания. Но когда мы говорим, что сознание есть отражение феноменов объективной реальности, то о чем идет речь? Речь идет о разных уровнях формирования психического отражения, которые были сформулированы А. Н. Леонтьевым как уровни сенсорной психики (не дифференцированной, предполагающей восприятие гомогенной среды), перцептивной психики (предметно-дискретной), интеллектуальной психики (операциональной, позволяющей абстрагировать операции деятельности от конкретных объектов), и, наконец, сознательной психики [8]. И каждый из этих уровней психики характеризуется всё большей возможностью отражать всё большее количество свойств феноменов объективной реальности. В таком случае, сознательное отражение по своей функциональной задаче – это то же самое отражение, что и сенсорно-гомогенное и иное отражение. Однако, по своему качеству, по своей способности выделять свойства феноменов объективной реальности (т.е. не только объектов, но и отношений, и деятельности), оперировать ими, сознательное отражение отличается от досознательного. И количество отражаемых свойств объектов переходит в качество одновременного отражения множества свойств.

_______

*Подразумевая под понятием речевую форму значения в мыслительном процессе, которая в тексте обозначается словом. То есть, в широком смысле, понятие – это мыслимое слово.

 

В таком случае, первая форма субъективной реальности индивида – это, собственно, сенсорная стадия развития психики, когда среда есть гомогенный, монолитный, неструктурированный образ.

 

Вторая же форма субъективной реальности – это сознательное отражение, базирующееся на перцептивно-дискретном и интеллектуальном отражении. Такое отражение как стадия развития психики образовало в психике нечто, именуемое сознанием, что способно отражать свойства феноменов в рамках динамики между дискретностью и гомогенностью (между анализом и синтезом). То есть, что способно динамично фокусироваться, изменять фокусировку. Данное нечто, надстроившись над более низкими формами отражения, возглавив их, изменило весь процесс психического отражения, так как результаты отражения разных уровней объединяются в процесс психического отражения в целом. Данное нечто – сознание – тем самым, изменило процесс протекания психического отражения на более низких уровнях. То есть теперь перцептивно-дискретное отражение стало способно отражать большее количество свойств объекта объективного мира, чем оно способно отражать без сознания. Теперь перцептивно-дискретное отражение стало способно отражать то, что не является объектом объективного мира, а является уже отраженным объектом. Теперь стало возможным перцептивно-дискретное отражение различных деятельностных операций (элементов интеллектуального отражения) – выделение их свойств. Постепенное формирование сознания как постепенное формирование культурной традиции отражения отраженного, отражения свойств прежде отраженного объекта, а не объекта, воспринимаемого в данный момент (в рамках трудовой и языковой деятельности, когда формировался образ цели деятельности, не воспринимаемой в данный момент, когда формировались, по Л. С. Выготскому, «узелки на память» [4]), в конечном счете, привело к формированию возможности самосознания, как отражения свойств себя. Таким образом, квинтэссенция сознания – это отражение свойств объектов, помимо отражения самих объектов. Сами объекты отражаются в рамках сенсорной и дискретной психики. Сознание же отражает их свойства в отвлечении от них самих. Операции же с данными объектами (интеллектуальный уровень психического отражения) также отражаются сознанием как имеющие свойства. И кроме того, постепенное выделение свойств внешних операций привело к формированию в психике взаимодействия свойств на принципах этих внешних операций. Язык стал носителем свойств внешних феноменов и сопровождал взаимодействие свойств внутри психики. И постольку внешняя деятельность обусловила внутреннюю. И все уровни психического отражения вместе образуют психическое отражение индивида. Соответственно, эволюция сознания в рамках усложнения деятельности и языка привела к возможности отражения одновременно большего количества свойств феноменов, чем прежде. Позволила отражать те свойства объективной реальности, которые прежде не отражались, были незаметны для психики. Позволила отражаться свойствам феноменов в различной конфигурации, в различной последовательности. Привела к формированию развитой категориальности отражения – классификации феноменов по их свойствам. Что было всегда присуще психике как носительнице свойств объективного мира, но получило свое наиболее яркое выражение в сознании как уровне свойственного отражения. Соответственно, сущность сознания как отражения свойств, обусловила функционирование мышления на принципах категориальности, ассоциативности будь то языка, будь то образа. Так как и в том, и в другом сознание видит лишь свойства. Остальное отражается иными уровнями психического отражения.

 

И, таким образом, мы подходим к пониманию значения с более широких позиций. Как было сказано выше, значение с точки зрения сознательной психики – это отраженная часть реальности. Это отраженная часть реальности, обладающая определенными свойствами. Это отраженные свойства реальности. Вместе с тем, реальность отражается и иными уровнями отражения. И отраженное иными уровнями также принимает участие в процессе функционирования психики. И поэтому, допустимо считать, что отраженное иными уровнями психического отражения, также является значением, то есть является обладающим свойствами. Но эти свойства не приобретают самостоятельного психического бытия. Так, гомогенный образ – это значение, характеризующееся определенным уровнем свойств реальности, когда свойства и рецепторный образ не разделены. Предметно-дискретный образ – это значение, характеризующееся большим уровнем свойств реальности (большим количеством объектов реальности), но при этом свойства также не приобретают самостоятельного бытия в психике. Свойства слиты в едином отражении с предметом. Равно как и в случае с интеллектуальным отражением, когда свойства не отделяются в психике от операции или предмета. Таким образом, имеет место значение как слияние отражаемого и свойств отражаемого. Скажем так, имеет место слитное отражение. На уровне же сознательного отражения в значении, существующем в рамках речи, содержатся свойства, стремящиеся оторваться от феноменов, обладающих этими свойствами. Например, значение понятия объект. Минимальное свойство понятия объект – бытие. Хотя бы субъективное. Потому что отразить не существующий объект (несуществующий даже субъективно) невозможно. Невозможно отразить то, чего нет. И в таком случае становится понятной верность мысли Парменида о том, что нельзя помыслить то, чего нет. Потому что нельзя отразить то, чего нет. При этом, помыслить (отразить) объект и не помыслить (не отразить) образ объекта едва ли возможно в рамках психики индивида. Тем самым, сознание не есть оторванная форма психического отражения даже в своем пиковом выражении – предельной абстракции, предельном оперировании свойствами. Потому что, даже когда мы мыслим (отражаем) объект как предельно абстрактное, как чистое свойство, мы одновременно отражаем какой-либо рецепторный образ (пусть в самых расплывчатых формах). Но вместе с тем, сознание оперирует значениями – как, в первую очередь, дискретными свойствами феноменов (и вне речи в психике нет дискретных свойств феноменов). А лишь во вторую, их иными параметрами, отраженными иными уровнями психического отражения. При этом, психика функционирует как целое и данная дихотомия уровней отражения не заметна, если о ней не знать, если не отражать дискретные свойства отражения в целом. Таким образом, речевое значение – это не просто отраженное свойство. Это рецепторная информация о предмете, получаемая в рамках более низших уровней отражения и отраженные свойства предмета. Они образуют речевое значение в рамках психики, но они не слиты. Свойства отражаются сознанием отдельно.

 

Кроме того, сознание как нечто, отражающее, вычленяющее свойства предметов, в том числе уже отраженных, то есть отражая не воспринимаемые предметы, а значения, как отраженное когда-то воспринятого, способно отражать в том числе, слитные значения, присутствующие в психике в своей монолитной рецепторно-свойственной форме, когда отраженный предмет и его свойства не разделены. Например, в рамках измененных состояний сознания. Когда между собой взаимодействуют значения разных уровней отражения. Когда сознание отражает свойства, вычленяет их из слитных значений.

 

Таким образом, на основе вышесказанного, можно выделить две категории значений – сознательные, или точнее – речевые значения и досознательные, или слитные значения. Это допустимо в виду той предпосылки, что психика, согласно А. Н. Леонтьеву, есть инструмент ориентирования живого организма в объективном мире [8], и, соответственно, психика есть отражение свойств этого мира. Чем выше уровень, качество отражения, тем большее количество свойств отражается. Тем явственнее они отражаются. Что и характеризует сознание как высшую форму отражения – как отражение свойств феноменов в их отвлеченной форме от феноменов, которые этими свойствами обладают.

 

Соответственно, такое понимание проливает свет на раннее онтогенетическое развитие индивида. Когда объективная реальность познается досознательно при одновременном развитии сознания. Когда одновременно в рамках деятельности формируется и сознание и сознательные значения, и досознательные значения в рамках формирования и/или функционирования низших уровней психического отражения. И ранние досознательные значения в последующем также влияют на картину мира индивида, на семантическое пространство индивида, на свойства мира, отраженные в психике, как и сознательные значения – свойства мира, отраженные в рамках сознательного отражения.

 

Возвращаясь к возможности реконфигурации значений, можно говорить, что возможность реконфигурации значений в рамках сознательной деятельности обусловлена возможностью рефокусировки отражения в рамках сознательной предметно-дискретной деятельности.

 

При этом, попытка сознательно отразить сознательное отражение результатов отражения – отрефлексировать рефлексию – подобна погоне собаки за собственным коротким хвостом. Потому что предполагает удвоение сознательного отражения. Предполагает психическое отражение более высокого уровня по отношению к сознательному отражению.

 

Во всяком случае, такое гипотетическое допущение делается исходя из представленных рассуждений и собственного интроспективного опыта, который, конечно же, может быть ошибочным*. Это допущение есть вероятностное основание того, почему мы не можем интроспективно исследовать природу сознательного отражения - мы не можем его сознательно отразить, сфокусироваться на нем, что есть необходимое условие присвоения ему сознательного значения, и, соответственно, сознательного понимания. Рефлексируя по типу «я мыслю о том, что я мыслю», мы всегда имеем дело лишь с только что отраженным, а не с самим процессом сознательного отражения.

 

Таким образом, акцент на генезис сознательного психического отражения, на его комплексность, позволяет сделать вывод, что всякое познание – есть в первую очередь отражение свойств объекта, будь то объективной или субъективной реальности. Что познание возможно внесознательно, как отражение свойств объекта либо на досознательном онтогенетическом уровне развития индивида, либо в рамках функционирования иных уровней психического отражения объективной реальности, внесознательных уровней, когда по тем или иным причинам сознание не участвует в процессе отражения реальности. Позволяет сделать вывод, что значение – как носитель свойств реальности – возможно как в сознательной, дискретно-речевой форме, так и в досознательной, неречевой, слитной форме. Позволяет понять, что само формирование субъективной реальности – это формирование категориальной структуры значений, как речевых, так и слитных. Позволяет понять, что речевое значение даже в своем предельно абстрактном выражении хоть и стремится, но не отрывается от иных уровней психического, от своего рецепторного образа.

 

Далее, дихотомия значения на речевые и слитные будет осуществляться лишь в случае необходимости. Вообще же, будет использован термин значение и его конкретный смысл будет явствовать из контекста. При этом, хочется еще раз подчеркнуть, что значение – это отраженное (-ые) свойство (-а) реальности. В том числе, и субъективной (как динамичной категориальной структуры значений). Субъективная реальность есть следствие усложнения структуры психического отражения, которое, в свою очередь, есть следствие усложнения структуры деятельности и морфофизиологии. А самосознание как рефлексия есть сознательное отражение свойств, выделяемых у объекта, который обозначен как Я.

_____

* Если говорить об интроспекции как методе познания, то мне думается, что интроспекция плоха только тогда, когда одинока. Когда не системна и не верифицирована, или не верифицируема в принципе. Если же она, напротив, соответствует объективно полученным наблюдениям, теоретическим системным представлениям, то она вполне может заслуживать место среди прочих аргументов в пользу того или иного тезиса.

 

Говоря о значении и сознании, важно еще раз коротко обозначить представление о формировании этих феноменов. А. Н. Леонтьев так формулировал понимание генезиса сознания с точки зрения деятельности: «Итак, индивидуальное сознание как специфически человеческая форма субъективного отражения объективной реальности может быть понято только как продукт тех отношений и опосредствований, которые возникают в ходе становления и развития общества. Вне системы этих отношений (и вне общественного сознания) существование индивидуальной психики в форме сознательного отражения, сознательных образов невозможно.

 

<…>Таким образом, процесс интериоризации состоит не в том, что внешняя деятельность перемещается в предсуществующий внутренний "план сознания"; это – процесс, в котором этот внутренний план формируется.

<…>Несколько забегая вперед, скажем сразу, что взаимопереходы, о которых идет речь (прим. М.М. – от внешней деятельности к внутренней и обратно), образуют важнейшее движение предметной человеческой деятельности в ее историческом и онтогенетическом развитии. Переходы эти возможны потому, что внешняя и внутренняя деятельность имеют одинаковое общее строение.

Открытие общности их строения представляется мне одним из важнейших открытий современной психологической науки.

Итак, внутренняя по своей форме деятельность, происходя из внешней практической деятельности, не отделяется от нее и не становится над ней, а сохраняет принципиальную и притом двустороннюю связь с ней» [7].

Такая формулировка объясняет, почему система значений как отраженных элементов объективной реальности, есть основа психики. Потому что непосредственная связь между внутренней и внешней деятельностью требует, чтобы внутренняя деятельность строилась исходя из соответствия организма объективной реальности, что предполагает первичную роль значений, как карты этой объективной реальности, как навигационной системы организма, отражающей свойства объективного мира.

 

Кроме того, на основе вышесказанного становится ясно, например, что объединяет так называемых «гениев и сумасшедших» – содержание субъективной реальности, отличающееся от распространенного в данной среде. И если сознание последних неадекватно*, то сознание первых адекватнее остальных сознаний в данной среде, полнее отражает объективную реальность и потому значения из более адекватного сознания могут быть поняты лишь после образования этих же значений в сознании реципиентов. Лишь после появления этих же свойств в их сознании. Однако, конечно же, непонятность отнюдь не есть необходимый признак большей адекватности. Непонятность может относиться не столько к уникальности значений, содержащихся в субъективной реальности, сколько к различиям в знаках-словах.

 

При этом, говоря о различиях субъективных реальностей нельзя не сказать и о творческом мышлении. Где под творческим мышлением подразумевается ярко выраженная способность сознания создавать новые «фигуры» из имеющихся значений, способность конструировать новые значения путем рефокусировки отражения (путем обобщения, сравнения, объединения и т.д. – путем процессов, усвоенных как взаимодействия свойств, вычлененное из осуществления операций, сформированное в процессе интериоризации деятельности). Способность создавать объекты с новыми свойствами. В таком понимании аналитико-синтетическое мышление несет в себе элементы творческого. Так же, если под творчеством понимать конфигурирование в психике новых значений (как части творческого процесса, имеющего и иные характеристики), то можно говорить, что усложнение субъективной реальности посредством внутренней деятельности позволяет создавать в ней объекты, которых нет в объективной реальности, и посредством внешней деятельности создавать неприродные объекты, усложнять (развивать) объективную реальность согласно мере сложности субъективной. Но также, это приводит и к образованию мифов. То есть образуются субъективные искажения объективной реальности. И именно в виду искаженного отражения объективной реальности деятельность на основе мифов неэффективна. Субъективная реальность, таким образом, это «живое зеркало», внутри которого изображение имеет собственную жизнь и потому может сильно отличаться от отражаемого оригинала.

____

* Здесь и далее под адекватностью будет подразумеваться соответствие объективной реальности.

 

Подводя итог всему вышеизложенному в данной подглаве, хочется зафиксировать, что психика индивида формируется как система взаимодействия значений – речевых и слитных. Также мы сказали о том, что восприятие (в его сущностном, упрощенном понимании) есть процесс приема рецепторной информации и осмысления, интерпретации этой информации, который суть отражение свойств воспринимаемых феноменов.

 

На основе изложенного следует перейти к рассмотрению модели психики, которая представляется наиболее адекватной. Данная модель, упрощенная до сущностной структуры, базируется на исследовательской позиции, согласно которой в психической организации индивида существуют устойчивые связи между элементами, называемыми восприятием и эмоциями, между эмоциями и потребностями, между эмоциями и стратегиями деятельности, между потребностями и восприятием, между потребностями и стратегиями деятельности и так далее.

 

Для обеспечения возможности наглядно изобразить структуру психической организации индивида – модель психики, - следует подробно и структурно рассмотреть процесс психической реакции здорового человека. Для этого представим, что мы исследуем психический процесс как будто в замедленном кадре. Это позволит от части выделить этапы протекания психического процесса и как линейного, и как нелинейного, состоящего из линейных звеньев или отдельных элементов линейных звеньев, где следствие влияет на причину; позволит отчасти увидеть ключевые связи между элементами психического, рассмотреть некоторые психические элементы как в их фило- и онтогенетическом развитии, так и в их сформированном функционировании. Отчасти – потому что всякое упрощение скрывает многообразие многовариантного функционирования, взаимодействия элементов психического. Которое, однако, видится осуществляющимся именно в рамках представленной ниже структурной схемы психического процесса. Психическое представляет из себя «клубок» взаимодействия элементов, который будет вытянут в линию, объективно линией не являясь, лишь для того, чтобы отчетливее рассмотреть психические элементы и связи между ними. При этом, хочется обратить особое внимание, что психический процесс представляется целостной системой, и потому наглядность функционирования ее элементов будет тем более полной, чем дальше будет прослеживаться их взаимодействие.

 

Во взаимодействии психического, видящегося как нелинейный, отчасти цикличный процесс, можно выделить звено, которое при рассмотрении процесса как линейного можно было бы назвать первым этапом. Первым, как определяющим иные психические взаимодействия. Представляется, что первым этапом психического процесса является этап восприятия как интерпретации рецепторной информации. И именно от того, как индивид проинтерпретирует воспринимаемую реальность (как объективную, так и субъективную), будет зависеть какие эмоции он испытает, какие мысли у него возникнут, какие потребности получат удовлетворение, а какие, напротив, будут депривированы, как будет протекать само восприятие.

 

Данное предположение о первоочередной роли интерпретации рецепторно воспринимаемого в ряду всех психических процессов основывается на филогенетическом понимании функции психики как инструмента, позволяющего осуществлять эффективную ориентацию в объективной реальности и эффективно с ней взаимодействовать, эффективно осуществлять свою деятельность. Так как интерпретация объективной реальности позволяет наиболее эффективно и адаптивно действовать в ней здесь и сейчас, подстраиваясь под нее (для человека в дальнейшем - в том числе и преобразуя ее). И она (интерпретация) должна быть первичной по отношению ко всем иным психическим процессам, чтобы направлять и организовывать всю деятельность индивида. Например, восприятие (как рецепторный и интерпретационный процесс) опасности позволяет организму подготовиться к взаимодействию с ней (побег, борьба и т.п.) – мобилизовать организм, применить адаптивную стратегию поведения. Восприятие пищи позволяет организму настроиться на прием пищи. Восприятие безопасного места позволяет организму осуществить отдых. И так далее. Это первое звено во взаимодействии с объективной реальностью. Что подкрепляется пониманием связи между внутренней и внешней деятельностью, предполагающей первоочередную роль значений как навигационной системы организма. То есть восприятие есть взаимодействие значений в процессе отражения реальности (и объективной, и субъективной).

 

Предположение о функции восприятия и его месте в психической деятельности настолько очевидно, что даже на уровне практической обиходной психологии люди научились использовать это понимание, говоря: «Просто измени свое отношение к этому (чему-либо расстраивающему или печалящему), посмотри на это иначе (т.е. восприми, проинтерпретируй это иначе) и тебе станет легче (изменится вектор психических процессов, эмоций и, соответственно, соматических процессов)».

 

Например, мужчина подходит к другому, стоящему на автобусной остановке, и тушит об его куртку сигарету, кладет окурок ему в карман. Какова будет реакция последнего? А точнее – чем она будет определяться? Интерпретацией действий потушившего сигарету. Если интерпретировать это действие как акт агрессии, то будет соответствующая реакция. Если интерпретировать это (допустим) как акт уважения и любви – будет совсем другая психическая, и, соответственно, внешняя реакция.

 

Нагляднее предполагаемая верность этого утверждения будет видна после рассмотрения второго этапа в его связи с первым. Если организм воспринял опасность, то ему необходимо мобилизоваться. Функцию мобилизации организма выполняют эмоции.

 

Рассмотрим в качестве подтверждении этого тезиса исследования, приводимые С. Л. Рубинштейном в качестве обоснования роли эмоций еще в первой половине XX века: «Яркое доказательство того, что гальванический рефлекс зависит не только от физических свойств раздражителей и физического состояния организма, но также и от психического (психофизического) состояния субъекта, дают опыты Валлера (Waller). Он изучал во время налёта германских аэропланов на Лондон гальванические рефлексы, которыми сопровождались у испытуемых первый, второй и третий гудок сирены. Каждый последующий гудок давал всё более сильный гальванический рефлекс. Как физический раздражитель - звук определённой силы - последующие гудки могли дать лишь ослабевающий в результате повторения эффект. Наблюдавшееся в действительности усиление могло быть вызвано лишь осознанием того, что каждый последующий гудок сигнализировал о всё более непосредственной опасности, поскольку первый сигнал сирены обычно давался, как только удавалось заметить где-нибудь вражеские самолёты; второй гудок сигнализировал их приближение к данному району, а третий предупреждал о непосредственной опасности. Таким образом, гальванический рефлекс выступает не только в форме "безусловного рефлекса"; являясь непосредственно реакцией вегетативной нервной системы, он отражает многообразные воздействия различных корковых и соответствующих психических процессов. Гальваническому рефлексу посвящена очень большая литература(147) (в том числе и ряд советских работ(148)). Тем не менее вопрос о психологическом значении психогальванического рефлекса требует ещё дальнейшего исследования. Спорно в частности, в какой мере он специфичен именно и только для эмоций; но несомненно, что гальванический рефлекс является реакцией вегетативной нервной системы и что эмоциональные состояния отражаются в нём.

 

Таким образом, эмоциональные процессы включают многообразные периферические изменения, охватывающие все органические функции и отражающиеся на всех внутренних, висцеральных процессах, от которых зависит жизнь организма.

Некоторые физиологи (в первую очередь У. Кеннон), изучая физиологические механизмы некоторых эмоций, главным образом при ярости, гневе и страхе, а также боли (относящейся собственно к интероцептивной чувствительности), очень подчеркнули, как уже было отмечено выше, положительную приспособительную роль эмоций; эмоции приводят организм в состояние готовности к экстренной трате энергии, мобилизуя все его силы. "Каждое из вышеотмеченных нами висцеральных изменений, - пишет Кеннон, - прекращение деятельности пищеварительных органов (освобождающее запасы энергии для других частей организма); приток крови от желудка к органам, непосредственно участвующим в мускульной деятельности; увеличивающаяся сила сокращении сердца; более глубокое дыхание; расширение бронхов; быстрое восстановление работоспособности утомлённой мышцы; мобилизация сахара в крови - все эти изменения прямо служат для того, чтобы приспособить организм к интенсивной затрате энергии, которая может потребоваться при страхе, ярости или боли".

 

Наряду с вышеуказанным можно было бы отметить и другие факты, свидетельствующие о приспособительном значении эмоций: так, например, процесс свёртывания крови при ранениях - очень важное защитное приспособление организма - заметно ускоряется под влиянием эмоций. И тем не менее неправомерно на основании этих и подобных фактов утверждать, будто эмоция по существу своему всегда и при всех условиях должна оказывать приспособительное действие. Этот метафизический подход явно противоречит фактам, которые свидетельствуют о том, что в ряде случаев эмоции могут оказывать и дезорганизующее действие.

 

В действительности вывод из вышеприведённых фактов надо, по-видимому, сделать иной. Висцеральные изменения, которые придают различным процессам аффективный, эмоциональный характер, приспособлены, очевидно, в первую очередь специально к связанным с борьбой за существование и самосохранение, жизненно важным ситуациям нападения и бегства, требующим действий, связанных с интенсивной затратой мышечной энергии. Повышенное выделение сахара - одного из основных источников мышечной энергии - в кровь, усиленная работа сердца, приток богатой сахаром крови к мышцам и т. д. - всё это приспособлено в первую очередь именно к этим ситуациям, с которыми генетически, первично были, вероятно, главным образом связаны эмоции. Для ограниченного круга первичных эмоций, связанных с борьбой за существование, самосохранением и, может быть, продолжением рода, эти органические изменения имели специфическое приспособительное значение.

 

Но в дальнейшем у человека в ходе исторического развития эмоции в своём конкретном содержании всё изменялись; все новые акты, приобретавшие для человека жизненно важное значение, приобретали вместе с тем эмоциональный характер, а "механизмы" эмоциональности, органические висцеральные изменения, которые придают различным процессам эмоциональный характер, остаются в основном теми же. Они, таким образом, утрачивают свой специфический характер; переставая быть специфическими для изменяющихся новых условий, становясь стереотипными для самых различных эмоций, они утрачивают свой приспособительный характер.

 

Так, возбуждённое напряжение, которое очень полезно для физического нападения, может оказать обратный эффект там, где нужно осуществить какую-то тонкую работу, ни в какой мере не требующую применения физической силы, но предполагающую сложный расчёт и спокойствие. Такая работа, естественно, может быть дезорганизована сильным эмоциональным возбуждением. Этот вопрос, как и всякий другой, нельзя, очевидно, решать абстрактно, метафизически, одинаково для всех условий; его надо брать конкретно, с учётом хода развития и тех условий, в которых протекает эмоциональный процесс» [16].

 

Вот как рассматривает эмоции наш современник В. И. Шостак: « Практически непременным компонентом всех видов психических процессов и состояний, всех видов человеческой активности являются эмоции (от лат. emovere – возбуждать, волновать). Различные науки о человеке (психология, физиология, медицина и др.) дают толкование этого термина с присущей им естественной ограниченностью. Для понимания целостной сущности этого феномена представляется целесообразным объединение всех этих подходов. С такой точки зрения эмоции являются интегральными реакциями организма на воздействия факторов внешней и внутренней среды, а также результаты собственной деятельности, проявляющиеся в субъективных переживаниях той или иной модальности и интенсивности (типа ярости, страха, радости и др.), специфическими двигательными реакциями (мимика и жесты) и неспецифическими сдвигами в деятельности внутренних органов.

 

<…> В формировании эмоций принимают участие весьма разнообразные физиологические механизмы в их очень сложном взаимодействии. На примере эмоции ярко проявляются психосоматическое единство и взаимодействие, взаимные влияния и интеграция нервных и гуморальных механизмов. В общем виде можно сказать, что субъективное выражение эмоций связано с функционированием неспецифической активирующей системы мозга, гипоталамусом, лимбической системой, базальными ганглиями и передними и височными отделами новой коры. В настоящее время имеющиеся данные позволяют считать, что отражательно-оценочная функция эмоций связана с лобно-височной корой, подкрепляющая – с гиппокампом, переключающая – с миндалевидным комплексом, активационно-интегративная – с гипоталамусом. Имеется определенная зависимость между модальностью эмоций и нейрохимическими процессами в мозговых структурах. Так, в частности, депрессия связана с дефицитом моноаминэргических путей (норэпинефрин и серотонин). Чувство страха, панические атаки, генерализированную тревогу связывают с повышением уровня норэпинефрина, а также дефицитом гамма-аминомасляной кислоты и серотонина в миндалевидном комплексе. Агрессия наблюдается при избытке ацетилхолина в латеральном гипоталамусе и недостатке серотонина в лимбической системе. К развитию чувства удовольствия причастны базальные ганглии с участием дофамина, а также такие биологически активные вещества, как арэнтерин и эндорфины, отмечаются при дефиците гамма-аминомасляной кислоты и серотонина. Однако один и тот же гормон (медиатор) в зависимости от обстановки может вызывать различные переживания. В частности, и гнев, и эйфория связаны с адреналином.

 

Было бы очень большим упрощением связывать определенный вид эмоций с каким-либо конкретным медиатором, гормоном или другими биологически активными веществами. По всей видимости, специфичность структур в сочетании с нейрохимической специфичностью, разнообразной афферентацией, мнестическими и эвристическими процессами и порождают невероятное множество чувств, переживаний, настроений и других проявлений эмоций» [15].

А. Бек и А. Фримен выделяют понятие «эффекторной петли», запускающей цикл схем, опосредующих, по их мнению, процессы психического:

 

«В случае депрессии (прим. М.М. – взятой здесь как частный случай для демонстрации общей логики изложения) цепная реакция такова: когнитивная —> аффективная —> мотивационная —> моторная. В личностно значимых ситуациях интерпретация и эмоция образуют «эффекторную петлю», или систему действий. Например, после того как Сью интерпретировала отвержение, на ее лице появлялось грустное выражение. Этот процесс, который произошел автоматически, филогенетически мог бы служить формой коммуникации, например как сигнал бедствия. Одновременно были запущены «схемы действия» — была активизирована ее собственная частная стратегия реагирования на отвержение, и она испытала желание войти в соседнюю комнату и попросить Тома успокоить ее. Она была готова действовать согласно ее стереотипной стратегии. В этот момент она могла поддаться или не поддаться своему импульсу бежать к Тому» [1].

 

Итак, представляется, что вторым этапом психической реакции является эмоциональная реакция организма. Я даже предположу, что в психике всякое значение имеет эмоциональный коррелят той или иной интенсивности (силы) и модальности (положительной, как связанной с удовольствием и отрицательной, как связанной с болью). И этот феномен связи значений и эмоций также имеет филогенетическую природу. Он обусловлен тем же, чем обусловлена первичная роль восприятия – необходимостью реакции на объективную реальность. Животному необходимо постоянно быть в гармонии с окружающей средой в том смысле, что необходимо быть готовым адекватно, адаптивно реагировать на нее, подстраиваться под нее (для человека в дальнейшем – и преобразовывать ее). Для этого нужно: а) адекватно ее интерпретировать, чему служит адекватное восприятие, и б) мобилизовать организм в соответствии с воспринятым и сделать это своевременно, потому что среда крайне динамична и изменчива. И вот вторую функцию выполняют эмоции.

 

Таким образом, есть веские основания предполагать, что значения и эмоции связаны самым теснейшим и непосредственнейшим образом.

Можно сделать критическое замечание и сказать, что интроспективный анализ выявляет значения, которые не имеют эмоционального отклика. Однако подобная интроспекция говорит лишь о том, что данный процесс не фиксируется сознанием подобно иным неосознаваемым психическим реакциям. Для подтверждения или опровержения данного предположения необходимо провести эксперименты, направленные на выявление связи между значениями и эмоциями путем измерения изменений специфической физиологической активности (мозговой, состояния крови и т.д.) в связи с воспринимаемым.

 

Тут очень уместным будет упоминание дихотомии значения и личностного смысла, проводимой А. Н. Леонтьевым. «Так, например, все учащиеся постарше, конечно, отлично понимают значение экзаменационной отметки и вытекающих из нее следствий. Тем не менее отметка может выступить для сознания каждого из них существенно по-разному: скажем, как шаг (или препятствие) на пути к избранной профессии, или как способ утверждения себя в глазах окружающих, или, может быть, как-нибудь еще иначе. Вот это – то обстоятельство и ставит психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное значение и его значение для субъекта. Чтобы избежать удвоения терминов, я предпочитаю говорить в последнем случае о личностном смысле. Тогда приведенный пример может быть выражен так: значение отметки способно приобретать в сознании учащихся разный личностный смысл» [7].

Если упомянуть также понятие объективации, используемое Д. Н. Узнадзе для описания внутренней реальности, как способности вычленить образ объекта из образа объективного мира и исследовать его путем осуществления не практической, а внутренней, теоретической деятельности [22], как способности воспринимать структуру и свойства объекта, выделять их у объекта, как собственно понятие, описывающее сознательную деятельность, то можно будет говорить, что значение – это элемент процесса объективации, стремящегося к достижению автономии от потребностей, эмоций, иных элементов психического (не достигающего автономии, а стремящегося к ней). В то время как личностный смысл – это значение в его функциональной связи с потребностями, эмоциями, иными элементами психики конкретного субъекта. И, таким образом, можно говорить, что если и не все значения имеют эмоциональный коррелят, то его имеют все личностные смыслы. И, соответственно, справедливо суждение, что значение имеет эмоциональный коррелят в той степени, в которой является личностным смыслом.

 

Исходя из такой дихотомии, можно говорить, что в психике появляются сначала именно личностные смыслы, на основе которых в процессе развития способности к объективации образуются значения, как отраженная реальность, не связанная напрямую с потребностями, эмоциями и иными психическими элементами.

 

Тут же следует провести различие между значением (и личностным смыслом, в частности), знаком и обозначаемым. Если обозначаемое – это феномен реальности (сперва объективной, а в дальнейшем развитии психики – и субъективной, когда возникают новые конфигурации значений, что требует нового термина – нового обозначения и можно говорить, что появилось новое обозначаемое), то значение – это отраженная часть реальности в соотношении с уже отраженными частями реальности. А личностный смысл – это отраженная часть реальности в соотношении не только с иными отраженными частями реальности, но и в соотношении с потребностями, эмоциями и иными психическими элементами. Поэтому первыми в психике возникают личностные смыслы, как отраженная часть объективной реальности в соотношении с психическими элементами, когда иные отраженные части реальности только формируются, когда только формируется способность к объективации как к отделению значения от иных психических элементов. Знак же – это феномен объективной реальности, имеющий несамостоятельное, корреспондирующее значение. Он отражается не как самодостаточный феномен реальности (буква или слово как набор черточек, или устная речь просто как звук, или жест просто как движение, или движение только как движение, а не часть целенаправленной деятельности), а как феномен, являющийся выразителем другого феномена. То есть знак – это часть объективной реальности отражаемая исключительно как составной элемент другой отраженной объективной реальности, как ее представитель. Знак и другой феномен объективной реальности обретают в сознании связь между значениями знака и другого феномена. Знаку присваивается свойство феномена. Но если бы не эта связь в сознании воспринимающего, то знак – это обычный феномен объективной реальности. И именно в сознании воспринимающего появляется особое сочетание значений (личностных смыслов, в первую очередь), позволяющее различать, что есть знак, а что есть обозначаемое. Хотя объективно они являются феноменами одного порядка. Именно поэтому правильно будет говорить, что ключевой элемент сознания не знак, а значение.

 

В таком случае, уместно ли говорить о связи значений и эмоций? Ведь тогда речь идет как раз о связи личностных смыслов и эмоций. Да, с одной стороны, правильнее говорить в таком случае, связь личностного смысла (как способа функционирования значения-отраженной реальности) и эмоции. Но, с другой стороны, всякий личностный смысл – отраженная реальность, и постольку всякий личностный смысл – значение. Но не само по себе, а в функциональной связи с иными элементами психического. Поэтому, в целях удобства изложения, будет использоваться термин значение. Который в конкретном контексте может быть понимаем или как личностный смысл (если речь идет о функциональной связи с иными психическими элементами), или как собственно значение (если речь идет о процессе объективации, состоящем в относительно автономном функционировании значений). При этом, очень интересен вопрос о том, существуют ли значения объективно? В таком случае важен еще и другой вопрос – что понимается под объективностью существование? Объективное существование феномена противопоставляется субъективному, психическому существованию, в том числе и существованию феномена только в психике, в «кривом живом зеркале. То есть психическое существование феномена понимается как субъективное существование. Внепсихическое понимается как объективное существование феномена. Именно на этих предпосылках строится дальнейшее рассуждение.

 

Мы можем говорить, что субъект существует объективно. В его психике существуют значения как отраженные элементы реальности – то есть субъективные элементы, субъективные значения. Которые функционируют как личностные смыслы и как значения в процессе объективации. Восприятие этих субъективных значений самим субъектом всегда будет субъективным. Равным образом, наша попытка воспринять субъективные значения этого субъекта как нечто объективно существующее возможна только посредством наших собственных субъективных значений – субъективно отраженных элементов реальности. То есть мы, попросту, объективируем чужие значения и на этом основании считаем, что они существуют объективно. Но значения – это только отраженная в психике часть реальности, и вне психики, вне субъективно воспринимающего, в таком случае, они не существуют. А потому мы и не можем говорить, что значения существуют объективно. С другой стороны, объективно существует субъект. Объективно существуют процессы психического отражения. Объективно существует отраженное. Значение – часть отраженного. Значит значение существует объективно? Да, но только в таком бессодержательном понимании, как часть отраженного в психике. Потому что содержание значения не существует объективно, как не существует объективно того, что существует только субъективно, только в рамках психики. Значение же всегда субъективно в силу своей психической природы, в силу своей сущностной системности как отражаемости в соотношении с иными отраженными частями реальности, что образует субъективную психическую реальность. И вне этой субъективной психической реальности конкретного значения как всегда содержательного элемента не существует как феномена объективной реальности. В такой постановке вопроса значение распадается на форму и содержание. Форма – универсальна, это указание на наличие значения в принципе и потому значение объективно существует в психике как элемент психики. Но вот содержание значения всегда конкретно, субъективно и потому не существует объективно. Так как не существует объективно то, что существует исключительно субъективно. Поэтому, когда мы говорим об общественном значении, об объективном значении того или иного феномена, об их развитии, культурно-историческом становлении, мы всегда объективируем воспринимаемое и лишь на этом основании считаем их объективно существующими, мы объективируем личностные смыслы, возможные в принципе для того или иного субъекта. В то время как конкретного содержания значения объективно не существует в силу субъективной сущности этого содержания. Объективно существуют (или существовали) отражаемые значениями феномены объективной реальности, объективно существуют (или существовали) знаки как рядовые феномены объективной реальности (каковыми они являются без субъективного восприятия). Содержание же значения всегда субъективно. А потому, при ответе на вопрос о том, существуют ли значения объективно, необходимо подразделять его на два ответа: значения существуют объективно (как форма, как бессодержательная часть психического), а вот объективных значений не существует (как конкретных, содержательных значений).

 

Отвечая еще раз на вопрос о том, в чем же состоит филогенетическое назначение связи между значением и эмоцией, можно сказать, что в процессе социализации индивид учиться взаимодействовать с миром и связь значений и эмоций, как интеграторов физиологической деятельности, есть естественное продолжение функционирования значений как навигационной, ориентирующий системы в организме. Значения призваны регулировать деятельность организма. И одна из форм этой регуляции – связь с эмоциями. Думается, что данные связи не очень удачно обозначаются термином «эффекторная петля», как не раскрывающим сути. Можно было бы назвать обозначаемые связи когнитивно-эмоциональными связками (где слово «связка» указывает на узловую, объединенную сущность, на высокую степень объединенности). Однако английское слово cognitive переводится как познание. Познание же интуитивно предполагает участие сознания, а не функционирование психики вообще. В то время как значение есть элемент функционирования психики в целом, то есть и неосознаваемых процессов, и функционирования иных уровней психики. Поэтому говоря когнитивно-эмоциональные связки мы буквально говорим сознательно-эмоциальные, что опять же не представляется подходящим. Поэтому, хотелось бы обозначить эту реальность - связь между значениями и эмоциями - как семантико-эмоциональные связки. Где «семантико» происходит от названия науки, изучающей значения. Что представляется более благозвучным, чем смыслово-эмоциональные, например. Или более точным чем эмоционально-смысловые, так как ведущая роль принадлежит значению, а не эмоции. Таким образом, думается, что психологическая реальность связи между значением и эмоцией будет лучше отражена в термине «семантико-эмоциональная связка», как более удобном и благозвучном.

 

Представляется, что модальность и интенсивность эмоции в связи с определенным значением образуется как филогенетически, так и онтогенетически. Например, можно предположить, что филогенетически сформировалась устойчивая эмоциональная реакция на вид полового партнера перед удовлетворением половой потребности (конечно, учитывая, что само представление о половом партнере формируется у индивида онтогенетически). Онтогенетически формируется эмоциональная реакция на то или иное действие (например, карточную игру), тот или иной объект (например, мороженое или кухонный нож) и так далее. При этом, контекстуальная реакция будет разной: мороженое для голодного и для сытого, в жару или в холод вызовет разный эмоциональный отклик, нож за столом или нож в подворотне в руках у грабителя предполагает разную реакцию. И это указывает на непосредственную связь эмоций и потребностей, к рассмотрению которых необходимо перейти далее.

 

В самом распространенном толковании этого термина, потребность - это нуждаемость организма в чем-либо, ощущаемая субъективно (т.е. и сознательно, и внесознательно). Можно выделить также потенциальные и актуальные потребности. Где потенциальная потребность – это потребность, не обладающая доминаторными свойствами, однако присутствующая в структуре психики и, тем самым, способная актуализироваться. Актуальная потребность – это потребность, приобретшая ту или иную степень доминаторных свойств, при отсутствии которых она была в состоянии потенциальности. Потребность при актуализации может как стать доминантой, так и лишь одной из нескольких текущих нуждаемостей организма как психофизиологического целого с той или иной выраженностью доминантных характеристик, когда потребности имеют сходный энергетический потенциал. Также можно говорить, что потенциальная потребность – это удовлетворенная потребность. Которая актуализируется, приобретая ту или иную степень доминаторных свойств. То есть перестает быть удовлетворенной вследствие внутренних психофизиологических процессов или под воздействием среды. Кроме того, вследствие тех же двух причин уже актуализированная потребность может приобретать более выраженные доминаторные свойства, или же становится доминантой.

 

Генетически обусловленные потребности (под которым, следуя позиции А. Маслоу, понимаются не только физиологические, но и иные, выделяемые им: в безопасности, любви-принадлежности, признании, самореализации [10] – обозначаемые в дальнейшем, в отличие от терминологии А. Маслоу, как метапотребности) получают или не получают свое развитие в процессе социализации, под которым понимаются процессы интериоризации, подражания, положительного и отрицательного подкрепления деятельности, рефлексии и т.д. Потребности образуют между собой иерархию. При этом, можно говорить как об иерархии актуальных потребностей*, так и об иерархии потенциальных**. Которые в действительности образуют одну динамическую иерархию, в переходом потребностей из одну в другую, с инерционной доминантностью тех или иных потребностей (например, ненасыщаемых). И здесь важно проследить связь между онтогенетическим формированием иерархии потребностей и формированием семантико-эмоциональных связок.

 

Для начала рассмотрим простой пример, на котором удастся продемонстрировать сущностную характеристику потребности. Кошка сидит на тумбе возле кухонного стола. Затем она начинает двигаться по тумбе по направлению к столу и ставит на стол передние лапы. В этот момент хозяйка бьет ее свернутой газетой по голове. Так повторяется несколько раз в течение дня. В результате, кошка перестает пытаться встать на кухонный стол в присутствии хозяйки, так как данное поведение приводит к боли.

 

Бихевиорист сказал бы, что отрицательное подкрепление сформировало данное поведение кошки. Физиолог сказал бы, что поведение кошки объясняется действием сформированного условного рефлекса. Однако, исходя из всего вышесказанного, можно сформулировать объяснение поведения кошки следующим образом. Кошка в процессе своей деятельности уяснила себе значение постановки лап на кухонный стол в присутствии хозяйки как влекущее за собой боль. И теперь в ее психике появилось новое значение (постановка лап на стол) и модель поведения в связи с ним, которой надо придерживаться – не ставить лапы на стол в присутствии хозяйки. Отсюда вытекает важное положение, что фиксация поведения в результате подкрепления, в результате образования условного рефлекса имеет не только физиологическую природу, а и семантическую (как часть психической). Это двойственная природа условного рефлекса состоит в двойственности восприятия боли и удовольствия – физиологически-рецепторно и психо-семантически (что наглядно заметно у человека).

 

Протагору приписывают высказывание, что «человек есть мера всех вещей». Однако, возможно, правильнее будет говорить, что «боль и удовольствие есть мера всех вещей». Любая человеческая деятельность находится между этими двумя полюсами. И всегда, абсолютно во всех случаях, человек стремится от боли к удовольствию, то есть либо к самому непосредственному удовольствию, либо к избеганию боли. А. А. Ухтомский отмечал, что «важность и самостоятельность чувствования в отношении его жизненной ценности не подлежит, конечно, никакому сомнению. Можно сказать, что вся наша деятельность течет в зависимости от стремления к удовольствию и отвращения к страданию» [23]. И это утверждение представляется мне верным, несмотря на кажущееся противоречие с такими фактами как самоубийство, жертвенная смерь за близких, вообще самопожертвование или любое действие, которое кажется целенаправленным выбором боли вместо удовольствия. Эти противоречия будут рассмотрены ниже на основе понимания связи между значениями и удовольствием/болью.

______

* Определяющейся энергетическим потенциалом, степенью доминаторности

** Иерархия потенциальных потребностей выстраивается исходя из потенциала потребности, определяемого в соотношении с иными потребностями, как если бы они все актуализировались одновременно

 

Когда человек голоден и начинает есть – он испытывает удовольствие. Когда хочет спать и засыпает – испытывает удовольствие. Когда хочет говорить и говорит – испытывает удовольствие. Когда хочет творить и творит –испытывает удовольствие. Когда переживает любую потребность, абсолютно любую, - в момент ее удовлетворения он испытывает удовольствие. При этом, речь не идет об иных ощущениях, которые могут присутствовать одновременно с ощущением удовольствия (например, «угрызения совести» могут омрачать получение удовольствия, одновременно причиняя боль). А только о прямой связи потребности и удовольствия. Удовольствие – в его чисто физиологическом аспекте – это направляющая сила для организма. Боль же – это сила, отталкивающая организм от какой-либо деятельности, направленная на пресечение этой деятельности. Потребность как нуждаемость есть нуждаемость в определенном удовольствии как необходимом свойстве организма-системы. Организм-система нуждается в удовольствии в силу своей конструкции, в силу своей конституции и принципов функционирования, в организме должны присутствовать химические элементы, происходить нейрохимические процессы, часть из которых субъективно ощущается как удовольствие, и удовлетворенные потребности есть формы существования удовольствия в организме, есть условия существования организма. То есть если считать вышесказанное верным, то неудовлетворенная потребность есть направляющая сила для организма – «магнит», тяга к удовольствию. Организм стремится получить удовольствие как нечто полезное для себя, как нечто недостающее, нечто необходимое для реализации своей программы продолжать существование как можно дольше (то есть речь идет об инстинкте самосохранения).

 

Боль же, напротив, есть сигнализатор для организма-системы, что осуществляемая деятельность вредна для него, что осуществление этой деятельности ведет к смерти как концу деятельности, что противоречит программе жить как можно дольше. Боль, в этом смысле, «родственница» смерти; ее предвестница. Или говоря конкретнее, сигнализатор той или иной степени вероятности ее наступления. Однако логика в виде «чем сильнее боль, тем выше вероятность смерти организма» не покрывает данный феномен. Скорее можно говорить лишь о зависимости степени боли и степени поражения участка организма.

 

Думается, соотношение боли и потребности проявляется в том, что боль выражает степень неудовлетворенности потребности. При этом, боль может иметь травматический генезис. Но в таком случае, можно говорить что потребность в нетравматическом, целостном существование становится неудовлетворенной.

 

Поэтому, можно считать, что удовлетворенная потребность есть форма существования удовольствия, а неудовлетворенная потребность есть форма существования боли. При этом потребность вообще – это форма динамического существования организма между ощущением удовольствия и боли. Из этого следует, что не всякая степень неудовлетворенности есть боль. Аппетит, как состояние неудовлетворенности потребности в пище, еще не есть боль. Также, стремясь к исследованию нового, мы только испытываем «аппетит». Или когда идем на приятную встречу с друзьями или родными. То есть можно сравнить феномен относительной неудовлетворенности с колбой и уровнем жидкости. Уровень жидкости – это уровень удовольствия (осознаваемого и неосознаваемого) в организме, характеризующегося нейрофизиологически. Если он становится ниже критической отметки, то возникает ощущение боли, «голодание», депривация. Либо боли рецепторно-физиологической, либо боли психо-семантической. При этом, наступление критической отметки характеризуется постепенностью, выражаемой постепенностью изменения ощущения степени боли, постепенностью перехода удовлетворенности в «аппетит», а из «аппетита» в боль. То есть здесь количество переходит в качество.

 

Вышеприведенное понимание позволяет взглянуть на соотношения значений и удовольствия и боли, позволяет взглянуть на социализацию индивида и формирование его психики под необходимым углом зрения. А именно тем, что процесс формирования психики индивида осуществляется благодаря усвоению им значений в рамках двух полюсов – удовольствия и боли. При этом удовольствие и боль получают новую форму своего бытия в организме – семантическую. И вот чем это, вероятно, вызвано. Как было сказано выше, значения выполняют роль навигационной системы организма. Они, будучи призванными быть копией объективной реальности, взяли на себя функции отражаемой ими объективной реальности воздействовать на субъект физиологически, путем причинения удовольствия или боли. То есть, как феномен объективной реальности может причинить рецепторно-физиологическую боль или удовольствие, так и значение получило возможность причинить физиологическую боль или удовольствие, что проявляется как семантико-физиологическая боль или удовольствие – или, что обозначается традиционно как психофизиологическая боль или удовольствие. Переживаемые как психические феномены. В части удовольствия - психологическое удовольствие от удовлетворяемой потребности: от общения, признания, любви и т.д. В части боли это то, что известно нам как психические страдания, вызванные неудовлетворением потребностей (увольнение с работы, измена близкого, оскорбления и т.д.). То есть, по всей видимости, устанавливается особая нейронная связь между конкретным значением и центром удовольствия и боли. Что предполагает связь между конкретным значением и функционированием конкретных нейронов (или конкретной функциональной группы нейронов). Что необходимо для нейронной реакции (реакции физиологической боли или удовольствие) на определенные значения.

 

Кроме того, связь конкретных значений и нейронов позволяет говорить о возможности присутствия в психике новорожденного генетически переданной предрасположенности лучшего восприятия одних значений и худшего восприятия других. При этом, данный вопрос не рассматривается с точки зрения достигнутых физиологией знаний, не приводится физиологическая конкретика, как неизвестная мне. Но из приведенной выше логики, основанной на гипотезе о стимульной природе значений, с необходимостью следуют представленные психофизиологические выводы, которые, конечно, требуют конкретно-физиологического обоснования на необходимом научном уровне.

 

Оставаясь в пределах психологии, необходимо уточнить приводимую мысль. Не всякое значение способно причинить удовольствие или боль. Речь идет о функциональных возможностях значения как феномена объективной реальности. И конкретное значение может причинить удовольствие или боль в той степени, в которой является личностным смыслом – то есть значением, в конечном счете, взаимодействующим с потребностью, эмоцией. Так как потребность, в рамках приводимого здесь понимания, это форма существования боли или удовольствия для индивида.

 

Таким образом, формируется предположение, что значение имеет стимульную природу подобно физиологическому стимулу. Где под стимулом понимается способность влиять на движение системы. Иметь раздражающее воздействие той или иной силы, длительности, и иные параметры. То есть значение, актуализируясь посредством интерпретации (в процессе отражения), действует так или иначе на протекание психического процесса подобно тому, как тепловое или световое воздействие влияет на протекание тех или иных физиологических процессов. Таким образом, стимул в широком смысле – это нейтральный раздражитель. Стимул в узком смысле – это раздражитель, доставляющий субъективно переживаемые боль или удовольствие. И значение может выступать стимулом и в широком, и в узком смысле этого термина. То есть и нейтральным раздражителем, и, собственном, стимулом.

 

Предположение о стимульной природе значения позволяет понять, как осуществляется онтогенетическое формирование конкретного средового содержания иерархии потребностей.

 

Под конкретным средовым содержанием потребности подразумевается предмет деятельности, или мотив деятельности, следуя терминологии А. Н. Леонтьева [7]. Генетические формы получения удовольствия и избегания боли получают в мотиве свое конкретное содержание и без мотива не могут получить своего удовлетворения. Потому что мотив, с одной стороны, это эталонное значение объекта реальности (значение, отражающее свойства объекта, которое можно назвать эталонным мотивом), способного удовлетворить потребность, а с другой, включает в себя представление об эталонных (стереотипных) стратегиях деятельности (внутренней и внешней), способной привести к удовлетворению потребности.

 

То есть можно, с одной стороны, предполагать, что некоторые генетически заданные способы удовлетворения нуждаемостей (где в зачатках отражены все метапотребности), не получая развития, не приводя к удовольствию, могут угасать, а некоторые, напротив, получают устойчивую форму в виде места в иерархии потребностей (эталонных мотивов), так как регулярно приводят к получению удовольствия. С другой стороны, некоторые генетически заданные способы удовлетворения нуждаемостей, будучи генетически развиты более или менее, направляют деятельность, что приводит к образованию той или иной иерархии потребностей.

 

Таким образом, можно предполагать, что значимые другие посредством социализирующего воздействия, то есть посредством совместной деятельности с ребенком, ребенок сам посредством собственной деятельности образуют у него связи между конкретными формирующимися значениями и формами удовольствия и боли. Тем самым конкретная различная деятельность ребенка, в которой в зачатках содержится генетически обусловленная иерархия потребностей, приобретает для ребенка значение удовольствия или боли. И в виду того, что удовольствие есть форма бытия потребности, то конкретная деятельность, означившаяся в психике ребенка как ведущая к удовольствию, приводит к укреплению и генерализации конкретного содержания потребности (к генерализации эталонного мотива, к вычленению тождественных свойств в воспринимаемой реальности). Ребенок начинает нуждаться в том, что начинает «считать» удовольствием (как внесознательно, так и сознательно). В том, что начинает интерпретироваться как способ получения удовольствия. И начинает избегать того, что интерпретируется как боль. Указание на то, что эталонный мотив, как особое значение, как класс значений (содержащих представления о свойствах феноменов, способных доставить удовольствие или боль), есть форма существования потребности еще раз подтверждается тем, что и сама потребность есть потребность как субъективное переживание лишь постольку, поскольку есть коррелирующее значение в психике, согласно которому эта потребность имеет место. Т.е. если человек не «считает» (сознательно или внесознательно), что он в чем-то нуждается, то он в этом не нуждается. То есть может нуждаться организм, но в психике это не будет отражено. Подобно нужде организма в недостающих микроэлементах, пока она не перейдет в психически отражаемую патологию.

 

С другой стороны, о чем говорилось выше как о генетически обусловленных формах получения удовольствия, ребенок нуждается, в виду генетической обусловленности, в некотором конкретном содержании потребности и без действия социализации. Или, точнее, действие социализации может противоречить физиологическому содержанию нуждаемостей (как физиологического, а не психологического компонента потребности). Например, такому как прижаться к матери, поесть, сходить в туалет и так далее. То есть некоторые формы деятельности могут как коррелировать физиологическому содержанию способа удовлетворения нуждаемости, так и противоречить ему.

 

Также можно говорить, что не только конкретное содержание потребности (эталонный мотив) обусловливается деятельностью через установление релевантных значений, но и, вероятно, степень доминаторности потребности в иерархии также имеет своей причиной не только генетику, но и удовлетворяющее или депривирующее воздействие среды.

 

Д. Н. Узнадзе указывал, что формирование установки – как готовности к определенно заданной активности, активности в определенном направлении – «зависит от наличия следующих условий: от потребности, актуально действующей в данном организме, и от объективной ситуации удовлетворения этой потребности. Это — два необходимых и вполне достаточных условия для возникновения установки — вне потребности и объективной ситуации ее удовлетворения никакая установка не может актуализироваться, и нет случая, чтобы для возникновения какой-нибудь установки было бы необходимо дополнительно еще какое-нибудь новое условие» [22].

 

Вероятно, можно говорить, что установка как основа внесознательной деятельности – это стереотипное взаимодействие значений, сформированное в связи с удовлетворением или неудовлетворением потребности.

 

Так, с одной стороны, депривация потребности в детстве создает фиксированную установку на ее удовлетворение. То есть реальное неудовлетворение создает стереотипное взаимодействие значений, призывающее организм удовлетворить потребность. Эта установка начинает влиять на восприятие как интерпретационный процесс (который также есть форма взаимодействия значений). Восприятие становится обусловленным тем, что организм испытывает неудовлетворенность конкретной потребности. И феномены реальности начинают интерпретироваться под этим углом зрения – как удовлетворяющие депривированную потребность или нет. Соответственно, те феномены, которые вне этой установки не были бы восприняты как депривирующие, благодаря ее действию воспринимаются как депривирующие. То есть как значения, действующие подобно рецепторному стимулу, причиняющему боль – как отрицательные значения*. Эти значения направляют организм на то, чтобы избегать деятельности, обозначаемой ими, и тем самым, избежать усиления депривации потребности, в отношении которой присутствует установка, что она неудовлетворена.

 

Именно поэтому в дальнейшем люди с депривированными в детстве потребностями в чем-либо очень остро реагируют на малейшую депривацию данных потребности во взрослой жизни. И поэтому А. Маслоу отмечает, что автономию в социальных отношениях получают те люди, которые в детстве не испытывали депривации метапотребностей [10]. И, таким образом, у них сформировалась фиксированная установка, согласно которой они не нуждаются в удовлетворении этих потребностей. То есть удовлетворение потребности в детстве создает фиксированную установку на то, что она уже удовлетворена. И люди, сталкиваясь с реальной, а не установочной неудовлетворенностью, не испытывают психологической (семантической) неудовлетворенности, потому что фактическое неудовлетворение (то есть то, что для большинства, для типичного члена общества в подобной ситуации было бы не удовлетворением) не интерпретируется как неудовлетворение. А это значит, что и неудовлетворения для данного субъект нет. Или же оно есть, но не превышает критического порога. Есть только «аппетит», а не «боль в желудке», не фрустрация. И поэтому люди с таким установками менее зависимы от общественного мнения, порицания или похвалы и так далее; они в полном смысле предельно социально автономны. То есть порог болевой семантической чувствительности значительно повышается, и нужны крайне выраженные социальные условия, чтобы интерпретировать их как семантическую боль, как депривацию. Но и в таком случае, вероятно, можно говорить, что имеется некий запас динамической устойчивости психических процессов, который позволит не испытывать выраженных болевых ощущений.

 

С другой стороны, удовлетворение той или иной потребности в детстве, создает фиксированную установку на объекте, на способе получения удовольствия – на эталонном мотиве. И поэтому, формируется иерархия эталонных мотивов как иерархия форм получения удовольствия организмом. То есть иерархия, с одной стороны, задана генетически, с другой, социально посредством формирования связей значение- большее/меньшее удовольствие-боль, и установок как стереотипных взаимодействий значений.

 

В таком понимании, потребность есть эталонный мотив в сочетании с физиологической нуждаемостью, обусловленной генетически. А просто мотив – конкретный мотив – это конкретное соответствие объекта реальности (и субъективной, и объективной) эталонному мотиву – как значению, содержащему свойства объекта (или действия), удовлетворяющего потребность.

 

Таким образом, потенциальная доминаторность потребности в иерархии определяется степенью фиксированности и активности релевантной установки как стереотипного взаимодействия значений, обусловливающего интерпретационный процесс. Который обусловливается также и содержанием эталонных мотивов как форм получения удовольствия и избегания боли. И, таким образом, степень потенциальной доминаторности потребности определяется степенью, в которой эталонный мотив приносит организму удовольствие или обеспечивает избегание боли.

_____

* Выделение положительных и отрицательных значений подобно выделению положительных (позитивных) и отрицательных (негативных) эмоций – в их связи с удовольствием или болью.

 

При этом, иерархия потенциальных потребностей внеситуативна, а иерархия актуализированных потребностей обусловлена ситуацией (в том числе, внутрипсихофизиологической). Иерархия потенциальных потребностей выстраивается исходя из потенциала потребности, определяемого в соотношении с иными потребностями, как если бы они все актуализировались одновременно. В то время как иерархия актуальных потребностей выстраивается исходя из степени текущей доминаторности потребностей. И постольку, можно говорить о присутствии в психике одновременно потенциально-актуальной иерархии потребностей.

 

Вернемся к соотношению между значениями, эмоциями и потребностями. Какова связь между ними?

 

Младенцу генетически присущ плачь, как реакция на физиологические раздражители. Можно ли говорить, что он испытывает эмоцию печали (или какую-то иную негативную эмоцию, как эмоцию, коррелирующую боли как ощущению)?

 

Вероятно, правильно будет говорить, что филогенетически установлена связь между генетически обусловленными потребностями (как формами боли и удовольствия в организме) и эмоциями, на основе которой в процессе формирования аппарата значений, формируются новые связи между потребностями и эмоциями, которые (связи) могут противоречить и кардинально отличаться от тех, что сложились филогенетически. То есть физиологическая боль может вызывать эмоцию удовольствия – радость и иные положительные эмоции (то есть коррелирующие удовольствию). И, соответственно, физиологическое удовольствие может вызывать печаль и иные негативные эмоции*.

 

Можно говорить, что в процессе онтогенеза связь эмоции становится двусоставной. Теперь эмоция связана не только с потребностью (как с болью или удовольствием), но и со значением, которое находится в связи с удовлетворением или неудовлетворением потребности. Так как значение, предвещающее удовольствие (конкретный мотив), организует, через эмоцию, организм для получения удовольствия – мобилизует в той или иной степени в зависимости от формы получения удовольствия (пищу, половое удовлетворение или общение). Значение, предвещающее боль (конкретный мотив), организует, через эмоцию, организм для избегания боли, мобилизуя его в той или иной степени. Это логика со стороны «значение-конкретный мотив-актуализация потребности** – мобилизирующая эмоция». Но можно рассматривать и другую логику – «актуализированная потребность – мобилизирующая эмоция – конкретный мотив». Так, неудовлетворенная потребность предполагает некую деятельность для своего удовлетворения, что вызывает мобилизацию организма и поиск конкретного мотива для своего удовлетворения. О чем речь конкретнее пойдет немного ниже.

 

Удовлетворенная потребность расслабляет организм, ведь в мобилизации больше нет необходимости. Цель достигнута и можно бездействовать, наслаждаясь (переживая удовольствие той или иной степени и интенсивности). Из этого можно сделать вывод, что релаксация, имеющая не рефлекторную, а психологическую природу – это: во-первых, следствие эмоциональной реакции, и именно, во-вторых, эмоциональной реакции вызванной удовлетворением потребности. И, возможно, вне удовлетворения потребности не возможна релаксация организма, имеющая не рефлекторное, а психологическое происхождение. Кроме того, можно сделать вывод, известный однако давно, что полное удовлетворение, блаженство, лишает организм необходимости осуществлять деятельность. И этот вывод имеет обратное суждение – всякая деятельность осуществляется лишь постольку, поскольку организм испытывает тягу к удовольствию (и к избеганию боли). И речь идет о тяге не только к рецепторно физиологическому, но рецепторно-семантическому, или психофизиологическому удовольствию. Что обусловлено тем, что значения (как это предполагается выше) имеют стимульную природу. Однако, потребность является потребностью (переживается субъективно, ощущается) лишь постольку, поскольку в системе значений есть коррелирующее ей значение. То есть потребность вызывает эмоцию постольку, поскольку сама потребность вызывается значением. И если учитывать, что сама потребность есть физиологическая нуждаемость в соотнесении с эталонным мотивом – значением, содержащем свойства объектов (феноменов вообще), способных принести удовольствие и удовлетворить нуждаемость (или боль и не удовлетворить ее), то есть отчасти сама потребность есть значение, то логика «актуализированная потребность – мобилизирующая эмоция – конкретный мотив», на самом деле является логикой «значение-актуализированная потребность – мобилизирующая эмоция – конкретный мотив». Где опять прослеживается непосредственная связь между значением, удовольствием-болью (физиологическим аспектом потребности) и эмоцией. Поэтому можно говорить о двух вариантах взаимодействия значений, эмоций, потребностей. А именно, «значение-конкретный мотив-актуализация потребности - мобилизирующая эмоция», когда, например, среда позволяет удовлетворить потребность и интерпретация среды приводит к актуализации потребности и эмоциональной мобилизации, либо «значение-актуализированная потребность – мобилизирующая эмоция – конкретный мотив», когда психика либо в рамках собственных реакций, либо под воздействием физиологии или среды интерпретирует ситуацию, как наличие актуальной потребности и необходимости совершения активности для ее удовлетворения даже если среда и не предполагает возможности удовлетворения, даже если нужно преобразить среду.

_______

* Учитывая, при этом, что может иметь место чисто физиологическая патология

** Появление или увеличение доминаторных свойств

 

В таком случае, можно говорить, что система значений «говорит нам», в чем «мы нуждаемся». То есть физиологическая потребность (любая), не интерпретируемая как потребность, не есть потребность как переживаемая нуждаемость. Так, например, если индивид хочет пить, а интерпретирует это ощущение, характеризующееся все возрастающей болью, как высшее удовольствие, то есть значение этого ощущения действует как положительный семантический стимул, то индивид, в конечном счете, получит физиологические разрушения несовместимые с жизнью.

 

Кроме того, разделение значений и потребностей очень условно, ведь потребности предстают как связка значение (эталонный мотив)-физиологическая нуждаемость в удовольствии и избегании боли. Поэтому разница между представленным выше схемами в том, что в первом случае осуществляется интерпретация того, что среда в данный момент позволяет удовлетворить потребность организма, которая находилась «в режиме ожидания», либо же была потенциальной (удовлетворенной). Во втором случае осуществляется интерпретация того, что организму необходимо найти способ удовлетворить потребность даже если для этого необходимо изменить среду. Конкретный мотив во втором случае не представлен, его необходимо образовать (найти, создать, переделать и т.д.). Однако, обе схемы можно обобщить до одной – «значение-потребность-эмоция». Тем самым, понятие семантико-эмоциональной связки обретает более глубокую структуру. Становясь не просто связью «значение-эмоция». Становясь связью «значение-потребность-эмоция». Можно сказать, что это структурная формула функционирования личностного смысла.

 

Исходя из предпосылки, что организм генетически имеет предрасположенности к тем или иным формам получения удовольствия и избегания боли, он должен реагировать на физиологический стимул генетически обусловлено. Но психика как онтогенетическая «семантическая прослойка» настолько определяет деятельность субъекта, что модальность генетически обусловленной реакции может измениться на 180 градусов. Вплоть до получения удовольствия от сильной боли и наоборот. Системы значений, потребностей и эмоций формируются вместе, взаимосвязано, элементы этих систем коррелируют друг другу и постольку возможны такие перемены.

 

В процессе онтогенеза формируется связь между объектом, который физиологически причиняет удовольствие или боль (например, конфета или острая игла), и тем значением (в связке с эмоциональной реакцией), которое присваивается этому объекту в системе значений. Присвоение же объекту значения в связке с эмоциональной реакцией, осуществляется благодаря названным выше механизмам социализации, реализуемым благодаря значимым другим, которые окружают индивида в процессе формирования его психики, которые передают ему свои собственные системы значений в их связи с эмоциями.

 

Можно предположить, что ребенок сперва усваивает некие первичные значения удовольствия и боли: поглаживание, мамина улыбка – удовольствие. Шлепок, мамино сердитое выражение лица – боль. То есть сперва формируются условные рефлексы и на их основе вырабатываются значения. Устанавливается ассоциативная связь между той или иной деятельностью значимых других и удовольствием или болью, затем связь между собственной деятельностью и удовольствием и болью, на основе которой в дальнейшем придаются значения удовольствия и боли тем или иным объектам действительности, познаваемым ребенком в совместной деятельности со значимыми другими. На основе этой первичной, рефлекторной связи развивается генерализация значений боли и удовольствия на другие значения, формируемые не рефлекторно – значения чужой деятельности, движений, суждений и так далее. И поскольку сознание есть отражение свойств реальности отдельно от самих феноменов (и психика в целом есть вместилище свойств объективного мира), постольку генерализация как распространение свойств одного феномена на схожие феномены пронизывает сознание.

 

Вероятно, причиняют удовольствия и боль (то есть имеют стимульную природу) значения, генерализованные от эталонных мотивов, как значений, опосредующих получение организмом удовольствия и избегания боли, а также значения, принимавшие участие в формировании ранних установок в связи с удовлетворением или неудовлетворением потребностей.

 

Таким образом, онтогенез семантико-эмоциональной связки видится так. Интерпретация ситуации в которой удовлетворялась потребность, предполагает формирование связи между значениями, интерпретируемыми в той ситуации и положительной эмоциональной реакции, вызванной удовлетворением потребности. В дальнейшем значения из той ситуации будут вызывать положительную эмоциональную реакцию и вне той ситуации, в другой ситуации, в которой представлены данные значения в той или иной степени и форме, в той или иной степени генерализации, в том или ином количестве. С другой стороны, если в какой-либо ситуации потребность не была удовлетворена, то формируется связь между значениями из той ситуации и отрицательной эмоциональной реакцией как реакцией на неудовлетворение потребности. Что в дальнейшем приведет к отрицательной эмоциональной реакции на значения, присутствующие в той или иной степени или форме в какой-либо другой ситуации. В этом механизме формирования семантико-эмоциональной связки прослеживается принцип установления условно-рефлекторной ассоциативной связи. Когда феномены группируются в психике не столько в виду их причинно-следственной связи (связи между свойствами феноменов), сколько в виду их хронологической близости, когда «рядом, значит вместе», когда «рядом, значит следовательно».

 

Таким образом, представляется, что потребности индивида формируются значимыми другими в процессе социализации как усвоенные ребенком конкретные способы получения удовольствия и избегания боли. Формирование этих способов получения удовольствия (и избегания боли) осуществляется через присвоение отражаемым объектам действительности – значениям – связи с удовольствием или болью через совместную деятельность со значимыми другими. При этом иерархия потребностей обусловлена как генетически заложенной иерархией, так и иерархией эталонный мотивов, социально усвоенных форм удовлетворения потребностей и избегания их неудовлетворения.

 

Возвращаясь к пониманию установки как стереотипного взаимодействия значений и к деятельности как к причине формирования конкретного средового содержания и доминаторности конкретной потребности, необходимо сфокусировать внимание на том, что удовлетворение потребности через деятельность, через взаимодействие со средой приводит к формированию стратегий деятельности как способов достижения удовольствия или избегания боли, способов удовлетворения потребности в формирующихся средовых содержаниях. То есть одновременно формируется и конкретное, средовое содержание потребности, и ее потенциальная доминаторность в иерархии потребностей, и стратегия ее удовлетворения как конкретный способ достижения средового содержания потребности. Это взаимообусловливающие процессы. При этом, данная деятельность обусловлена физиологическими процессами и постольку – генетически заданна.

 

То есть, в процессе онтогенетического формирования связей «значение-потребность-эмоция» процесс удовлетворения потребностей (протекающий одновременно с их формированием) приводит к формированию моделей деятельности (психической и поведенческой), обеспечивающих этот процесс удовлетворения. То есть одновременно с формированием эталонного мотива формируются стратегии деятельности. При чем как внутренней, так и внешней. И если формирование внутренней деятельности (объективации, планирования, оценки успеха, переживания, вспоминания или воображения чего-либо) – это образование установок к осуществлению определенных психических реакций как содержания стереотипного взаимодействия значений, как формирование качества самого этого взаимодействия на основе усвоения речи и одновременного усвоения свойств осуществляемых операций (то есть в рамках процесса интериоризации), то формирование внешней деятельности – это образование установок как стереотипного взаимодействия значений, содержащих представления о способах, формах и нормах поведения.

 

При этом, как было указано выше, формирование деятельностных моделей включает в себя формирование типичных объектов удовлетворения формирующихся потребностей – эталонных мотивов, как отраженных образов предметов деятельности, обладающих определенными свойствами.

 

Таким образом, углубив понимание взаимосвязи значений, потребностей и эмоций можно говорить, что восприятие как выделяемый первый этап психической реакции включает в себя целый комплекс взаимодействия значений, в том числе и значений, являющихся потребностями (значений-эталонных мотивов и конкретных мотивов), и лишь затем наступает эмоциональная реакция. Что восприятие есть функционирование семантико-эмоциональных связок, в своей стереотипности образующих установки.

 

Возвращаясь к условно выделяемой линейной схеме психической реакции, можно говорить, что после этапов восприятия, включающего в себя актуализацию потребности или идентификацию актуализированной потребности, и эмоциональной реакции наступает этап актуализации модели деятельности, усвоенной для удовлетворения конкретной актуализированной потребности, что включает в себя как модель внутренней деятельности - и осознанное, и неосознаваемое взаимодействие значений, так и модель поведенческой реакции. То есть конкретному эталонному мотиву – конкретной потребности соответствует набор моделей деятельности. Который конкретизируется в рамках текущей обстановки, который является шаблоном для конкретной деятельности.

 

Если говорить о психической реакции, вызванной интерпретацией актуализированной потребности, ее идентификацией, то после этапа эмоциональной мобилизации и актуализации модели деятельности, а точнее в процессе его осуществления, наступает этап идентификации конкретного мотива, как предмета, на который будет направлена деятельность по удовлетворению потребности. Он может быть идентифицирован, воспринят как из объективной реальности, как непосредственно рецепторный образ, так и из субъективной реальности как запомненный рецепторный образ или сконструированный образ-значение, обладающий определенными свойствами. И исходя из имеющихся значений выбирается тот или те конкретные мотивы, которые интерпретируются как способные удовлетворить потребность. Которые относятся как частное к общему в соотношение с эталонными мотивами. После вычленения конкретного мотива вновь осуществляются взаимодействия значений как процессы проработки плана деятельности по достижению конкретного предмета деятельности, осуществляется оценка и прогнозирование успеха деятельности. То есть формируется план деятельности и оценка успеха достижения конкретного результата, что (все вместе, в том числе и вычленение мотива) можно обозначить как тактика деятельности. То есть это этап объективированного мышления на основе неосознаваемых стереотипных взаимодействий значений - установок восприятия и установок мышления – эталонных мотивов, стратегий деятельности. Таким образом, и стратегия и тактика деятельности принимает участие в планировании и оценке успеха деятельности. Однако стратегия предлагает установку, стереотипное взаимодействие значений, то есть стереотипные модели деятельности, стереотипно протекающую объективацию, стереотипные конкретные мотивы, в то время как тактика подстраивает стереотипные модели под конкретную обстановку, под конкретную среду, ситуацию, влияя, тем самым, на протекание процесса объективации.

 

Если же говорить об актуализации потребности в связи с идентификацией конкретного мотива, то конкретный мотив идентифицируется в первую очередь, в рамках процесса восприятия, что и приводит к актуализации потребности (приводит к формированию ее неудовлетворенности или же к приобретению ею большей доминаторности). Однако этап тактической внутренней деятельности (объективированного мышления) также наступает после этапов эмоциональной мобилизации и актуализации стратегий деятельности.

 

Д. Н. Узнадзе отмечал, что «акт объективации является специфическим состоянием, свойственным человеку, состоянием, которого лишено животное и на котором, по существу, строится все преимущество человека над этим последним, строится возможность нашего логического мышления» [22]. Объективация, как возможность осуществления специфической внутренней деятельности при возникновении необходимости решить задачу во взаимодействии со средой, явилось главным основанием для развития психики до той высшей среди животных формы, которая имеется у человека. При этом, рефлексия, как отражение внутренней деятельности, возможна лишь постольку, поскольку возможна объективация – как сознательное предметно-дискретное отражение объективной реальности. Потому что объективация предполагает фокусировку сознательного отражения на отдельных элементах объективной реальности, предполагает превращение их в элементы субъективной реальности. Рефлексия же в таком случае – это фокусировка, предметно-дискретное отражение в рамках объективации внутренней деятельности. Осмысливая свои эмоции, чувства, мысли, пытаясь уловить мысль о мысли мы объективируем внутренние процессы, называя это рефлексией. И, таким образом, рефлексия – это вид объективации, это самообъективация. И собственно сознательная деятельность – это деятельность в рамках объективации и нет сознательной человеческой деятельности вне объективации. При этом, сама объективации осуществляется по законам взаимодействии значений (законам логики и иных закономерностей внутрипсихического взаимодействия), формируемым путем отражения свойств внешней деятельности.

 

И позиционирование условно выделяемого этапа стратегической и тактической внутренней деятельности после этапа интерпретации, актуализации потребности и эмоциональной мобилизации тем самым указывает, что сознательная деятельность как этап психической деятельности является следствием предшествующих этапов деятельности, которые являются внесознательными постольку, поскольку в рамках них не осуществляется объективация. И, соответственно, могут быть сознательно интроспективно познанными – отрефлексированными – постольку, поскольку возможно их объективировать.

 

На основе сказанного, можно классифицировать значения исходя из: 1) их функционального назначения (выполняемой роли) и 2) их содержания (по феноменам, которые отражаются в значении и по свойствам в целом, которые образуют категории). По функциональному назначению: интерпретационные значения (принимающие участие в процессе интерпретации, в том числе, конкретные мотивы, как содержащие свойства, представленные в эталонных мотивах), эталонные мотивы (социально обусловленное содержание потребности) и стратегии и тактики деятельности – модели деятельности (принимающие участие в объективации, планировании, оценке успеха и так далее). По содержанию: представления о себе как о субъекте (о Я), о своем теле, о других людях, об окружающем мире. Отраженные свойства – высокий, коричневый, длинная, добрая, непонятное и т.д. При этом, вторая классификация тесно связана с первой.

 

Представление о себе, об окружающих, о мире играют важнейшую роль во всех трех названных функциях. Например, представление «Я мужчина» будет участвовать в интерпретации воспринимаемого и влиять на сравнение себя с окружающими, в планировании деятельности, формировании оценки ее успеха, что будет приводить к соответствующему содержанию результата этой деятельности. Будут действовать неосознаваемые логические взаимодействия значений. «Я толстый – Толстые люди вызывают у окружающих отвращение – Я вызываю у окружающих отвращение – Я не пойду на праздник, чтобы не вызывать отвращение». Таким образом, деятельность, оцениваемая как негативная, в конечном счете действует подобно отрицательному стимулу. Этот стимул явился не результатом объективационного, сознательного осмысления, а результатом неосознаваемых рассуждений, неосознаваемых взаимодействий значений. Или, например, «Объятие при встрече – это единственный подлинный признак того, что тебя любят – Родные не обняли при встрече – Родные меня не любят» - то есть содержание эталонного мотива влияет на те конкретные феномены, которые будут выбираться из действительности для удовлетворения потребности. «Я хочу нравиться людям – Я толстый и поэтому я им отвратителен – Мне надо похудеть – Надо сесть на диету/заняться бегом/сделать операцию на желудок с целью его уменьшения». «Я хочу нравиться людям» - эталонный мотив. «Я не нравлюсь людям» - установка. «Я толстый и поэтому я им отвратителен» - интерпретационные значения. «Мне надо похудеть» - стратегия деятельности (стереотипное взаимодействие значений «толстые должны худеть, чтобы понравиться»). «Надо сесть на диету/заняться бегом/сделать операцию на желудок с целью его уменьшения» - тактика деятельности исходя из результатов объективации, которые в свою очередь, зависят от содержания иных интерпретационных значений («У меня есть достаточно денег для операции»), установок («Хирургическая операция - риск для жизни»), стратегий и тактик деятельности (стратегия: «Решать свои проблемы самому нельзя, надо посоветоваться», тактика: «Бегать в нашем районе затруднительно, много выхлопных газов» и т.д.)

 

Также, А. Бек и А. Фримен приводят пример корреляции между содержанием значений и стратегиями деятельности:

 

«Первая колонка в табл. 2.1 содержит список расстройств личности; во второй представлено соответствующее отношение, лежащее в основе поведения; в третьей колонке указано соотношение между определенным поведенческим паттерном расстройства личности и стратегией. Вполне логично, что зависимое расстройство личности, характеризующееся привязчивостью, основано на опасении быть брошенным, избегающее поведение — на боязни быть обиженным, а пассивно-агрессивные паттерны — на озабоченности стремлением доминировать» [1].

 

Таблица 2.1. Основные убеждения и стратегии, связанные с традиционными расстройствами личности

 

_http://s1.ipicture.ru/uploads/20110928/QtNrWyFp.jpg

 

Обозначив функциональные роли значений, необходимо перейти к следующей функции значения – функции директивы.

 

Среди значений, представленных в психике, есть особый класс значений, выполняющих особую функцию. Э. Берн называет такие значения сценарными директивами (или директивами значимых других), а состояние, в котором они активируются, Родительским [2]. Психоанализ выделяет такую часть личности как Сверх-Я и понимает под ней моральные установки, представление о том, что человек должен делать и что ему делать нельзя. З. Фрейд говорит о Сверх-Я как о представителе традиций и идеалов прошлого [25]. Вместе с тем, речь идет о наличии в системе значений таких, которые имеют особое влияние на осуществление психического процесса. Термин директива кажется наиболее подходящим для них, потому что они проявляют себя не как информация для размышления, а как руководство к действию, как команда. Сценарные директивы - это семантические рамки для осуществления деятельности в целом, заданные значимыми другими в период формирования психики. Это голос родителей, голос из детства. Мы ощущаем директивы в голосе совести, в своих представлениях о том, как мы должны себя вести или не должны. В моральных запретах и дозволениях. Они выполняют функцию социального нормирования, передачи из поколения в поколение информации о добре и зле, о дозволенном и запрещенном, о правильном и неправильном поведении. Все это мы переживаем как «Я должен или не должен», «Мне нельзя», «Я не имею права» и так далее. Б. С. Братусь отмечает, что «муки совести — это, в конечном счете, муки разобщения с родовой сущностью, с целостным общечеловеческим бытием» [3]. И эта мысль, приведенная им в другом контексте, подтверждает роль директив как носителей культурных ценностей прошлого. Они призваны скреплять общество, обеспечивать единообразие. Они призваны защищать от ошибок на основе опыта предыдущих поколений. Например, «Ты должен быть вежливым»; «Нельзя воровать»; «Если обещал - делай», и так далее.

 

Директивы есть особый класс значений (наряду с интерпретационными, эталонами мотивов, моделями деятельности) в теснейшей связи с системой потребностей – как симбиота физиологической тяги к удовольствию (и избегания боли) и эталонных мотивов как способов реализации данной тяги (и избегания). Директивы есть те значения, которые принимают главное участие в формировании системы потребностей, так как директивы задают общие рамки для формирующегося индивида – что он должен или не должен делать, а кроме того, что он может или не может делать, то есть на что он способен, а на что нет. И в этом связь директив как функции с содержанием значения.

 

Дело в том, что директивы, исходящие от значимых других, воспринимаются формирующимся индивидом как команды к действию, как достоверные сведения, которыми необходимо руководствоваться. Они, таким образом, определяют как индивид будет воспринимать сам себя, как он будет оценивать свои возможности, мир, других. Директивы, выполняя с одной стороны функции рамок, в то же время являются командами, формирующими значения, выполняющие в дальнейшем иные функции. Директива «Ты сильный» есть команда, которая преобразуется в дальнейшем в «Я сильный». И если это значение приобретет устойчивый характер, то оно будет принимать участие во взаимодействии значений в рамках интерпретации, установления эталонного мотива, формирования стратегий и тактик деятельности, что будет приводить к соответствующему содержанию результата этой деятельности. В таком случае, директивы действительно являются сценарными, как задающими рамки для осуществления деятельности. Создают структуру, за которую субъект-носитель не может выйти без изменения содержания директив. И постольку создают сценарий жизни.

 

Кроме того, директивы переживаются как нуждаемости, как потребности. Человек ощущает, что должен поступить так, а не иначе, точно также, как он ощущает то, что мы обозначили как потребность-эталонный мотив. Человек испытывает потребность заработать денег или позвонить другу и при этом точно также испытывает потребность избегать воровства на работе или потребность помочь другу в трудной ситуации – руководствуясь «я не должен» или «я должен». При этом, в помощи другу могли бы присутствовать и элементы потребности-эталонного мотива в виде «я хочу». Директива, в таком понимании, очень близка к понятию эталонного мотива – как конкретного средового содержания потребности. Директива как «я должен», «я могу» (и соответственно «я не должен», «я не могу») задает рамки, в которых может осуществляться «я хочу». И, в этом смысле, она является эталонным метамотивом. С другой же стороны, она отличается от эталонных мотивов, так как они могут существовать вне директивной зоны, что переживается как желание внутренне запретного, самозапретного, имеющего происхождение в социально запретном (микро или макросоциальном – малом окружении или в обществе в целом). То есть имеет место «Я хочу», но «Я не должен». А вот «Я хочу» и «Я не могу» не может быть. «Я не могу» здесь понимается не как результат осмысления как взаимодействия значений типа «Я толстый и поэтому я не могу нравиться», «Я бедный и поэтому я не могу купить машину». А про вообще «Я не могу» как субъективной неспособности достичь удовлетворения в принципе, как наличие соответствующей установки восприятия и мышления. «Я не могу быть драконом, но хочу им быть» - это следствие установки, что тела, в принципе, могут изменяться, сохраняя тождество психики. Пусть и лишь в субъективной реальности, а не объективно. И поэтому можно хотеть быть драконом, поэтому «я могу быть драконом». А вот если такое было бы не возможно даже в субъективной реальности, то не возникло бы желание «я хочу быть драконом». Так как, думается, что «я хочу» - помимо конкретного средового содержания, то есть эталонного мотива, это следствие «я могу», которое есть следствие генерализованного «Ты можешь», «Ты должен».

 

Кроме того, можно рассматривать в качестве особого вида директивы, не сценарной, результат объективации. Который выражается в формуле: «если я хочу, то я должен» или «если я хочу, то мне необходимо». Эту команду «я должен», исходящую из собственного сознательного осмысления ситуации можно назвать объективационной директивой. Она имеет, таким образом другой источник, и этим отличается от сценарной, о которой шла речь выше. Сценарная директива – «голос предков». Объективационная директива – голос текущего осмысления (интерпретации, мышления). Директивой последнюю можно назвать постольку, поскольку результаты объективации указывают путь достижения конкретной цели, конкретного мотива. Даже если они указывают десять путей, после того, как осуществился выбор (не рассматривая пока как он осуществился), выбранный результат объективации действует как команда до тех пор, пока не произойдет новый процесс объективации и не изменит предыдущий результат. То есть объективационная директива имеет императивный характер до тех пор, пока в процессе объективации не появится иной результат объективации, который будет интерпретирован как более адекватный. И тогда уже он будет носить императивный характер. При этом, объективационная директива действует не как механическая команда к поведенческой активности или пассивности, как и в случае со сценарными директивами. Она действует как стимул в психике, влияющий на протекание психического процесса в целом. Результат объективации становится в большей или меньшей степени личностным смыслом. То есть в той или иной степени корреспондирует какой-либо потребности. И, так как внепотребностных объективаций в рамках излагаемой логики не может быть, то всякий ее результат является личностным смыслом. Стремление объективировать «что угодно», чтобы доказать непотребностный вариант объективации, является демонстрацией ее потребностности, так как результат такой объективации будет удовлетворять потребность «доказать», возникшую в данной ситуации.

 

Итак, вот как выглядит условно выделяемая линейная схема психической реакции:

 

_http://s1.ipicture.ru/uploads/20110928/RG41puu9.jpg

 

Необходимо еще раз подчеркнуть, что выделение данных этапов отчасти условно, призвано показать, растянуть в линию «клубок» психического взаимодействия, чтобы удобно рассмотреть его структуру и выделить конкретные, константные элементы психического взаимодействия.

 

Теперь же рассмотрим как осуществляется нелинейное взаимодействие названных элементов психического в нелинейной действительности.

 

Возьмем для рассмотрения такой примитивный, упрощенный, не охватывающий всей реальной психической деятельности (а только пытающийся отразить ее поливекторное функционирование) и, в тоже время, наглядный пример. Война. Солдат испытывает чувство сильного голода. Но в виду опасности конкретной ситуации и доминирования иных потребностей, это чувство приняло форму актуализированной, но слабодоминаторной потребности, ждущей своего удовлетворения. Вдруг, вне поля боя, он находит кусок хлеба и стакан молока. Интерпретация объектов как пищи (как конкретных мотивов, содержащих свойства эталонных мотивов) актуализирует потребность в приеме пищи, как способную быть удовлетворенной здесь и сейчас, и инициирует эмоциональную реакцию мобилизации. Актуализируется стратегия деятельности – приблизиться к объектам, взять, начать поглощать и в то же время – оценить обстановку. Актуализируется тактика деятельности – не опасно ли приблизиться сейчас, нет ли здесь засады, не отравлены ли объекты, как лучше осуществить приближение, нет ли мин на дороге – одним словом, осуществляются процессы объективации, планирования, предвидения, оценки успеха исходя из текущей обстановки и стереотипных стратегий осуществления объективации, планирования, предвидения, оценки успеха. После объективации как внутренней деятельности осуществляется переход к внешней – приближение к объектам с целью их поглощения. В этот момент к солдату подходит голодная девочка. Солдат мог бы съесть все сам. Более того, актуализированная потребность в приеме пище не предполагает дележ пищи с кем-либо. Но у него есть директивы, предписывающие быть милосердным, помогать нуждающимся, делиться и т.п. То есть в момент испытываемой чувственно потребности в голоде, актуально переживаемой потребности в голоде, вдруг его восприятие идентифицирует ребенка и включается иной, параллельный, конкурирующий процесс актуализации потребности, эмоциональной реакции, модели поведения и конкретного мотива. То есть восприятие солдатом голодного ребенка инициировало действие директивы «Я должен поделиться», что инициировало переживание этой директивы как иной актуализировавшейся потребности, которая была потенциальной (удовлетворенной), что привело в действие эмоциональную реакцию мобилизации, стратегии деятельности (представления о том, как поделиться – справедливо: по старшинству, по силе или как-либо иначе или не справедливо*), тактику - объективация того, насколько голоден ребенок, будет ли у него возможность покушать где-либо еще, будет ли у самого солдата возможность покушать позднее и так далее.

 

Представим, что они поделились и поели. После удовлетворения потребности в еде и безопасности наступила релаксация. Как следствие эмоциональной реакции, сопровождающей удовлетворение потребности. Солдат отправился к пункту своего назначения. В дороге сильно поранил ногу. Осуществилось восприятие актуальной потребности травматического происхождения, что привело к переживанию актуальной потребности-эталонного мотива – устранить боль посредством лечения, и к эмоциональной реакции мобилизации. То есть, если в случае с едой можно было говорить об актуализации слабодоминаторной потребности, то во втором случае речь идет о переживании потребности, бывшей потенциальной (удовлетворенной), ставшей актуальной. Следом за переживанием актуальной потребности актуализировались стратегии деятельности – вылечить самому или найти того, кто сможет помочь: найти врача, попасть в больницу. Затем актуализировалась тактика – объективация – с одновременным рассмотрением конкретных мотивов на предмет их удовлетворительности. Смогу ли я попасть в конкретную больницу отсюда, где мне найти конкретного врача в этих местах в это время, что конкретно я могу сейчас сделать сам. Исходя из результатов объективации выбирается конкретный мотив деятельности. Солдат понимает, сам он сделать ничего не может, нужен врач. Попасть к врачу он сможет только прошагав двадцать километров. Он понимает, если я хочу вылечить ногу, я должен идти к врачу через боль и через не могу. Здесь «я должен» действует не как результат родительского научения, а как результат итогов объективации, как «если я хочу, то мне необходимо». «Я должен, если я хочу». Что и позволяет говорить об ином роде директив – объективационных (в отличие от сценарных директив значимых других).

 

Итак, солдат встает и начинает движение в сторону больницы. По дороге он встречает другого раненого бойца, который совсем не может идти. Они разговаривают. Восприятие солдатом раненного бойца делает неудовлетворенной потребность в общности, в помощи своим. Что актуализирует соответствующий комплекс психических процессов. То есть осуществилось восприятие раненого бойца как конкретного мотива для потребности в общности, бывшей потенциальной, что сделало ее актуальной, неудовлетворенной. Также, это восприятие актуализирует директиву «Я должен помогать нуждающимся». Что в совокупности инициирует эмоциональную мобилизацию, стратегии деятельности – надо помочь своими силами, надо позвать на помощь, надо подойти и утешить и так далее. Таким образом, на основе потенциальной потребности в общности и директивы помогать возникает актуальная потребность – помочь данному конкретному бойцу. Осуществляется объективация процесса, как элемент тактической внутренней деятельности, и поиск конкретного мотива – нести на плечах. К тому моменту, когда солдат подошел к бойцу, он снова проголодался. При этом, он раздобыл по дороге еще немного хлеба и припас его для дальнейшего пути. И теперь, стоя перед бойцом, в нем действуют целых три линии конкурирующих психических процессов – актуально переживаемая потребность в голоде, стратегия и тактика деятельности, конкретный мотив – все съесть самому, директива – самостоятельная потребность со всем комплексом психических процессов – я должен поделиться; актуально переживаемая потребность в излечении ноги, стратегия и тактика деятельности, конкретный мотив – дойти до хирурга, директив как нравственных императивов, как собственно директив, в этой линии нет, но есть понимание, что если не дойти, то умрешь (гангрена, заражение, смерть), что действует как «если я хочу, то мне необходимо, я должен», что выступает как объективационная директива. Третья линия – актуально переживаемая потребность помочь бойцу, стратегия и тактика деятельности, конкретный мотив – донести до больницы, поделиться хлебом, которая обеспечивается той же директивой, которая стояла в начале этого процесса: «Я должен помогать нуждающимся» и т.п.

_____

* Где справедливость – субъективная категория.

 

Солдат, таким образом, стоит перед ситуацией выбора. Не будем забегать вперед и рассматривать, как именно он осуществит свой выбор. Данный пример призван лишь показать комплексность и нелинейность протекания психических процессов. Как было видно на примере встрече раненого солдата и бойца, выделение двух типов протекания психических процессов весьма условно, как и вообще линий протекания психического процесса. В реальности выделяемые типы и линии взаимопересекаются, взаимонадстраиваются, взаимодополняются, взаимоинициируются. И если в примере одновременно протекали три «линии», то в жизни в конкретных ситуациях этих «линий», вероятно, много больше. И вопрос о том, сколько же именно «линий» протекает в психике в среднем, в различных ситуациях, максимально, минимально – это вопрос дальнейших, в том числе экспериментальных, исследований. В жизни имеют место инерционно доминантные потребности, когда в рамках одной метапотребности возникает множество потребностей порождающих одна другую. В жизни имеет место ситуация, описанная А. Н. Леонтьевым как деятельность, состоящая из действий, имеющих цели. И где действия состоят из операций. И можно сказать, что операции руководимы задачами. Когда конкретные мотивы, таким образом, выступают в роли и цели, и задач, и просто мотивов в приводимой терминологии. А деятельность, таким образом, по достижению конкретного мотива может быть и операцией, и действием, и цепью действий. То есть имеет место выделение конкретных мотивов разных уровней. И эта полипотребностность деятельности, полимотивность (и эталонных мотивов, и конкретных) и порождает ее поливекторность во всем многообразии.

 

Резюмируя вышесказанное, можно сформулировать некоторые обобщения. Почему больно от действия значения (от чьих-то слов, от собственных мыслей)? Значения приобретают свойства физиологического стимула. И могут воздействовать на центры удовольствия или боли в мозгу. Почему они могут приобретать такие свойства? Физиологически такие свойства (причинять удовольствие или боль) отведено объективной реальности, познаваемой рецепторно. Вероятно, дело в том, что значения выполняют роль копии объективной реальности, выполняют навигационную функцию, а потому они приобрели и способность объективной реальности причинять боль и удовольствие, чтобы регулировать деятельность организма. Они начинают действовать подобно тем свойствам, которые отражены в них. И вся деятельность организма находится между полюсами боли и удовольствия.

 

Если предполагать, что метапотребности, выделяемые А. Маслоу, обусловлены генетически, то содержание, эталонные мотивы формируются в онтогенезе. Значения принимают участие в формировании системы потребностей в том смысле, что:

- во-первых, создают эталонные мотивы для данных потребностей (например, ребенок, считающий, что ему все должны делать поклоны как выражение уважения, будет испытывать потребность в том, чтобы уважение проявлялось в форме поклонов),

- во-вторых, степень депривации или удовлетворения потребности влияет на то, насколько организм нуждается в удовлетворении той или иной потребности. Вероятно, дело в том, что депривация потребности в период формирования психики приводит к формированию установки на ее удовлетворение, к установке, что она не удовлетворена. В то время как удовлетворение этой потребности в детстве приводит к формированию установки, что потребность удовлетворена.

- в-третьих, директирование значимыми другими создает семантические рамки: «Я должен» и «Я не должен», «Я могу» и «Я не могу», что образует эталонные метамотивы, определяющие содержание эталонных мотивов, что образует две «зоны директирования» - «Я могу» и «Я должен», которые не совпадают в своих границах в процессе развития индивида. На основе директив создается образ Я, образ других, образ мира.

 

Именно из-за ключевой роли значений в образовании потребностей возможно изменение физиологически обусловленного отношения между рецепторным стимулом и реакцией. Если физиологически стимул не удовлетворяет нуждаемость, но стимулу как рецепторному раздражителю присвоено значение, которое выступает как самостоятельный стимул – семантический стимул, то рецепторный стимул может вызывать реакцию, противоположную физиологически обусловленной. Это объясняет, почему физиологическая боль может вызывать удовольствие и наоборот. А главное, почему слово-значение может влиять на центры удовольствия и боли в мозгу реципиента. Почему возможно самопожертвование, смерть за других и вообще выбор рецепторной боли вместо рецепторного удовольствия. Поскольку выбирается семантическое удовольствие (избегание семантической боли) вместо рецепторного. Рецепторные стимулы действуют на психику субъекта лишь постольку, поскольку действуют коррелирующие им семантические стимулы. Семантические стимулы, таким образом, имеют решающее значение в формировании поведения субъекта. Избегание семантически обусловленной боли или стремление к семантически обусловленному удовольствию, реализация установки восприятия, мышления, деятельности (в том числе директив) обеспечивает то, что мы знаем как предпочтение рецепторной боли (и смерти в целом) рецепторному удовольствию (бегству, жизни). То есть филогенетическая реакция «раздражитель – потребность – эмоция “+”» в процессе онтогенеза может приобрести вид «раздражитель – значение-потребность – эмоция “-”». И наоборот.

 

Вышеизложенное представление об онтогенетическом формировании потребностей и системы значений как основы психики позволяет рассматривать теснейшую связь между потребностями и директивами значимых других как специфических значений. Которая проявляется в том, что директивы переживаются как потребности. Например, убеждение-установка: «Я должен честно трудиться» образует нуждаемость трудиться честно. И при совершении поступка, интерпретируемого как нечестный, возникает психический процесс самоосуждения, возникают схожие ощущения, что и при неудовлетворенной потребности недирективного характера. Поэтому, можно говорить об этих нуждаемостях как о потребностях особого рода. Назначение которых состоит в том, что бы индивид воспринял опыт предков, в том, чтобы создать у формирующейся личности жесткие рамки дозволенного и запретного. Что позволяет социуму быть устойчивым и эффективно передавать знания и опыт предыдущих поколений. Учитывая, что сам этот опыт может быть дисфункциональным и неэффективным.

 

Таким образом, необходимо отметить, что различение директив и потребностей очень условно. Так как и директивы субъективно предстают как нуждаемости. Кроме того, можно выделять не только сценарные директивы, как семантические рамки, заданные значимыми другими, но и объективационные директивы – как семантические рамки собственного сознательного процесса.

 

Сознательная деятельность имеет своим центром, своей сущностью процессы объективации и вне объективации нет психического отражения в форме сознания. При этом, сознательная деятельность как эквивалент объективации есть условно выделяемый этап психического процесса, функционирование которого задается внесознательным функционированием предыдущих «этапов» психического (интерпретацией, актуализацией потребности, эмоциональной мобилизацией), и законами взаимодействия значений в рамках процесса объективации.

 

Очевидно, что богатство жизни предполагает различнейшие варианты взаимодействия элементов в рамках психического процесса как системы, выражающиеся в структуре протекания психических процессов. Однако, думается, что все они (в рамках здорового индивида) протекают по названной выше логике, при которой системы значений, выполняя различные функции, системы потребностей (как симбиота физиологической нуждаемости и значения-эталонного мотива) и эмоций, в своей неразрывной связи, составляют конституирующие элементы психики как системы. Воображение, внимание, ощущение – это дополнительные элементы, обслуживающие или являющиеся составной частью конституирующих. Вообще, следуя логике Л. С. Выготского [4], постановка вопроса о первоочередной роли значений в функционировании психического предполагает пересмотр модели психики, разлагающейся на отдельные элементы. О чем речь пойдет немного позднее.

 

В представленной выше модели психики воля, как самостоятельная сущность, как самостоятельный психический элемент отсутствует. Возможно, дело в том, что модель, описанная через психический процесс, слишком бедна. Возможно, воля все-таки присутствует, но обозначена в данной модели чужим именем. В связи с этим, хочется рассмотреть представленные в науке концепции воли, чтобы на основе их анализа выдвинуть гипотезу о природе той реальности, которая обозначается волением.

 

1.3. Исследовательские подходы к пониманию воли

 

В. А. Иванников в работе о психологических механизмах волевой регуляции* осуществляет обобщение имеющихся научных подходов к проблеме воли и группирует их в три исследовательских подхода: мотивационный, «свободного выбора», регуляционный.

«Таким образом, первой парадигмой или, точнее, первой реальностью, в рамках которой была поставлена проблема воли, было порождение действия человека, идущего от него самого. Рассмотрение воли в контексте порождения действия предполагает, прежде всего, побудительную функцию воли, а такой подход можно условно обозначить как мотивациопный. Мотивационный подход к воле, осмысленный позже как проблема самодетерми¬нации, является самым мощным в исследовании воли и сохранился до наших дней.

 

Позже был сформулирован второй подход к исследованию воли, который условно можно обозначить как подход «свобод¬ного выбора». В рамках этого подхода воля наделяется функцией выбора мотивов, целей и действий.

 

Третий подход к исследованию воли сформировался в связи с анализом регуляции исполнительной части действия и различ¬ных психических процессов. Этот подход, который условно можно обозначить как регуляционный, представлен в психологии как проблема саморегуляции.

 

Таким образом, в современной психологии проблема воли представлена двумя вариантами: как проблема самодетерминации (мотивационный подход и подход «свободного выбора») и как проблема саморегуляции (регуляционный подход)» [6, С. 22].

 

В рамках условно выделяемого мотивационного подхода В. А. Иванников выделяет три крайних варианта представлений о природе воли, которые у конкретных авторов в чистом виде встречаются редко, а кроме того, присутствуют и в иных подходах к проблеме воли. Однако, они обладают наглядностью, как крайние формы имеющихся в мотивационном подходе вариантов представлений о воле:

_____

* Которая, в силу своего обширного обобщающего характера, выступит основой для представления имеющихся распространенных научных представлений о воле.

 

«В первом варианте воля сводится к начальному моменту мотивации действия (желанию, стремлению, аффекту).

 

Во втором — воля выделяется как самостоятельная сила не¬психической или психической природы, не сводимая ни к чему иному и определяющая все другие психические процессы.

 

В третьем варианте воля рассматривается как тесно связанная, но не совпадающая с мотивацией способность к побуждению действий, включающих в себя преодоление препятствий» [6, С. 22].

 

Подход «свободного выбора», в конечном счете, базируется на понимании, сформулированном Эпикуром, в рамках которого воля есть основа индетерминированности психики. «Эпикур впервые поставил вопрос о спонтанном, ничем недетерминированном свободном выборе поведения. В дальнейшем это привело к выделению из этого подхода как самостоятельной философской проблемы свободы воли» [6, С. 36].

 

Регуляционный подход характеризуется тем, что приписывает воле исполнительную функцию. В рамках него воля предстает как психических элемент, благодаря которому индивид способен осуществлять контроль над своей внутренней и внешней деятельностью, «руководствуясь определенными побуждениями и целями» [17, С. 17].

 

Также, В. А. Иванников обобщает критерии волевого действия, выделяемые различными авторами, которые необходимо рассмотреть, чтобы нагляднее очертить феномен, о котором идет речь.

 

«Отметим, что определение волевого действия дается либо через его внешние характеристики, либо через обращение к содержанию сознания человека (наличию актуально переживаемой потребности, противоположно направленных мотивов, переживанию трудностей и т. д.), либо — чаще всего — через то и другое одновременно. Анализ критериев, по которым определяется во¬левое действие, показывает следующие общие характеристики, из которых исходят разные авторы:

 

1) волевое действие является осознанным, целенаправленным, намеренным, принятым к осуществлению по собственному сознательному решению;

2) волевое действие есть действие, необходимое по внешним (социальным) или личным причинам, т. е. всегда существуют основания, по которым действие принимается к исполнению;

3) волевое действие имеет исходный или появляющийся при его осуществлении дефицит побуждения (или торможения);

4) волевое действие в итоге обеспечивается дополнительным побуждением (торможением) за счет функционирования определенных механизмов и заканчивается достижением намеченной цели.

 

Недостаток побуждения наблюдается, например, в действии без актуальной потребности в нем. Лишено достаточного побуждения и действие по слабому социальному мотиву в конкуренции с эмоционально привлекательным мотивом. К недостатку побуждения приводит и конфликт двух равноценных мотивов или целей, поскольку до окончательного решения они уравновешивают друг друга. Создает недостаток побуждения и препятствие на пути к цели, так как побуждение к действию складывается с учетом психических, физических и операциональных возможностей человека. Сочетание указанных четырех признаков может рассматриваться как критерий волевого действия, причем главными признаками являются именно недостаток побуждения (торможения) и восполнение его, тогда как осознанность и намеренность действия, необходимость его осуществления присущи не только волевому действию. Поэтому последние признаки есть необходимые, но не достаточные, и только в соединении с двумя другими они дают критерий различения волевых действий.

 

<…> Другой тип критериев воли связан с выбором мотивов и целей, что часто описывается как борьба мотивов. Частично об этом уже шла речь, когда конкурирующий мотив рассматривался как преграда на пути к цели. Здесь же речь идет о выборе как функции воли. Проблема выбора сама по себе сложна и в качестве критерия воли неоднозначна. Конфликт и необходимость выбора возникают в различных ситуациях и по разным причинам:

1) необходимость выбора одного из двух физически несовмес¬тимых действий и стоящих за ними желаний (например, подготовка к экзаменам и игра в футбол);

2) необходимость выбора одной из целей:

а) обусловленных разными мотивами;

б) отвечающих одному и тому же мотиву, но приводящих к разным последствиям;

3) конфликт между желаемой целью и последствиями действия;

4) конфликт между социально заданной целью и личными мотивами.

 

<…> Следующий тип критериев воли связан со способностью человека к преднамеренной регуляции:

 

1) различных параметров действия (темпа, скорости, силы, длительности и пр.);

2) физиологических и психических процессов:

а) торможения неадекватных процессов, прежде всего эмоциональных, или их проявлений и активации необходимых процессов;

б) организации психических процессов в соответствии с ходом деятельности (В. К. Калин).

 

Последний — наиболее эмпирический — тип критериев воли связан с наличием у человека разнообразных качеств или свойств, получивших название волевых: энергичность, выдержка, настойчивость, терпеливость, смелость, решительность и др. По крайней мере, отсутствие этих качеств традиционно рассматривается как показатель слабости воли.

 

<…> Таким образом, мы видим, что все четыре типа критериев воли не являются строгими и однозначными в выявлении развитой ноли. Ни один из критериев не является общепризнанным в пси¬хологии. Так, В. И. Селиванов не считает борьбу мотивов обязательной характеристикой волевого поведения и указывает, что не каждое усилие является признаком воли (96). III. H. Чхартишвили полагает, что многие качества человека и характеристики поведения не являются показателями воли, а преодоление препятствий и осознанность действий неоднозначно связаны с волей и потому не являются ее признаками (116). Кроме того, имеются веские свидетельства, что некоторые устойчивые характеристики поведения, нередко относимые к проявлению воли, связаны с типом нервной системы, с акцентуацией характера (51). На возможность смешения волевых качеств и психофизиологических характеристик человека (например, низкая эмоциональная возбудимость принимается за выдержку, запас ресурсов — за энергичность и пр.) специально указывает В. К. Калин».

 

Рассматривая механизмы волевой регуляции В. А. Иванников формирует положение о намеренном изменении смысла действия как «объяснение одной из реальностей, порождающих проблему воли» [6, С. 195]. Так, он указывает, что «основная гипотеза настоящей работы заключается в следующем: формирование побуждения к волевому действию достигается через изменение или создание дополнительного смысла действия, когда действие выполняется уже не только ради мотива, по которому действие было принято к осуществлению, но и ради личностных ценностей человека или других мотивов, привлеченных к заданному действию» [6, С. 114].

 

Рассмотрим примеры экспериментов, содержащиеся в работе В. А. Иванникова, в качестве наглядных ситуаций для оценки верности названной гипотезы:

 

«После длительного выполнения неинтересной работы (например, рисования черточек) ребенок отказывается от продолжения работы и на просьбы экспериментатора отвечает отказом, ссылаясь на боль в руке и усталость. Но достаточно было этого ребенка попросить поработать еще, чтобы научить этому действию других детей, и ребенок охотно согласился.

Но теперь, отмечает Л. С. Выготский, «ребенок становился в положение экспериментатора, выступал уже в роли учителя или инструктора, смысл ситуации для него менялся» (31, с. 253). Продолжение работы, а следовательно, и побуждение к ней Л. С. Выготский прямо связывает с изменением смысла действия вследствие изменения положения ребенка. «Смысл ситуации определял для ребенка всю силу аффективного побуждения, связанного с ситуацией, независимо от того, что ситуация прогрессивно теряла все привлекательные свойства, исходящие от вещей и от непосредственной деятельности с ними» (31, с. 253)

 

<…> Затем Л. В. Запорожцем было показано, что изменение смысла действия меняет результаты работы взрослых испытуемых. В первой серии опытов испытуемые просто поднимали и опус¬кали груз весом 3400 г, во второй серии их просили показать максимальный результат, а в третьей серии просили вообразить, что они, поднимая груз, вырабатывают электроэнергию для города. Наивысший результат был получен не во второй, а в третьей серии, где действие приобретало особый смысл (46).

<…> Дж. Фрэзер описывает случай, когда юноши из племени ин¬дейцев-карибов безропотно переносят жестокую норку от своих соплеменников, «так как в страдании их поддерживало непоколебимое убеждение, которое они впитали с молоком матери: от их твердости и силы духа зависят мужество и успех их сражающихся товарищей» (110, с. 34).

 

<…> Наблюдения за детьми показывают, что любое задание взрос¬лых, которое не имеет для них смысла, они стараются превра¬тить в игру, обеспечив тем самым заданному действию игровой смысл (см.: 58, 80). Анализируя поведение подростков, В. И. Селиванов отмечает большую роль смысла действий в регуляции поведения. На роль смысла в организации поведения указывал и Д. Н. Узнадзе, рассматривающий как психологическое поведение лишь такую активность человека, которая «...переживается как носитель определенного смысла, значения, ценности» (108, с. 402)» [6, С. 115, 116].

 

Далее В. А. Иванников делает следующий вывод: «таким образом, приведенные примеры показывают, что изменение смысла действий приводит к изменению поведения. Обес¬печение нового смысла действия может быть достигнуто либо через изменение имеющегося, либо через создание дополнительного смысла» [6, С. 116].

 

Все вышеприведенное служит тому, чтобы очертить имеющиеся научные представления о процессе воления в и тем самым обеспечить основу для осмысления проблемы воли в рамках обозначенной в данной работе модели психической организации.

 

Так, воля как элемент психики – это обозначение некой психической реальности, переживаемой субъективно, воспринимаемой как определенная внутренняя деятельность и причина определенной внешней деятельности. Возможная дискуссия о том, что воля – это побудительная регуляция или исполнительная - это дискуссия, как назвать данные выявленные регуляции, не направленная на понимание причин и структуры этих регуляций. Важно же выявление структуры, в которую входит как побудительная, так и исполнительная регуляция, и выявление принципов функционирования этой структуры. Тем самым, обеспечится исследование той психической реальности, которая обозначается волей. И уже затем можно будет рассматривать вопрос, нужно ли вообще оставлять волю как психический элемент в теоретической структуре психики. И если да, то что следует понимать под волей. Так, В. А. Иванников отмечает: «Чему нас учит история исследований воли? Главный урок, который психология никак не хочет усвоить, заключается в том, что теоретические конструкты как объяснительные гипотезы (понятия) мы очень часто принимаем за реальности и пытаемся дога¬даться о природе этой гипотетической реальности. Это все равно, как если бы мы до сих пор пытались открыть природу и свойства флогистона, вместо того чтобы исследовать процесс горения (окисления) и условия, влияющие на него.

 

<…> Оценивая перспективы теоретического исследования проблемы воли, можно чисто логически представить следующие направления развития представлений о воле:

а) понятие воли сохраняется как обозначение самостоятельного психического образования, проявляющегося в указанных функциях;

б) понятие воли исчезнет из психологии, а каждая функция, рассматриваемая в настоящее время как проявление воли, будет объясняться своими собственными механизмами;

в) содержание понятия воли будет сужено и связано лишь с одной из выделяемых сейчас функций воли;

г) содержание понятия воли будет расширено через включение в него более широкого класса феноменов (например, всех произвольных процессов), но с потерей статуса самостоятельного психического образования; воля будет лишь обозначением определенной реальности поведения» [6, С. 9; 106].

 

Основываясь на указанных предпосылках об исследовании не воли, а психической реальности, объясняемой понятием воля, начнем с обозначения, что воление как усилие субъективно предстает перед нами как процесс активации или блокировки определенных психических процессов и поведенческих актов. То есть усилие делать что-либо (мыслить, действовать и т.д.) – активация, и усилие не делать что-либо – блокировка.

 

Кроме того, волением принято обозначать то, что субъективно ощущается, как выбор, как преодоление, как воздержание, как контроль, как инициация и т.д. При этом, говоря о воле как об элементе сознания (и психики вообще), принято считать, что названные функции осуществляет Я – собственно самосознающий субъект. Я преодолеваю, я действую, я мыслю, я осуществляю воление. Где, самосознание – это и а) рефлексия – самообъективация, и б) нерефлексивная самоидентификация – объективация иных объектов при участии в этом процессе содержания значений в отношении себя. И, таким образом, в последнем случае речь идет о «неосознаваемом самосознании», неосознаваемой самоидентификации.

 

При этом, «Я» как субъект, зачастую, выведено за пределы психологического исследования воли. Я-субъект в таких случаях есть априорная данность, подобно тому, как некоторое время назад такой данностью было сознание. То есть порой исследование функционирования психики базируется на наличии в психике самосознающего субъекта.

 

Однако, Я-субъект возникает как сознательное отражение свойств, выделяемых у объекта, который обозначен как Я. Я, таким образом, это по сути своей рядовой феномен сознательного отражения; результат интериоризированного Ты (он/она) и результат подражания, формирующиеся в процессе деятельности. Я не осуществляет рефлексию. Рефлексия, осуществляясь, приводит к образованию Я.

 

Таким образом, представляется, что Я – всего лишь одно из значений, отражающее собственную психику и тело как целое. Но в действительности нет необходимости считать, что Я существует как субъект. Я – это процесс, а не субъект. Как бы тавтологически это не звучало, но думается, что Я – это субъект только с субъективной точки зрения, психика только интроспективно, только шаблонно воспринимается как имеющая субъекта, определяющего ее функционирование. Или, иначе говоря, имеющего в нем «право вето», играющего решающую роль, имеющего определяющее значение. Объективно же Я – это, по всей видимости, процесс функционирования сознательного психического отражения, выраженный состоянием как устойчиво протекающим процессом.

 

Позволю себе небольшое отвлечение. Есть афоризм, который может быть понят, как выразитель обозначаемой мысли. Застряли в лифте буддийский монах и студент. Студент начал расспрашивать монаха о его учении. Монах говорит: «Слишком долго объяснять». Студент: «Ну скажи, ну, пожалуйста. У нас все равно много времени». «Ты не поймешь, необходимы длительные усилия, чтобы осознать учение». Студент: «А ты попробуй коротко». Монах: «Хорошо. Тебя нет». Вероятно, изначально речь шла о том или ином варианте солипсизма или о чем-либо еще, что не имеет прямого отношения к проводимой здесь мысли. Но это не мешает вложить в эти слова и иной смысл, а именно «Тебя нет» - не существует Я как чего-то неделимого, как того, что мы интроспективно чувствуем как единое Я, того, что в обыденности принято считать Я. Напротив, Я образуется в результате взаимодействия элементов психики как системы, и в первую очередь, значений, как основы психического процесса. И этот результат взаимодействия также динамичен и при этом устойчив, как и само взаимодействие психических элементов. Отсюда возникают изменения в восприятии Я. Под воздействием химического воздействия (наркотического, токсического и т.п.), приводящего к изменению психического процесса, под воздействием восприятия внутрипсихических феноменов, тела или среды, приводящего к изменению психического процесса, например, выражающегося в состояниях, названных Э. Берном «Родитель, Взрослый, Ребенок», под воздействием сильных эмоциональных реакций (аффективных состояний), приводящих к изменению психического процесса и так далее. Все это разные Я, функционирующие в рамках одной и той же (индивидуальной), но меняющейся психики. И, таким образом, субъект деятельности (и внутренней, и внешней), и той ее части, которая обозначается волением – это индивид в целом, как биологический организм, обладающий психикой. Где психике отведена ведущая, направляющая роль в обеспечении эффективного функционирования организма в среде. И субъектность, в таком случае, понимается лишь как «самоуправляемая активность» [19], саморегулируемая активность. «Я» же в психике – лишь отражаемое значение, образующееся в результате деятельностного взаимодействия индивида со средой и выполняющее определенные функции, подобно иным значениям. При этом, к значению Я дополняются значения-предикаты: «Я низкий», «Я веселый», «Я толстый», «Я хороший» и т.д. Эти значения в совокупности позволяют обеспечивать процесс как рефлексивной, так и нерефлексивной самоидентификации. И, таким образом, воление осуществляется психикой, а не Я, как это может показаться интроспективно.

 

Таким образом, если считать, что Я как самоидентификация (во-первых, нерефлексивная, внесознательная; во-вторых, и рефлексивная, сознательная) индивидом себя это процесс, то можно подойти к вопросу воления наиболее, на мой взгляд, адекватно.

 

Дальнейшее рассуждение будет строиться на трех предпосылках. Первая: любой элемент психического имеет физиологический коррелят. Вторая: любая материя – форма энергии. Третья: переживание каких-то потребностей, убеждений, ценностей, решений как более сильных, чем других, не является интроспективной иллюзией; то есть это есть переживание объективно существующей иерархичности личностных смыслов.

 

Итогом предыдущей подглавы было указание на нелинейность протекания психического процесса. В рамках которого, однако, можно выделить три категории элементов психики, которые представляются конституирующими. А именно: значения (в разных функциональных ролях и содержаниях), эмоции и потребности (симбиот эталонного мотива и физиологической тяги к удовольствию (избеганию боли)). Каждая из этих категорий элементов представляет собой коррелирующие друг другу системы элементов – систему значений, систему эмоций, систему потребностей. Каждый элемент названных систем, будучи физиологически обусловленным, является носителем определенного энергетического потенциала – каждое значение, каждая эмоция, каждая потребность в системах данных элементов. Данные системы взаимодействуют, взаимосвязаны, взаимообусловлены. Функционируют как единая конституирующая система психики, имеющая своим ключевым звеном связь «значение-потребность-эмоция». Данное функционирование проявляется в том, что в любой текущий момент определяющими элементами в психике являются те, которые имеют наибольший энергетический потенциал. И именно они определяют работу психического аппарата. Таким образом, это означает, что воление осуществляется как результат энергетического взаимодействия элементов конституирующих систем психики. И если определяющими психическими элементами являются те, которые имеют наибольший энергетический потенциал, то мы можем говорить, что всякий волевой акт – следствие взаимодействия конституирующих систем психики.

 

В. А. Иванников указывает, что «анализ литературы позволяет выделить четыре функции воли:

 

1) инициация и осуществление волевого действия;

2) выбор действия при конфликте целей и мотивов;

3) регуляция различных параметров действий;

4) регуляция состояний и организация психических процессов» [6, С. 96].

 

Как было представлено в предыдущей подглаве, процесс психических реакций состоит из линейных реакций той или иной полноты*. Что в случае «воления» представляет из себя конкуренцию линейных реакций. В которой побеждает та реакция, которая имеет больший энергетический потенциал.

 

При этом, Я – лишь составной элемент протекания линейных психических реакций. А не руководящее звено. И таким образом, никто не осуществляет воление. Оно осуществляется. А точнее, осуществляются те процессы, которые именуется волением и субъективно переживаются как акт воли «Я». Не «Я выбираю», а «Я осознаю выбор».

 

Борьба есть общеэволюционное свойство, которое нашло свое выражение и в функционировании психического процесса.

 

Так, инициация и осуществление волевого действия, выбор из нескольких целей и мотивов, регуляция различных параметров действий, регуляция состояний и организация психических процессов и любая иная функция, приписываемая воле, является результатом взаимодействия конституирующих систем психики, или – результатом конкуренции линейных психических реакций. В которых принимают участие – в качестве конституирующих элементов – значения в различных функциональных ролях и содержаниях, эмоции и потребности.

 

Воля предстает перед нами как борьба энергетических потенциалов – силы – сценарных и объективационных директив, силы потребности (связки, симбиота эталонного мотива и физиологической тяги), силы эмоции, влияющей на психофизиологических процесс; силы (и содержания) отдельных значений, принимающих участие в процессе интерпретации (силы установок как стереотипных неосознаваемых взаимодействий значений), в процессе актуализации стратегии и тактики деятельности, выбора конкретного мотива. Или, иначе говоря, воление есть энергетическая борьба личностных смыслов, имеющих структуру «значение-потребность-эмоция» (или, точнее «значение - [эталонный мотив - физиологическая тяга к удовольствию-избеганию боли] -эмоция». То есть, воление – это термин, обозначающий психическую реальность, в рамках которой осуществляется энергетическая борьба семантико-эмоциональных связок, вышедшая на уровень сознательного отражения. Структура которых состоит из связок «значение (эталонный мотив)-физиологическая тяга» и «значение-эмоция», что и образует единую связку.

_____

* При этом, не указываются те элементы, которые являются дополнительными или составными частями иных (внимание, воображение и т.д.)

 

Данные выводы вытекают из предположения о первоочередной роли интерпретации, которая определяется формулой «значение-потребность-эмоция». И значением может оказаться значение из различных функциональных ролей (сценарная директива, интерпретационное значение и т.д.).

 

Волевое усилие – следствие эмоциональной мобилизации, вызванной интерпретацией. Оно есть непосредственно ощущаемое функционирование доминантных семантико-эмоциональных связок. И активация, и блокировка какого-либо внутре- или внешнедеятельностного процесса – это всегда мобилизация.

 

Более того, волевая деятельность как сознательная деятельность – это инерционное функционирование доминаторного личностного смысла, явившегося результатом объективации. Это такое функционирование личностных смыслов в целом, когда результат объективации получает большую энергетическую силу, чем иные личностные смыслы.

 

Черты личности, характеризующие волевого человека, есть следствие содержания значений данного индивида и стереотипного взаимодействия значений – установок восприятия, мышления, деятельности (стратегической, тактической). Есть следствие установочного функционирования семантико-эмоциональных связок.

 

Намеренное изменение смысла действия, приводящее к изменению психического процесса – это интерпретация, инициирующая психические реакции, имеющие больший энергетический потенциал по отношению к прежним. Это получение рядом семантико-эмоциональных связок доминаторных позиций по отношению к прежним семантико-эмоциональным связкам.

 

«Я должен» (сценарная директива), «Если я хочу, то мне необходимо» (объективационная директива), «Я хочу» (потребность), интерпретационные значения (в том числе «Я могу»), эмоции – вот элементы системы, результат взаимодействия которых обозначается волей и волением.

 

Семантико-эмоциональные связки (личностные смыслы) функционируют как физиологические стимулы, и потому определяют физиологическую деятельность. Результат объективации также является личностным смыслом, так как в рамках обозначаемой психической модели не существует внепотребностных объективаций. Не существует какой-либо внепотребностной сознательной деятельности.

 

Такой подход к пониманию воли можно обозначить системным. В рамках него нет необходимости в воле, как элементе психического. То есть, воля как элемент психики не подходит для объяснения объективно происходящего в психике. И представляется, что воли как мотиватора или регулятора деятельности нет. Объективно не существует «Я выбираю», но существует «Я осознаю выбор», сделанный психикой. Или точнее – психофизиологическим организмом. С другой стороны, такой подход можно обозначить как системно-регуляционный, так как такое понимание позволяет оценивать психику индивида как саморегулируемое целое, где рефлексия и Я – функции саморегуляции. И не «Я» регулирует психику (точнее – индивида), а психика (точнее – индивид) через «Я» регулирует сама себя. Тем самым, «Я» царствует, но не правит.

 

Таким образом, если обозначаемая концепция верна, термин воля, воление, следует либо по-новому интерпретировать в рамках психологической науки, либо же отказаться от него. Потому что та реальность, которая обозначается волением, представляет собой неотъемлемый компонент сознательной деятельности в целом. Воля, таким образом, превращается в характеристику сознательной деятельности, функционирование которой определяется совсем другими факторами. Потому что любая сознательная деятельность содержит в себе непрестанную энергетическую борьбу личностных смыслов. Борьбу, имеющую определенные стадии, степени, состояния устойчивости (в рамках, например, реализации плана деятельности) и динамичности. Кроме того, с процессуальной точки зрения, воление – это семантико (когнитивно, что менее точно) – соматико – аффективный процесс, где термин воление, опять же, остается голой вывеской. В таком случае, вопрос о термине «воля» должен быть поставлен на повестку дня на предмет преобразования его содержания, а возможно, и исключения из психологической терминологии.

 

На основе такого понимания «воления» можно перейти к рассмотрению того, по какому принципу осуществляется энергетическое взаимодействие между элементами психики как целостной системы.

 

1.4. Семантико-нейронный алгоритм как принцип психической детерминации

 

Итак, термин значение был расширен до значения речевого, где в значении свойства феномена отражаются отдельно от самого феномена, и значения слитного, где свойства отражаются слитно с отражаемыми феноменами. И учитывается, что индивид в онтогенезе, в рамках досознательной деятельности и формирования сознания, усваивает значения обоих типов. И что в дальнейшем психика функционирует в рамках взаимодействия как речевых, так и слитных значений. Что семантическое пространство как параметры психики задается этими двумя типами значений. При этом, собственно сознательный уровень отражения возможен именно в виду функционирования речевого значения. Именно в виду самостоятельного отражения свойств феноменов.

 

Кроме того, предполагается, что значение имеет стимульную природу. Стимульную и в плане психическом – как влияние на психический процесс, и в плане физиологическом – как влияние на физиологический процесс. А также, подразумевается, что термином стимул обозначается как нейтральный раздражитель, так и собственно стимул (при этом, конкретный терминологический смысл следует из контекста).

 

Данное предположение о стимульной природе значения, о его связи с центрами удовольствия и боли, позволяет по иному взглянуть на известную схему «стимул – реакция» (С – Р), а точнее, внести в нее более детальные дополнения.

 

Когда мы имеем дело с интерпретируемой психикой рецепторной информацией, то можно говорить, что один и тот же стимул одновременно является стимулом двух видов – рецепторным и семантическим. При этом, с рецепторной, физиологической точки зрения, рецепторный стимул только постольку стимул, поскольку раздражает нервную систему. То есть вне нейронов нет рецепторного восприятия. Поэтому точнее будет говорить о нейронном стимуле. Хотя, конечно, можно употреблять термин рецепторный, или сенсорный, но это не будет отражать коренную сущность данного стимула, выделение которой необходимо для понимания конституционной физиологической основы психического процесса. С психологической же точки зрения данный нейронный стимул будет выступать как имеющий определенное значение (известное или неизвестное прежде). И в последнем случае можно говорить о семантическом стимуле, так как значение, будучи интерпретированным (в результате отражения рецепторной информации) влияет на весь психический процесс, определяет и задает его в той или иной степени. Кроме того, взаимодействие значений создает новые значения, которые выступают самостоятельными стимулами вне поступления внешней рецепторной информации. Однако, по всей видимости, и в этом случае связь между значениями и нейронами не разрывается. Потому что взаимодействие значений опосредуется взаимодействием коррелирующих нейронов. Соответственно, взаимодействие нейронов, вызванное чисто физиологически, приведет к коррелирующему взаимодействию значений. Что позволяет рассматривать семантико-нейронное взаимодействие как нелинейное. Таким образом, можно говорить о двух формах психической реакции: а) когда имеется внешний раздражитель и б) когда внешнего раздражителя нет

 

В первом случае необходимо различать, что сам по себе раздражитель находится вне субъекта. То есть существует внесубъектно. В то время как нейронный и семантический стимул есть субъектные процессы (то есть происходящие внутри субъекта как объекта, отделяемого от иных объектов). Во втором же случае и нейронный, и семантический стимул имеет субъектное происхождение.

 

Реакция, и семантическая (определяющая психическую в целом), и нейронная (как часть физиологической, корреспондирующая семантической), таким образом, может быть реакцией на внешний рецепторный раздражитель и на внутренний семантико-нейронный* раздражитель. И, кроме того, может включать внесубъектные изменения (объективные изменения вне субъекта), а может и не включать (это достаточно условные границы; например, можно ли считать внесубъектным изменением движение рукой? При этом, поломанный стол можно считать таким изменением).

 

И, таким образом, субъектная схема нелинейной психофизиологической деятельности видится следующим образом:

 

Sn – (Ss – Rs) – Rn,

 

где Sn – нейронный стимул, Ss – семантический стимул, Rs – семантическая реакция, Rn - нейронная реакция.

 

Кроме того, можно выделить внесубъектную схему двух видов:

 

So – Sn – (Ss – Rs) – Rn

So – Sn – (Ss – Rs) – Rn – Ro,

где So – внесубъектный стимул, Ro – внесубъектная реакция

 

Таким образом, нейронный стимул, имеющий при этом связь с конкретными значениями (функциональной группой значений) приводит к действию конкретный семантический стимул. Который, в свою очередь инициирует семантическое взаимодействие (как осознанное и неосознаваемое мышление, как связь значений с иными психическими процессами), то есть имеет место семантическая реакция, как основа психической реакции, основа психического процесса. То есть Ss и Rs – это описание стимульной природы инициирования психического процесса, который полностью определяется, задается, опосредуется семантическим процессом. Rs при этом выступает новым стимулом, и тогда реакция осуществляется в рамках (Ss – Rs). При этом, осуществляется корреспондирующие Sn – Rn, без которых психический процесс представляется невозможным. И это наглядно отражает нелинейность психофизиологического процесса. Однако если Sn – Rn осуществляется по физиологическим законам, то (Ss – Rs) осуществляется по логическим законам (и иным психическим), которые есть следствия физических законов, так как они появляются как отраженные свойства объективной реальности. И, таким образом, в результате имеет место нейронная реакция, как результат семантико-нейронного взаимодействия, составляющего основу психического процесса.

 

И если Д. Уотсон описывает поведение через схему S – R [26], С. Л. Рубинштейн постулирует, что внешние причины действуют через внутренние условия [16], Э. Толмен указывает на наличие когнитивных карт, что приобретает вид S – O – R [20], А. Н. Леонтьев конкретизирует ее как S – деятельность – R [7], то еще большей конкретизацией будет раскрытие структуры деятельности в виде Sn – (Ss – Rs) – Rn, что представляет собой нелинейно функционирующие элементы структуры как внутренней, так и внешней деятельности.

_____

* Или в случаях внутрифизиологических процессов (включающих действие и иных систем организма, но раздражающих нервную систему до той степени, что раздражение начинает отражаться в психике) можно говорить о нейро-семантическом раздражителе.

** В широком смысле, который и используется в иных случаях, термин семантико-нейронная реакция охватывает всю формулу Sn– (Ss – Rs) – Rn

 

Однако, внутренняя деятельность не ограничивается взаимодействием значений, внутренняя деятельность – это деятельность психики. Поэтому, необходимо уточнить, все богатство психического отражено в Rs – Rn – семантико-нейронных реакциях (в узком смысле)** на семантико-нейронные раздражители. Конкретная структура которых представляет собой нелинейное взаимодействие элементов условно выделенных «линейных» реакций.

При этом, хочется отметить, что использование термина семантико-нейронный, а не нейро-семантический – это не игра слов. Несмотря на базисную сущность нейронных процессов, направляющую роль для организма в целом имеют семантические процессы. Представим, что нейроны – это автомобиль. Тогда значения – навигационная система автомобиля. Одно без другого (в рамках данной метафоры, где автомобиль самоуправляемое средство) не функционирует. И когда мы говорим о направлении, скорости и манере движения автомобиля, то понимаем, что главный в этом случае «водитель» – навигационная система автомобиля. Поэтому используется термин семантико-нейронная реакция, а не наоборот.

 

Итак, говоря о семантико-нейронной реакции (которая включает в себя и стимул как составляющий элемент) необходимо рассмотреть ее сущность, ее ключевые свойства.

 

Л. С. Выготский писал, что психология, желающая изучить сложные единства «должна заменить методы разложения на элементы методом анализа, расчленяющего на единицы. Она должна найти эти неразложимые, сохраняющие свойства, присущие данному целому как единству, единицы, в которых в противоположном виде представлены эти свойства, и с помощью такого анализа пытаться разрешить встающие пред ними конкретные вопросы.

Что же является такой единицей, которая далее неразложима и в которой содержатся свойства, присущие речевому мышлению как целому? Нам думается, что такая единица может быть найдена во внутренней стороне слова - в его значении.

<…> именно в значении слова завязан узел того единства, которое мы называем речевым мышлением» [4].

 

Если же считать, что значение может быть не только речевым, но и слитным, когда в значении отражены предметы и они не обозначены речью, то можно говорить, что значение есть единица мышления вообще, а не только речевого мышления, не только сознательного мышления.

 

Наличие установок как стереотипных взаимодействий значений, являющихся внесознательными, позволяет говорить, что имеет место внесознательное мышление, то есть психическое мышление.

 

Гипотетическая верность представленных в подглаве 1.2. условно выделенных линейных реакций позволяет предполагать, что все психические реакции опосредуются взаимодействием значений. Эмоции и потребности (в своей физиологической сущности как тяга к удовольствию и избеганию боли) предстают физиологическими элементами интегрированными со значениями как элементами психики и постольку становящимися элементами психики. Память – накопитель значений (и рецепторной информации). Воображение – следствие функционирования сознательного отражения. Внимание – элемент восприятия как взаимодействия значений. И так далее.

 

Таким образом, если психика есть вместилище свойств объективного мира, которые отражаются в значениях разных уровней, то вне значений нет психики. То есть всякий психический процесс, таким образом, необходимо предполагает то или иное взаимодействие значений.

 

При этом, психические процессы не просто опосредуются физиологическими, но составляют с ними цикличное единство. Где психическая реакция порождает физиологическую, а физиологическая порождает психическую. И постольку единицей психики является не просто значение, а значение-нейрон, что выражает психофизиологическое единство индивида. Что выражает то, что психика вне физиологии не существует. И в таком понимании, все элементы психического, выделяемые традиционно (мышление, память, потребности, мотивы, эмоции и т.д.) – это специфически взаимодействующие, специфически функционирующие значения-нейроны в рамках организма в целом. Что позволяет рассматривать психику как цельный орган, имеющий функциональные отделы (подобно отделам мозга), характеризующиеся соответствующей морфологией функциональных единиц «значение-нейрон».

 

И, таким образом, элементы психики, превращаются в функциональные группы единиц психики. Что делает психику не организмом в организме, предполагающем в себе различные «органы»-элементы, отличающиеся друг от друга по своей природе, а единым органом, предполагающим в себе тождественные друг другу по своей природе функциональные отделы, каждый из которых своей структурной единицей имеет «значение-нейрон». При этом, соответственно, данные единицы психики не являются единицам физиологии в целом, не являются единицам индивида в целом. Так как физиологию индивида составляют и иные единицы. Однако нейроны (как сущностные единицы нервной системы) являются посредниками между функционированием иных подсистем организма-системы с одной стороны, и базисом функционирования психики (как той реальности, которая обозначается термином психика) с другой. То есть, например, психическое отражение эмоции сопровождается функционированием гуморальной и эндокринной подсистем. Однако эмоция становится компонентом психики лишь постольку, поскольку осуществилось взаимовлияние иных подсистем и нервной системы (подсистемы организма-системы). И постольку можно говорить, что единицей психического является «значение-нейрон», функционирование которой, однако, осуществляется в неразрывной связи с единицами иных подсистем организма-системы.

 

Иными словами, выдвигается гипотеза, что психично лишь то, что означено. И все, что означено, физиологично. И что всякий психический процесс есть функционирование комбинаций единиц «значение-нейрон», образующих функциональные группы «значение-нейрон», и единиц иных подсистем организма-системы. Предполагается, что комбинации «значение-нейрон» в софункционировании с иными функциональными единицами (из различных физиологических подсистем) индивида есть структура психики, в рамках которой существует всё субъективно переживаемое богатство психического. Что комбинации «значение-нейрон» образуют функциональные группы, системное функционирование которых (в рамках организма в целом) обеспечивает известные нам психические процессы, феномены, психическую деятельность и активность.

 

Из такого гипотетического понимания, в случае его верности, следуют очень серьезные выводы относительно природы психики. И вот в чем они состоят. Все психические процессы, в таком случае, есть функционирующие единицы психического, обладающие различным содержанием-свойствами, функционирующие в различных комбинациях между собой, что образует функциональные группы, и в различных комбинациях с иными единицами иных подсистем организма. Содержание-свойства единиц «значение-нейрон» определяется фило- и онтогенетическим развитием индивида, в том числе текуще-ситуационно, определяется функционированием единиц иных подсистем организма. Значение, в таком случае, есть свойство нейрона, параметры нейрона и нейронных связей. И поскольку вся психическая деятельность охватывается функционированием единиц «значение-нейрон» и иных подсистем организма, то можно говорить, что психика не есть нечто производное от физиологии, что психический процесс не есть процесс производный от процесса физиологического. А что психический процесс есть вид физиологического процесса. Что психика есть лишь софункционирование нервной подсистемы и иных подсистем организма-системы. Что ставит психику как результат софункционирования в один сущностный ряд с функционированием гуморальной, эндокринной и иных подсистем организма. Что позволяет говорить, что психики вне физиологии нет. И психика, таким образом, соотносится с физиологией как часть с целым. И полностью охватывается понятием физиология, оставляя за собой лишь специфику, а не сущностное отличие.

 

В пользу этого говорит также то, что значение, как это предполагается в рамках данной гипотезы, будучи основой психики и ее квинтэссенцией, является лишь рецепторной информацией в соотнесении с иными значениями – то есть является рецепторной информацией, обработанной системами организма и, главным образом, нервной системой и ее центром – мозгом. И постольку, значение есть лишь свойства, параметры нейронов и нейронных связей в рамках функционирования организма в целом. Более того, мы можем взглянуть на индивида, мир и культуру под таким углом зрения, что всё есть лишь нелинейно взаимодействующие раздражители. И тогда разрыв между психикой и объективным миром окончательно исчезает. Значение – и психика - становится энергетической реакцией в цепи иных энергетических реакций. И, соответственно, задача психологии, социологии, как наук, исследующих фило- и онтогенез индивида, генезис общества, их функционирование, ставится под углом необходимости понимания физиологической, физико-химической составляющей происходящих «психических» и «социальных» процессов. Так как онтогенетическое состояние социализированного индивида, в конечном счете, лишь параметры физиологическое системы, включая все возможные условные рефлексы, знания, речевые навыки и так далее. И следовательно, данные параметры, в принципе, воспроизводимы и вне типичного постепенного развития. Воспроизводимы искусственно. Технологии пока что не позволяют осуществить такое искусственное формирование индивида-системы. Но в принципе в этом нет препятствий.

 

Итак, каков же принцип функционирования данной единицы психического – «значение-нейрон»? Какова природа этого функционирования с методологической точки зрения? С точки зрения предельно обобщенного подхода?

 

Представляется, что функционирование единицы психического «значение-нейрон» имеет алгоритмичную природу. При этом, понятие алгоритм используется для обозначения динамической системы элементов, находящихся в причинно-следственной связи, где причина детерминирует следствие, а не просто обусловливает его. Учитывая, что само причинно-следственное отношение – это отношение свойств феноменов. Например, непосредственное причинно-следственное отношение между горящей спичкой и бытовым газом – это отношения детерминированные – реакция горения при прочих нейтральных условиях всегда одна и та же, всегда наступает. А вот отношения между горящей спичкой и горелкой газовой плиты – обусловленные, то есть горелка – это только условие реакции горения, но не детерминант горения, отношения между горящей спичкой и горелкой только создают условия для горения газа в быту.

 

В то время как алгоритмичное отношение – это структура взаимодействующих элементов, объединенных в систему, и функционирующих по принципу как детерминированности, так и взаимообусловленности. Но детерминированность функционирования составляет скелет алгоритма, как системы, имеющей неизменные константы своей активности. Обусловливание не обязательно предполагает реакцию. В то время как детерминация предполагает неизбежную реакцию при прочих равных условиях. При этом одновременная многореактность, одновременное нелинейное взаимодействие элементов алгоритма (значений-нейронов) создает нелинейно детерминированную систему.

 

Под семантическим алгоритмом понимается система взаимодействия значений, опосредующая психические процессы, составляющая суть психических процессов.

 

Под нейронным алгоритмом понимается система взаимодействия нейронов, в рамках функционирования нервной системы индивида, между собой и с иными системами организма (гуморальной, эндокринной и иными), опосредующая психические процессы.

 

Термин семантико-нейронный алгоритм выражает единство психофизиологического процесса и указывает на его детерминированную сущность. Где термин детерминация используется в широком смысле, как наличие причинно-следственной связи между элементами динамической системы. При этом, алгоритмичность собственно физиологических (в традиционном понимании этого термина) процессов мало у кого вызывает сомнения. И именно постольку можно говорить, что индивид как организм в целом есть особый алгоритм.

 

Таким образом, представляется возможным предполагать, что главным принципом функционирования психического является деятельность семантико-нейронного алгоритма, в рамках которого существуют все известные нам психические процессы. И что ни один известный процесс психического не существует вне этого алгоритма.

 

При этом, данный алгоритм является нелинейным, цикличным, поливекторным, сложноструктурированным, многофункциональным и полиуровневым, содержащим взаимобусловливающие и взаимодетерминирующие (в широком смысле) элементы.

 

При этом, часто отмечается, что любой алгоритм предполагает развитие от меньшего к большему, «накопление развития». Рассмотрим этот тезис на предельно абстрактном уровне.

 

Любое движение – это изменение. Алгоритм есть упорядоченное движение объектов. То есть упорядоченное изменение объектов, где последующее изменение заданно предыдущим. Упорядоченное изменение объектов в процессе движения можно характеризовать как развитие. То есть становление того, чего прежде не было, но что появилось как следствие изменения прежде бывшего. И, развитие, таким образом, постоянно идет в сторону накопления изменений. То есть не обязательно в сторону усложнения. Но обязательно в сторону увеличения изменений. И постольку, развитие осуществляется от меньшего к большему.

 

Так, например, движение объекта по кругу (цикл) – это накопление пройденных кругов, развитие от меньшего числа пройденных кругов к большему.

 

Или, например, существует равномерно движущийся объект. Для того, чтобы движение данного объекта замедлилось и полностью прекратилось необходимо, чтобы элементы остановки а) появились и б) начали увеличиваться от меньшего к большему.

 

Полная остановка движения – результат роста алгоритма остановки от меньшего к большему.

 

Аналогично рассматривается умозрительный процесс полного самоинициируемого исчезновения бесконечного объекта. Оно является результатом развития алгоритма, действующего по принципу от меньшего к большему. То есть осуществляется самоуничтожение путем а) появления действия самоуничтожения и б) развития алгоритма самоуничтожения от меньшего самоуничтожения к большему, что в итоге приводит к исчезновению (небытию) – окончанию существования и объекта, и алгоритма, как части объекта.

 

Аналогично рассматривается вопрос с уменьшением объекта, на который направлено действие алгоритма. Уменьшение объекта является следствием роста алгоритма, уменьшающего объект.

 

Алгоритм, предполагающий не остановку и не исчезновение (уменьшение) объекта, а его материальное (информационное, энергетическое) увеличение, безусловно, всегда движется от меньшего к большему.

 

Таким образом, любой алгоритм, будучи движением, будучи накоплением изменений – это развитие от меньшего к большему, накопление развития. Где накопление развития можно понимать либо как усложнение, либо как упрощение алгоритма. И если развитие ведет к уменьшению или уничтожению объекта, то можно говорить о негативном усложнении или об упрощении как виде усложнения (подобно тому, как в экономике выделяется отрицательный рост – снижение, где снижение, таким образом, вид роста). Если же речь идет о том или ином увеличении объекта, то можно говорить о положительном усложнении, собственно усложнении.

И если индивид – это алгоритм, то его сущность – это развитие от меньшего к большему, это накопление изменений. При этом, отдельные элементы алгоритма могут упрощаться и исчезать, отдельные могут появляться, усложняться и становиться больше. Но и в том, и другом случае, осуществляется развитие от меньшего изменения к большему изменению, и либо усложнение, либо упрощение.

 

Таким образом, индивид, осуществляя свою деятельность, или, иначе говоря, в рамках психофизиологического функционирования, переживает развитие. То есть те феномены, которые осознает индивид, являются элементами его развития как сути его функционирования.

 

В связи с этим, было бы интересно рассмотреть вопрос о детерминации индивида в узком смысле – как в предопределенности состояния его развития на определенном временном этапе.

 

Но прежде чем перейти к этому, хочется сказать несколько слов о времени и бытии индивида во времени. Время познается индивидом как относительная скорость изменения объекта, характеризующая состояние объекта. То есть время – это скорость изменения (движения) чего-либо, определяемая относительно скорости изменения чего-либо другого. В виду такого понимания, открывается природа вневременного самоощущения субъекта. Мы чувствуем, что мы как будто вечны. Дело в том, что в психике отражены следующие объекты: Я-прошлое, Я-настоящее (Я здесь и сейчас) и Я-будущее. Все эти объекты обладают общим свойством – Я, то есть это тождественные объекты, характеризующиеся разным уровнем изменений. То есть, будучи разным состояним объекта (Я) они обладают разной степенью изменений. Степень изменений Я-прошлое характеризуется уже прежде бывшими изменениями (которые, однако, отражаются сознанием в настоящем), Я-настоящее характеризуется текущими изменениями, Я-будущее характеризуется изменениями, которые произошли пока только в психике, только в субъективной реальности, но уже произошли и постольку уже есть, уже настоящее. И, таким образом, учитывая, что линейное время, отражаемое на часах и календаре, фиксирует динамику изменений объектов, сосуществование в психике объектов, характеризующихся разным уровнем изменений объект-прошлое, объект-настоящее, объект будущее есть существование объекта вне линейного, календарного времени. Так как все объекты отражаются по сути одновременно. Я-прошлое, Я-настоящее, Я-будущее отражается как вневременное Я. И это поразительно.

 

Итак, вернемся к вопросу о детерминации индивида как системы в узком смысле. Предполагается, что индивид – это алгоритм. Алгоритм – это действие в строго заданном порядке, каким бы многовариантным и нелинейным ни был этот порядок. Ключевой момент алгоритма – детерминация в широком смысле. При этом, неизбежность наступления следствия не исключает вариативность и случайность наступления следствия. Где вариативность – это энергетическая борьба элементов системы. А случайность – это действие на алгоритм-систему внесистемного фактора, изменяющего действие системы.

 

Если система – это индивид, то воздействие другого индивида, недетерминированное функционированием первого индивида, будет случайным. Например, человек идет по улице вдоль дома, а другой человек в порыве гнева от ссоры с женой выбрасывает из окна табуретку, которая вмести с осколками стекла падает прямо перед носом у идущего. Реакция идущего будет детерминирована фактором, который для него как для системы является случайным - внесистемным.

 

Именно на наличии такого внесистемного воздействия строится предположение об изначальной незаданности состояния развивающейся системы на определенном временном этапе своего развития. Так как предполагается, что вектор прохождения точки бифуркации (равновесия системы) определит внесистемный фактор, который невозможно задать заранее, так как он внесистемный.

 

Однако должен встать вопрос о том, что считать системой. И возможны ли вообще внесистемные факторы? Индивид – система. Сообщество индивидов – система. Окружающий мир в целом – система. Вселенная – система. Мы можем расширить понятие система до всего бытия и тогда придем к понятию метасистемы, причинно-следственные связи внутри которой нами еще не познаны. В таком случае, внесистемных факторов, которые именуются случайными, просто не будет. А это значит, что любое состояние системы, как части метасистемы, является заданным изначально причинно-следственным развитием метасистемы, является следствием принципов функционирования метасистемы, определяющих функционирование систем внутри нее и их взаимодействие между собой.

 

Другой вопрос, что такое утверждение является нефальсифицируемым. Любое наше действие можно трактовать как предопределенное изначально. Это, по всей видимости, порог познания, за который человек в том виде, в котором он существует, не может перейти. Он пока не в состоянии отразить эту реальность. И тем самым, тезис о детерминированности индивида в узком смысле (об изначальной заданности его состояния в тот или иной период его развития - условно говоря, с момента Большого взрыва и до него) не может быть рассмотрен научно. При этом, он и не имеет принципиального значения для психологии (в отличие от философии или религии). Принципиальное значение для психологии имеет то, что индивид думает по этому поводу.

 

Детерминированность в узком смысле говорит о заданности, изначальной запрограммированности состояния системы на определенном этапе развития. Детерминированность в широком смысле говорит о неизбежности того состояния системы, который есть в данный момент. И это очень большая разница. Заданность – это фатум. Неизбежность – это принцип функционирования, при котором состояние системы зависит от случайных (внесистемных) факторов. И поэтому состояние индивида-системы не предопределено изначально, скажем, от рождения. Или от Большого взрыва. Так, в таком случае, состояние конкретного данного индивида через десять лет не предопределено, так как социум, биосфера в целом бифурцируют и постольку поставляют внесистемные факторы для данного конкретного индивида. Однако, думается, что детерминация в узком смысле отнюдь не опровергается теорией о бифурцирующих системах, так как всегда можно предполагать, что внесистемных факторов не существует. Говоря же о субъективном восприятии феномена абсолютной предопределенности, хочется заметить, что значение полной детерминированности в узком смысле отвергается психикой постольку, поскольку противоречит принципу ее функционирования – саморегулируемости. Так как предполагает, что нечто, некая внешняя сила регулирует ее, а не она регулирует сама себя.

 

Несмотря на невозможность фальсифицирования тезиса о детерминации индивида в узком смысле, можно фальсифицировать тезис о детерминированности индивида в широком смысле. То есть тезис об алгоритмичной сущности индивида, где наличие соответствующих семантико-нейронных причин неизбежно влечет семантико-нейронное следствие в виде внутренней или внешней деятельности.

 

Сейчас же необходимо вернуться к пониманию вопроса свободы на основании всего вышесказанного. Что есть свобода, если воля лишь результат конкурентного взаимодействия, энергетической борьбы релевантных личностных смыслов (семантико-эмоциональных связок), имеющих структуру «значение-потребность-эмоция»? Что есть свобода, если индивид – это нелинейный алгоритм? Что есть свобода, если функционирование индивида детерминировано (в широком смысле)?

 

1.5. Парадигма свободы

 

Думается, что эталонная форма свободы в философском понимании, которая есть априорно ощущаемый феномен нашей психики – абсолютная свобода субъекта*. Попробуем рассмотреть это понятие, исходя из скудных возможностей познания абсолютного. Представляется, что абсолютная свобода субъекта – абсолютное отсутствие влияния на субъект любых сил. Или, формулируя это определение иначе, наличие у субъекта возможности существовать и осуществлять деятельность исходя лишь из своей сущности, находясь вне зоны влияния любых других сил, субъектов или объектов. Здесь выражается и свобода от, и свобода для. И свобода внутренняя, и свобода внешняя. То есть абсолютная свобода – это абсолютная «невлияемость», абсолютная автономия и независимость. Субъект при этом должен быть абсолютно монолитным образованием, не имеющим также и внутренних рычагов влияния на самого себя. То есть субъект должен быть Абсолютом – неким бесконечным и безграничным существом, способным в своём функционировании на бесконечную и безграничную, ничем не детерминированную деятельность. Не будем рассматривать природу этого субъекта и вопрос о соотношении наличия структуры и абсолютной свободы, так как это не относится к рассматриваемой проблеме. Потому что, и не обладая сведениями об Абсолютном субъекте, можно утверждать, что индивид таковым субъектом не является. Индивид имеет структуру, имеет физиологические и психические рамки, в которых осуществляется его функционирование и которыми это функционирование детерминировано.

 

И если абсолютная свобода – это абсолютная независимость, невлияемость, то относительная свобода, которая приписывается человеку – это некая мера независимости, невлияемости, внутри которой осуществляется выбор. Поэтому часто используется понятие меры свободы, доступной человеку. При этом, не учитывается, что если под свободой подспудно понимать абсолютную свободу, то мера свободы – это мера абсолюта. И это абсурд. Если свобода – это абсолют, то мера свободы – это мера безмерного. Поэтому, чтобы признать за человеком свободу, мы должны встать на позиции волюнтаризма и утверждать, что в человеке есть некая недетерминированная ничем и никем сущность, которая сама есть мера всех вещей и сама есть очаг бытия, сама есть регулятор, не нуждающийся в причинах своего появления и бытийствующий вечно. Или, если и появившийся однажды, то ставший Абсолютом в момент появления (если такое логически возможно исходя из понимания Абсолюта). И только такая волюнтаристская позиция позволит говорить, что человек свободен настолько, что способен совершить недетерминированный поступок. То есть не просто не обусловленный, а именно недетерминированный, не неизбежный. Если же мы отвергаем наличие в индивиде Абсолюта, мы отвергаем не неизбежность (произвольность) деятельности индивида в любой текущий момент, и, соответственно, утверждаем неизбежность конкретной деятельности в любой конкретный момент времени. Мы отвергаем волю как нечто самостоятельно определяющее деятельность. То есть, отвержение наличия Абсолюта в индивиде, есть утверждение неизбежности любой человеческой деятельности в любой текущий момент времени. И такая логика, если бы ее было достаточно для убеждения, ставит точку в вопросе детерминированности или индетерминированности человеческой деятельности. Однако, такой общей логики справедливо не будет достаточно. И, чтобы не ограничиваться ей, необходимо зайти к проблеме свободы с другой стороны.

_____

* Где субъект – носитель действия

 

Думается, что наличие выбора - это ключевой параметр свободы и без выбора нет свободы, а там где выбор, там ощущается свобода: и от, и для, и внутренняя как психическая деятельность, как ощущение, и внешняя, как поведенческая деятельность, как отсутствие барьеров для поведенческой деятельности. Так, если мужчину поместили в тюремную камеру, закрыли за ним дверь на ключ, приставили охранника и ушли, то у него есть набор вариантов деятельности, из которых он может выбирать, у него есть «мера свободы». Он может сесть на кровать, лечь на кровать, сходить в туалет, сделать физические упражнения, попытаться уснуть, петь, кричать, пытаться вырвать решетки из окна и так далее. Затем ему поставили условие: произнеси пароль «123» и охранник принесет в камеру холст с кистями. Мужчина произнес пароль, принесли холст и кисти. Стал ли мужчина после этого хоть немного свободнее? В рамках логики выбора – да, стал. Ведь теперь у него появился новый вариант деятельности, новый выбор – рисовать или не рисовать, что именно и как рисовать. Таким образом, думается, невозможно вообразить себе ситуацию, где у мыслящего субъекта есть свобода без выбора. Выбор, таким образом, как это известно, есть квинтэссенция свободы.

 

Человек существует в условиях ограниченного набора вариантов выбора. В разных социальных ролях и социальных ситуациях наборы вариантов выбора конкретных индивидов различны, они обусловлены и детерминированы как физико-химическими условиями среды, физиологическими, генетическими, культурно-историческими условиями, так и ситуационно.

 

Можно различать субъективный набор вариантов выбора деятельности и объективный, который, несомненно, шире, так как индивиду свойственно не видеть всех возможностей деятельности, которые открыты перед ним. Но и такой объективный набор вариантов ограничен названными рамками.

 

Ограниченный набор вариантов выбора позволяет говорить о том, что в человеке, как в психофизиологическом организме нет того Абсолюта, который может выбрать все, что ему угодно. Ограниченный набор вариантов выбора позволяет говорить, что если бы и была свобода, то только в рамках выбора из этого набора вариантов.

 

Казалось бы, возможна следующая логика. Чем больше вариантов выбора – тем больше мера свободы. И, соответственно, бесконечное число вариантов выбора – абсолютная свобода. Однако это не так. Ограниченный набор вариантов выбора – это мера. Где есть мера, там нет абсолютной свободы. А значит, утверждение, что количество вариантов выбора есть мера абсолютной свободы неверно. Количество вариантов выбора есть мера какой-то другой свободы. А именно есть мера чувства свободы. И говоря о мере свободы, на самом деле, говорят о мере чувства свободы. А ведь это совсем разные вещи. Это переход из плоскости объективирования (осмысления в рамках объективации) объективного (того, что существует независимо от субъекта, даже и в самом субъекте) в плоскость объективирования субъективного (существование которого определяется субъектом), так как чувство в своем содержании (подобно значению) – это всегда субъективный феномен.

 

Таким образом, чем больше вариантов выбора, тем больше мера чувства свободы. Это относится как к свободе для, так и к свободе от. Так как, в первом случае, возникает многовариантность удовлетворения потребностей – получения удовольствия. Во втором, где свобода от – это свобода от неудовлетворения потребностей, свобода от боли, многовариантность имеет такое же свойство быть мерой чувства свободы.

 

Таким образом, человеческая свобода как объективный феномен – это многовариантность деятельности, а точнее – многовариантность удовлетворения потребностей и избегания (или пресечения) их неудовлетворения. И, продолжая логику, свобода – это удовлетворенность. Субъективно же имеет место чувство свободы, которое мифологично переживается как абсолютная свобода постольку, поскольку в социуме (и в психике индивида, соответственно) имеется значение абсолютной свободы, присущей индивиду.

 

Не случайно сначала был затронут вопрос воли. Исследование воления, а точнее той реальности, которая обозначается волением, позволило обосновать положение, вытекающее из ограниченного набора вариантов выбора, согласно которому в индивиде нет Абсолюта, и любое функционирование индивида неизбежно, детерминировано психофизиологически, а именно в рамках собственных семантико-нейронных реакций, и семантико-нейронных реакций, инициированных текущей средой.

 

Этолог В. Р. Дольник представляет следующее публицистическое по форме объяснение феномена сознания с точки зрения этологии:

 

«Разум и врожденные программы существуют не для борьбы между собой, а для взаимодействия. У всех животных во многих программах предусмотрена их корректировка, отведено место для произвольного поведения. Сознание и возникло для этой цели. Пока мы идем по дороге, автоматы обеспечивают движение, предоставив сознанию заниматься чем угодно. Но перед глубокой лужей на дороге они запрашивают сознание: «Сделай оптимальный выбор из вариантов: прыгнуть, обойти, перейти вброд или придумай что-нибудь оригинальное». Выбор сделан, лужа позади, и автоматы опять не нуждаются в сознании.

 

Вы наверняка замечали эту странную иерархию: подсознание бесцеремонно обрывает и переключает сознание, как только в нем, сознании, появится необходимость. Сознание же не может запрашивать подсознание. «Яйца курицу не учат». В процессе эволюции позвоночных животных роль сознания, которая поначалу была вспомогательной, все более расширялась и усложнялась. В конце концов получились настолько сложно организованные машины, что они стали сами ставить себе задачи и решать их «в свободное от работы время». Это наглядно демонстрирует мир интеллектуальных животных, млекопитающих и птиц, прекрасно сочетающих врожденное поведение с разумными действиями.

 

Человекообразные сделали еще большую ставку на интеллект, и это оказалось не очень удачным: все они малочисленны, занимают маленькие ареалы и близки к вымиранию. Эволюционная линия людей со своей гораздо большей ставкой на интеллект миллионы лет влачила еще более жалкое существование, и все ее виды вымирали один за другим, невзирая на увеличение объема мозга. Слишком долго и слишком многому каждая особь должна была учиться самостоятельно и путем подражания. При этом более выдающиеся достижения отдельных особей или групп быстро утрачивались и забывались, прогресса не было. Успех пришел только к человеку разумному. Почему? Ответ кажется ясным всем: его спасла речь. Она позволила быстро обучаться, накапливать знания и передавать их следующим поколениям во все возрастающем объеме. Внегенетическая передача информации стала значить больше, чем генетическая. Опора на речь сыграла с человеком и совершенно неожиданную шутку: он начал выходить из-под созидательного отбора, ведь отбор идет по генетической информации. А раз она второстепенна, отбор бессилен ее улучшить.

 

Речь сыграла огромную роль в усилении интеллектуальной эффективности мозга. Оказалось, что язык речевых символов много более удобен для мозга, чем внеречевое мышление, общее с животными. С переходом на языковую (прим. М.М.– речевую) систему возможности того же мозга колоссально возрастают. Так разумному человеку удалось протиснуться через «узкое горлышко», в котором застряли человекообразные обезьяны, а австралопитеки и остальные виды человека вымирали» [5].

 

В данном наглядном изложении В. Р. Дольник указывает квинтэссенцию функции сознания – решать задачи по взаимодействию со средой. И если организмы, обладающие досознательным уровнем психического отражения, существуют в основном за счет алгоритмов, передающихся генетически (но не только, так как и у животных есть процессы формирования семантико-нейронных алгоритмов, однако в виду досознательности психики они не так заметны, их трудно разглядеть в условных рефлексах или в подобиях условных рефлексов), то человек передает свои алгоритмы не только генетически, но и семантически. Сама психика возникла как особое алгоритмичное образование, как следствие развития биологических эволюционных алгоритмов. Культура с такой точки зрения – это исторически сформированные, накопленные семантические алгоритмы.

 

***

 

Итак, представим себе следующий диалог:

А: Означает ли это, что человек несвободен?

Б: А что Вы подразумеваете под свободой?

 

А: Возможность делать, то, что хочешь.

Б: В таком понимании свободы человек свободен.

 

А: Может ли человек изменить свою жизнь?

Б: Несомненно. Даже более того, всякое движение есть изменение. Человек есть алгоритм и постольку его сущностью является развитие, как усложнение или упрощение (которое есть негативное усложнение) своих элементов. Человек в качестве личностного смысла не знает иной свободы, кроме чувства свободы. Человек переживает свою свободу как элемент развития. Человек не выбирает, человек переживает свой выбор, как будто сделанный им самим. И это оттого, что человек не знает, что он индивид, психофизиологический организм. Человек думает, что он Я.

 

А: Все-таки, непонятно, человек свободен или нет? Ответьте ясно и однозначно.

Б: Если свобода – это индетерминированность, то человек несвободен. Он не может сделать то, что не является элементом его детерминационого по своей сути бытия в виде алгоритма, не может сделать того, что не следует из функционирования данного алгоритма. Если свобода – это чувство, которое человек переживает в процессе удовлетворения своих потребностей или избегания (пресечения) их неудовлетворения, то человек свободен. Человек испытывает это чувство в процессе функционирования алгоритма. Вы поймите меня правильно, я бы сказал проще, но сложные значения не всегда можно выразить в простой речевой форме. В простой форме они теряют свою сущность. То есть имеются пределы упрощающего обобщения, за которым теряются ключевые свойства обозначаемого.

 

А: Хорошо, тогда продемонстрируйте свою логику на примерах. Ведь я сейчас могу сделать все, что угодно. Разве это не показатель моей свободы?

Б: Вы упускаете из виду, что Ваши психофизиологические процессы в данный момент, помимо прочего, детерминированы теми семантико-нейронными стимулами, которые выражены данным текстом. Постановка задачи «сделать все, что угодно» - есть психофизиологическая (строго говоря – физиологическая) реакция. Конкретное содержание «всего, что угодно» будет детерминировано Вашими стереотипными взаимодействиями значений (установками). Стратегия и тактика деятельности, конкретный мотив, будут результатом действия семантико-нейронного алгоритма (включающего в себя все психические процессы). Как и само действие, являющееся следствием внутренней деятельности. И после этого, Вы все еще верите в Абсолют в себе? В традиционно понимаемую свободу индивида?

 

А: Допустим. Но как тогда быть? Не означает ли это, что я несвободен в принципе? Ведь если я несвободен, то я раб, а значит, ничего не могу изменить или сделать?

 

Б: Конечно это не значит, что Вы или я раб. Это требует совершенно иного взгляда на проблему свободы деятельности. Дело в том, что наши установки, сложившиеся культурно-исторически, предписывают нам а) абсолютную свободу; б) дихотомию «свобода-рабство». Но на самом деле, свобода – это многовариантность деятельности индивида-организма. Вы свободны – значит Вы многовариантны в удовлетворении своих потребностей. И больше ничего не нужно искать в свободе применительно к индивиду. Значения «Я несвободен, значит я раб» есть значение, начинающее принимать участие в процессе функционирования значений, в процессе функционирования психики как семантико-нейронного алгоритма, что меняет результат взаимодействия значений, что изменяет энергетический баланс в борьбе конституирующих функциональных групп «значение-нейрон», что приводит к другим результатам внутренней деятельности, что выражается в другом «волении», в другой интерпретации действительности и себя. Но ведь такое значение «я раб» есть лишь обычное содержание значения, предполагающее соответствующую реакцию в рамках семантико-нейронного алгоритма. В то время как значение «я свободен» предполагает активацию соответствующих алгоритмичных процессов. И именно потому, что последнее значение (я свободен) активирует функциональные процессы, эффективные, адаптивные процессы с точки зрения количества удовольствия и боли в организме, людям удобнее считать, что они свободны. «Я свободен», таким образом, это необходимое содержание значения для развития в рамках семантической парадигмы наличия у индивида абсолютной свободы.

 

Однако, если встать на иную парадигму, что у индивида нет абсолютной свободы, но индивид – это развивающийся алгоритм, который в процессе развития испытывает чувство, которое в прежней парадигме именуется свободой, то нет никакой необходимости в наличии абсолютной свободы (как объективного феномена) у индивида.

 

Свобода и несвобода в прежней парадигме, это показатель ответственности, самостоятельности за свою жизнь или же конформизм, снятие с себя ответственности.

 

В парадигме индивида как алгоритма ответственность, самостоятельность, творческая активность и пассивный, безответственный конформизм – это разные векторы одного и того же принципа семантико-нейронной детерминации. И чтобы изменить этот вектор, необходимо изменить содержание тех значений, которые обеспечивают то или же иное функционирование этого алгоритма. Это и представления о Я, и представления о должен-не должен, это установки, как стереотипные взаимодействия значений и иные параметры функционирвоания.

 

То есть, в парадигме наличия абсолютной свободы, сказать человеку: «Ты не свободен», - это все равно, что сказать: «Не борись, будь пассивным, ты ничего не можешь изменить». В парадигме «маленького, притаившегося Абсолюта» сказать человеку «Ты не свободен», значит сказать, что над всем довлеет судьба, значит смешать детерминацию в широком, и в узком смысле. Однако судьба – фатум, предопределенность – и несвобода в парадигме индивида-алгоритма – это разные вещи. Несвобода в парадигме индивида-алгоритма – это невозможность удовлетворять потребности или избегать (пресекать) их неудовлетворение.

 

То есть на самом деле функционирование индивида детерминировано содержанием его семантико-нейронного алгоритма (где и нейроны имеют свое содержание, где содержание психической подсистемы детерминируется иными подсистемами организма). Свобода для индивида – это многовариантность удовлетворения потребностей. Или шире - это удовлетворенность. Это значит, что если индивид хочет обрести многовариантность, то должен усложняться как алгоритм. Усложнение же обеспечивается усложнением взаимодействия значений, усложнением внутренней деятельности. А оно, в свою очередь, обеспечивается процессом образования. То есть процессом активной обработки, передачи и получения новых значений, процессом обмена значениями с иными индивидами посредством устного или письменного общения. При этом, имеет место и саморазвитие как реконфигурация имеющихся значений.

 

Судьба, фатум, предопределенность развития в парадигме индивида-алгоритма не рассматриваются, так как они не верифицируемы, не фальсифицируемы, и постольку не научны.

 

Проблема понимания феномена свободы состоит также в том, что мы чувствуем свободу подобно тому, как видим Солнце движущимся вокруг нас. И на этом основании думаем, что мы недвижимы. И на этом основании думаем, что свободны, ибо свободен «маленький, притаившийся Абсолют», как бы притаившийся где-то внутри психики, где-то внутри нас.

 

Ведь идея о несвободе человека отнюдь не нова. Она трудно постигаема, выводы о несвободе понимаются превратно, как значения, препятствующие активному развитию, как контрсистемные, антисистемные, а потому отвергающиеся системой. Так, Ницше писал о свободе следующее: «Итак, вера в свободу воли есть первоначальное заблуждение всего органического мира, столь же старое, как первые пробуждения логической мысли; <…>И поскольку вся метафизика преимущественно занималась субстанцией и свободой воли, ее можно обозначить как науку, трактующую об основных заблуждениях человека, – но только так, как будто бы это были основные истины» [12]. И. М. Сеченов, развивая свой взгляд на несвободу воли в «Учении о не-свободе воли с практической стороны» отмечает, что его учение понимается превратно, что если бы оно действительно вело к тем страшным последствиям (содержало их в себе), которые ему приписываются искаженным, поверхностным пониманием, то «заслуживало бы имени «проклятого». [18]

 

Однако, на основе всего вышеизложенного, можно ответить на вопрос о свободе человека. Мы не свободны в прежней парадигме. Мы испытываем чувство свободы в процессе своего развития и деятельности в рамках удовлетворения (избегания неудовлетворения) потребностей. Свобода для индивида – это многовариантность. Это удовлетворенность. Думается, что иной свободы для индивида как психофизиологического алгоритма не существует.

 

Мы не свободны в прежней парадигме. Но это не мешает нам быть удовлетворенными и развиваться. А удовлетворенность есть выражение счастья, и даже шире – блаженства. Развитие и удовлетворенность есть главные параметры бытия индивида. И постольку, необходимо пересмотреть парадигму свободы.

 

Говоря же об ограничениях развития, деятельности, надо понимать, что индивид может их преодолевать постольку, поскольку это детерминировано конкретным содержанием его семантико-нейронного алгоритма. Он может развиваться настолько, насколько степень развития детерминирована (в широком смысле) психо- и социогенетически. Он может деятельностно преодолевать препятствие настолько, насколько это детерминировано (в широком смысле).

 

Волк не может нарушить традиций.

Видно, в детстве, слепые щенки,

Мы, волчата, сосали волчицу

И всосали: нельзя за флажки!

 

Наши ноги и челюсти быстры.

Почему же, вожак, дай ответ,

Мы затравленно рвемся на выстрел

И не пробуем через запрет.

 

Волк не должен, не может иначе!

Вот кончается время мое:

Тот, которому я предназначен,

Улыбнулся и поднял ружье.

 

Но а я из повиновения вышел,

За флажки: жажда жизни сильней!

Только сзади я с радостью слышал

Изумленные крики людей.

 

[В. Высоцкий]

 

1.6. Верификация и фальсифицируемость

 

Верификация, следуя неопозитивизму [24], понимается как экспериментальное подтверждение суждения (концепции, теории). Фальсифицируемость, следуя К. Р. Попперу [14], понимается как возможность получения экспериментального результата, опровергающего суждение.

 

Что же в данном случае подлежит верификации и фальсификации? Ведь выдвигается множество положений, требующих экспериментальной проверки и обоснований.

 

В первую и главную очередь, необходима верификация положений о системном характере природы той реальности, которую обозначают волением. Необходимо экспериментальное подтверждение того, что термин «воля» в действительности обозначает конкурирующее взаимодействие, энергетическую борьбу личностных смыслов, обладающих различным энергетическим потенциалом - интерпретационных значений, потребностей (связок физиологической нуждаемости и значений-эталонных мотивов), значений-стратегий и значений-тактик деятельности (где объективация – физиологическая способность релевантного функционирования значений), значений-конкретных мотивов, значений-директив (сценарных и объективационных) – или обобщая – конкурирующее энергетическое взаимодействие семантико-эмоциональных связок. Для этого, необходимо осуществить психофизиологическую диагностику конкретного индивида, увидеть морфологию и функционирование его функциональных групп «значение-нейрон»* с предельной точностью, используя как психологические методы диагностики, так и физиологические. Если допустить, что диагностика осуществлена с предельно высокой степенью точности, с необходимой степенью точности и адекватно отражает структуру психики конкретного индивида, то можно будет спрогнозировать деятельность индивида в любой заданной ситуации, так как будет понимание того, каким образом будут протекать психофизиологические реакции данного индивида. Наличие прогноза, тем самым, позволит: а) верифицировать концепцию воли как результата энергетической борьбы личностных смыслов, понимаемых как семантико-эмоциональные связки со структурой «значение-потребность-эмоция», и б) фальсифицировать данную концепцию в случае, если она не верна. То есть при необходимой точности диагностики несоответствие деятельности индивида прогнозу будет говорить о неверности системно-регуляционного подхода к пониманию воления.

 

При этом, указание на необходимость точности диагностики ставит проблему фальсифицируемости, так как для достижения точности необходима разработка более совершенных как психологических, так и физиологических способов диагностики конкретного содержания и параметров функциональных групп «значение-нейрон» - конкретного содержания и параметров функционирования психики. И именно точность диагностики, точность методики анализа психики конкретного индивида позволит с необходимой достоверностью предполагать верность или же ошибочность данного подхода к пониманию той реальности, которая обозначается волением. Таким образом, резюмируя, можно сказать, что представленная концепция воления в принципе верифицируема и фальсифицируема, и постольку научна

_____

* То есть элементов его психики в их конкретном содержании, конкретных свойствах, в их связи с содержанием и функционированием значений, то есть в характеристиках функциональных групп «значение-нейрон» и в характеристиках семантико-эмоциональных связок, увидеть семантическое пространство индивида в его динамической форме и параметрах функционирования.

 

Однако, означает ли верность системно-регуляционного подхода к волению верность предположения о семантико-нейронном алгоритме как принципе психической детерминации? И, соответственно, предположение о том, что психический процесс лишь вид физиологического? С одной стороны, да. Так как отсутствие недетерминированной воли позволяет говорить о детерминированности психики и постольку об алгоритмичности психики. Но, с другой стороны, не раскрывает сути данного алгоритма. Для верификации же семантико-нейронной сущности психической детерминации необходима экспериментальная проверка первоочередной роли значений в функционировании психического. Необходима проверка гипотезы, что психично лишь то, что означено. Что предполагает различные методы экспериментального исследования, способные быть применимыми в данных условиях. То есть необходим метод, позволяющий зафиксировать, что всякий психический процесс есть взаимодействие значений. Соответственно, фальсификацией данного положения о первоочередной роли значений в структуре психического, и, следовательно, положения о семантико-нейронной сущности психического алгоритма, о семантичности психики, будет экспериментальное доказательство того, что существуют психические процессы, в которых значения не принимают никакого участия. Соответственно, такой возможный результат позволит говорить о том, что существуют психические процессы, не являющиеся видом физиологического.

 

Все остальные гипотезы, являющиеся в той или иной степени частностями представленных выше, также нуждаются в верификации. Например, предположение о процессуальной сущности Я, о невозможности психогенной релаксации вне переживания удовлетворения потребности, о том, что всякая эмоция, сопровождающая неудовлетворенную потребность является мобилизующей, о количестве одновременно протекающих векторах, «линиях» психического процесса, наконец, о стимульной природе значения. Однако, названные и не названные здесь предположения представляются научными постольку, поскольку в принципе верифицируемы и фальсифицируемы.

 

Суждение о детерминированности индивида в узком смысле – об изначальной заданности текущего состояния индивида (социума, Вселенной), о предопределенности этого состояния, о фатуме, как уже было указано выше, является нефальсифицируемым, и постольку ненаучным.

 

Таким образом, представленные в данной работе гипотезы нуждаются во всесторонней экспериментальной проверке и дальнейшей теоретической разработке и корректировке. Нуждаются в соотнесении с уже полученными экспериментальными данными, с осмыслением экспериментальных данных, полученных в рамках иных исследований.

 

Резюмируя, хочется заметить, что когнитивная психология занимает на сегодняшний день лидирующие позиции в психологии как позитивной науке постольку, поскольку она психосемантична, системна, психофизиологична, и, разумеется, экспериментальна. Однако, точнее будет говорить не о науке познания – когнитивистике, – а о науке образования и внутрипсихического взаимодействия значений и производного от этого взаимодействия - психосемантике. И, если излагаемые в данной работе гипотезы верны в своей сущностной части, то, чтобы быть до конца точным, в дальнейшем под психологией надо будет понимать семантикофизиологию, или физиосемантику, которая шире, чем нейрофизиология, так как охватывает физиологию в целом, а так же собственно «психологию». Кроме того, наука о человеке не должна распадаться на части, изучая «хобот» и «хвост» человека. Наука о человеке - должна включить в себя физиологию и социологию. Где психология станет разделом данной науки о человеке, станет физиосемантикой. Соответственно, имеющийся категориальный аппарат науки о человеке, которая пока не интегрирована в одно методологически целое, должен стать адекватным реальности, открывающейся в представленном понимании.

 

Глава 2. Социальное значение концепции семантико-нейронного алгоритма как принципа психической детерминации

 

2.1. Социально-философское значение

 

«Дело пойдет о практических последствиях учения о не-свободе воли. На первый взгляд последствия эти неисчислимы, потому что учение, изменяя радикально угол зрения человека на поступки ближнего и его собственные действия, касается всех тех частных и общественных отношений, которые явно или скрыто построены на признании в человеке свободной воли. Притом перемены, вносимые учением во взгляды на человеческие отношения, имеют, при поверхностном знакомстве с теорией, очень злостный характер. Поясню это несколькими примерами. Прежде за всяким человеческим действием стоял свободный человек, борющийся с злыми искушениями и остающийся свободным даже в падении. Теперь за поступком стоит раб своего характера, вкусов, наклонностей, желаний, страстей и пр., идущий роковым образом в сторону, куда его толкает душевный склад. За свободным оставалась заслуга борьбы при победе и вина в случае падения; за рабом же, конечно, нельзя признать ни того, ни другого. Вывод: преступление и заслуги сдаются в архив, а вместе с ними и все те драгоценные качества в людях, которые мы привыкли выводить из сильной воли, например, настойчивость, мужество, верность и пр. - качества, которые, как примеры, имеют огромное воспитательное значение. При старом учении договоры от общины к члену и от человека к человеку гарантировались свободой действий договаривающихся: теперь же гарантий нет. Как может принять на себя какое бы то ни было обязательство человек, не свободный в своих действиях. Вывод: подрывая одну из основ общежития, учение расшатывает общественные устои» [18]. Так И. М. Сеченов характеризовал поверхностный взгляд на свое учение о не-свободе воли и на социальные последствия этого учения в рамках стороннего поверхностного взгляда.

 

При этом, вероятно, превратное понимание несвободы есть необходимый результат сложности темы для адекватной объективации, результат ее частичного понимания. И от того вопрос о социально-философском значении учения о несвободе является требующим отдельного рассмотрения. Вопрос свободы, свободы воли, а точнее суждения в их отношении, ложатся, главным образом, в основание трех социальных феноменов – права, нравственности и религии. Априорная свобода воли индивида есть основание для наложения бремени ответственности. Есть необходимое условие сложившегося регулирования общественных отношений.

 

Так, с точки зрения права дееспособные субъекты наделены свободой в том смысле, что могут самостоятельно определять свои юридически значимые поступки и акты и нести за них самостоятельную ответственность. Например, с точки зрения уголовного права РФ субъект будет признан виновным и, соответственно, подлежащим наказанию, лишь в том случае, если осознавал свои действия (или же должен был их осознавать) [21, Ст. 24, 25]. Тем самым свобода здесь приравнивается к осознанию своих действий. При этом, в части обстоятельства, исключающего ответственность за совершенное преступление, указана невозможность руководить своими действиями вследствие физического или психического принуждения [21, Ст. 40]. Тем самым указывается, что несвободный человек не несёт ответственности за свою несвободную деятельность.

 

В этом примере конкретизируется общий принцип гуманной социальной ответственности, по которому ответственность несут только свободные. И этот принцип пронизывает и право, и нравственность, и многие религии. Так, христианство (за исключение некоторых протестантских течений) в качестве главнейших аргументов в пользу справедливости ада и загробных мук указывает на наличие у согрешающего свободной воли. В качестве одной из основ вероучения определено, что человек свободно выбирает грех, а потому справедливо и заслуженно несет наказание за свои преступления.

 

Также, вопрос свободы воли весьма значим для нравственной сферы человеческих отношений. Нравственная оценка порой беспощадна, так как предполагается, что человек свободен, а значит обоснованно можно спросить - достоин ли жалости тот, кто свободно выбрал безнравственный поступок и заслуженно несет нравственное наказание (проявляющееся для него в психических страданиях)? Муки совести или социальное неодобрение, приводимое к психологическим страданиям индивида, - всё это ответственность, налагаемая самолично или коллективно на того, за кем презюмируется свобода.

 

В таком случае, что же означает признание того, что индивид несвободен?

 

Это означает, что деятельность индивида нельзя рассматривать в категориях виновности и ответственности как наказания. Это означает, что вина – это только причинно-следственная связь между деянием и индивидом. А ответственность как наказание – это способ изменения функционирования индивида. Другими словами, никто не заслуживает наказания как кары. Нет виновных людей в привычном толковании этого понятия. Любое действие любого человека в любой момент времени детерминировано семантико-нейронным алгоритмом как сущностью индивида и средой как носительницей семантико-нейронных импульсов – стимулов, раздражитлей. Мы больше не имеем оснований оценивать индивида как виновного в своей порочности. Мы обязаны понимать, если стремимся к истине, что есть лишь больные психофизиологические организмы, больные как дисфункциональные, как дисадаптивные представители человечества. Которые способны причинять боль (и смерть) окружающим и лишь постольку нуждающиеся в устранении от общества. Но не просто в устранении. А в лечении. Все дело в том, что преступники – в любой из трех названных сфер – это дисадаптивно функционирующие, «социально патогенные» алгоритмы, изменив содержание функциональных групп которых, мы изменим самих индивидов. Это алгоритмы, содержащие «социально патогенные» элементы. И, таким образом, вся система социального регулирования должна выстраиваться на понимании человека как психофизиологического алгоритма, функционирование которого зависит от его функциональных групп «значение-нейрон», от содержания и энергетических потенциалов его личностных смыслов.

 

При этом, адекватное понимание несвободы в рамках социума в целом возможно только со сменой парадигмы оценки субъекта. С переходом от оценки субъекта как «маленького притаившегося Абсолюта» к субъекту как развивающемуся алгоритму, к процессуальному субъекту, к саморегулируемой активности. Иначе, несвобода есть рабство. И тогда, как это и происходило прежде, понимание несвободы вульгаризируется и интуитивно отвергается, как значение, препятствующее активности, развитию.

 

Также, необходимо упомянуть о нравственном аспекте проблемы. Вопрос о нравственности, как и о любой норме, предполагает свое рассмотрение лишь в какой-либо системе координат. То есть вопрос о нравственности крайне релятивен. И главная система координат нравственности с философской точки зрения – это наличие или отсутствие Бога и жизни после смерти. В частности, в европейской культуре, к которой, отчасти, можно отнести и российскую, именно религия исторически определила рамки нравственного и безнравственного. Которые в настоящем времени становятся все более и более широкими, тем самым все более и более переходя к материалистической системе координат, где Бога и жизни после смерти нет. В виду научной недоказанности, в частности, Бога в христианском понимании, трудно говорить сколько-нибудь объективированно о назначении индивида с религиозной, в частности, с христианской, точки зрения. Однако, в рамках представленного понимания воления и несвободы, можно говорить, что человек не является субъектом греха как это принято понимать в рамках религиозного мировоззрения. Человек переживает грех, осознает свой грех, но не является виновным в нем. Человек не заслуживает наказания как ответственности за выбор. Потому что не существует «Я выбираю», существует «Я осознаю выбор». И если человеку и уготованы страдания за гробом, то лишь как элемент развития подобно той боли, что человек переживает на Земле*. Однако, такое понимание есть ввод в психику значения, которое будет влиять на процессы психического и изменит результаты психического с религиозной точки зрения. То есть «если я не заслуживаю наказания, то зачем бороться с искушением?» Объективированное понимание своей невиновности, становясь личностным смыслом, меняет результаты внутренней и внешней деятельности, вступает в энергетическую борьбу с иными значениями в рамках функциональных групп «значение-нейрон». И постольку, понимание своей невиновности без изменения энергетического потенциала иных семантико-эмоциональных связок, есть вредное с религиозной (в частности, христианской) точки зрения суждение. Вредное для обеспечения функционирования требуемого нравственного уровня – соблюдения заповедей. Однако, усиление в энергетическом плане иных семантико-эмоциональных связок, обеспечивающих высокий нравственно-религиозный уровень, приведет к тому, что даже понимание своей невиновности не вызовет желание совершать то, что интерпретируется как грех. Потому что в энергетической борьбе будут доминировать иные, религиозно полезные значения.

 

Кроме того, понимание несвободы человека – это основание для всепрощения. Это углубление принципа «всё понять – всё простить». Другое дело, что такое понимание несвободы есть результат объективации и будет влиять на деятельность в целом решающим образом лишь постольку, поскольку, став личностным смыслом, будет иметь больший энергетический потенциал, чем иные значения. Такое понимание может стать одной из внесознательных основ систематической милосердной деятельности, став установкой.

 

При этом, говоря о всепрощении, подспудно имеется в виду не инфантильное отношении к жизни, вариация толстовства или что-либо подобное. Имеется в виду, что даже когда стереотипный личностный смысл сдавливает горло ненавистью, объективация, как честный судья в судебном заседании, беспристрастно говорит – невиновен.

 

Вместе с тем, речь ни в коем случае не идет об оправдании «зла». Зла в кавычках, так как зло есть относительное понятие, зло есть релятивный элемент в рамках релятивной нравственности. Однако, с гуманистической точки зрения (как некоего пересечения материалистической и христианской системы координат) можно говорить о зле в привычном, обиходном понимании, не углубляясь здесь в конкретизацию этого термина и основания такой конкретизации. И в таком гуманистическом понимании признание несвободы человека отнюдь не является основанием для допущения зла, для попущения зла, для оправдания зла. Понимание несвободы человека, а именно структуры и принципов функционирования человека, позволяет эффективно использовать методы исправления человека, методы отвращения человека от зла. Потому что зло есть следствие содержания внутренней деятельности индивида. И меняя это содержание (если только причина «социально-патологической» деятельности не является физиогенной или же ситуационно психическое (семантическое) воздействие бесполезно и необходимо физиологическое принуждение) – ситуационно ли (в процессе обиходного, трудового, конфликтного или иного общения), или же в процессе целенаправленного психотерапевтического воздействия, мы способны путем ввода в психику индивида нового значения изменять его деятельность. Отвращать его от зла. Как и себя самих, путем реконфигурации значений в процессе объективации, в том числе рефлексивной, или письменного (или устного) общения с иными индивидами (в том числе, с авторами, жившими прежде).

_____

* К слову о том, что боль и удовольствие есть мера всех вещей, можно упомянуть, что даже религия высшей ценностью считает удовольствие. Но только не земное удовольствие (при чем не всякое не земное), а божественное, где удовольствие достигает высшей формы своего бытия - блаженства. В виду этого, можно говорить как об антропном происхождении религии, так и о божественной сущности принципов функционирования организмов.

 

Кроме того, такое понимание несвободы человека конкретизирует понимание способа изменения социальной среды. Так, больше нет оснований говорить, что то или иное зло или вред – это чей-то свободный выбор. Мы – члены общества, понимающие происходящее зло – лишаемся оснований ссылаться на чужую свободу. И если мы хотим изменить свою жизнь в данном обществе, данные социальные порядки и социальные нормы, мы не должны лишь взывать к чужой свободе, так как это не достаточно эффективный личностный смысл в текущей российской действительности, он не ставит действенных акцентов. Необходимо же менять содержание чужих семантико-нейронных алгоритмов. Что изменит общественную жизнь в целом.

 

Так же, понимание индивида как семантико-нейронного алгоритма, с одной стороны, заключает все бытие человека в рамки материализма. Организм, в рамках представленного понимания, геоцентрично, биосферно существует, чтобы удовлетворять потребности. И вся культура, меняющая исторически свое содержание, давала человеку семантические стимулы, к которым он стремился как будто преодолевая материю – убеждения, ценности, верования, мифы. Благодаря которым он ощущал и ощущает свою «неотмирность», свое небесное родство, свою бесконечность (учитывая и вневременное отражение себя). Более того, понимание психики как вида физиологических реакций – это трагедия религиозного духа (и как субъективного настроя, и как возможного объективного феномена). Ведь физиология распадается со смертью организма-системы, а значит и индивид, воспринимаемый главным образом, как психическое образование, исчезает вместе с телом. С другой же стороны, понимание процессуальной, алгоритмичной субъектности индивида еще не исключает божественной сущности, которая может присутствовать в качестве рецепторно невоспринимаемого. Но, к сожалению, это не вопрос повестки дня современной науки. Поэтому данная концепция психики индивида как алгоритма, как процессуального субъекта антирелигиозна лишь в том смысле, что антитрадиционна. Но по сути своей в ней нет ничего, что отвергало бы принципиальную возможность божественности, божественной заданности человеческого бытия. Кроме того, понимание психической реальности как части физиологической и вне физиологической реальности не существующей, понимание психического процесса как вида физиологического не снимает вопрос, произрастающий из инстинкта самосохранения и культуры: «Кто же мы – никому не нужные песчинки или же сплетения бытия?*» Что, в свою очередь, позволяет взглянуть на проблему более глубоким взглядом. Если все известные нам феномены психики можно будет описать в рамках физиологических реакций, то задача «религиозного духа» в человеке - искать в психической реальности феномены, не обусловленные физиологией. Или точнее искать иные энергии, в которых бытийствует психическое. И, таким образом, введение единицы психики «значение-нейрон», призванной позволить объединить, объяснить и описать феномены в рамках психологии, позволит создать плацдарм для построения теории о природе человека в областях, которые прежде считались ненаучными, парапсихологическими. Позволит очертить новые границы психологического знания, выход за которые, возможно, и будет выходом к «божественному». Во всяком случае, только так «религиозный дух» может жить в человеке, зная, что известная на сегодняшний день психика - предмет науки психологии, а не вообще «психическая» реальность – есть лишь вид физиологического процесса.

 

Резюмируя выше сказанное, можно сделать еще одно важное наблюдение о векторе движения человечества. Психическое отражение, возникнув, породило субъективную реальность. И субъективная реальность, таким образом, приобрела форму бытия объективного мира. То есть, объективный мир с появлением психического отражения вообще, начиная с самых примитивных форм, стал бытийствовать в двух формах – собственно объективно и субъектно, в рамках субъекта. Как в «кривом живом зеркале», которое отражает какую-то его часть. И по мере развития психического отражения, по мере его качественного развития, субъектный мир все ближе приближается по своим параметрам к миру объективному. То есть вектор развития психики характеризуется этим. И это очень важно. Можно говорить, что вектор эволюции психики, с одной стороны, характеризуется тем, что психика отражает всё большее количество свойств объективного мира. Становится всё более точной его копией. Вместе с тем, индивид как организм-система преобразует субъективную реальность в рамках реконфигурации значений, вслед за чем, преобразует объективную реальность. И эта реконфигурация обусловлена, детерминирована, в конечном счете, стремлением индивида к удовольствию и избеганием боли. Максимальное удовольствие возможно в случае максимальной подчиненности объективного мира как носителя удовольствия. То есть, если психическое отражение стремится отразить объективный мир как можно точнее, то индивид в целом стремится не только отразить объективный мир, но и преобразить его так, чтобы максимально удовлетворять свои потребности. И, таким образом, в своем развитии человечество стремится к тому, чтобы объединить в индивиде и отражаемое (субъективный мир) и объективный мир (то, что воспринимается как объективный мир), способный удовлетворять потребности. Чтобы «кривое живое зеркало» охватило в себя всё воспринимаемое бытие и стало способным реконфигурировать его подобно субъективному миру, с целью мгновенного получения максимального удовольствия, с целью перманентного удовлетворения. То есть, человек как биологический вид объективно стремится к тому, чтобы чувствовать себя богом, чтобы чувствовать себя Абсолютом. Не обязательно стать им, а чувствовать себя им. То есть властвовать над всей отражаемой реальностью, а не над всей объективной реальностью вообще. Где человек им станет (и станет ли) – в мире пока что квазиобъективном – в цифровом или в каком-то ином – это другой вопрос. При этом, данное предположение о цифровом мире может быть мышлением «динозавра», и скачок в развитии искусственного интеллекта сотрет это понимание как архаичное. Но это не имеет принципиального значения, покуда индивид сохраняет свои сущностные свойства. А именно, так как до тех пор, пока индивид обладает психикой в ее текущем сущностном виде, в виде вместилища свойств окружающего мира, и стремится к удовольствию, он будет стремиться к максимальному отражению той реальности, которая для него будет объективной, которая будет его окружать. Так как такова логика развития психики. А также будет стремиться к максимальной власти над этой окружающей реальностью с целью получения удовольствия. Так как такова логика развития индивида в обществе, и постольку, логика развития общества в целом – логика увеличения власти над окружающей реальностью на основе стремления индивидов к удовольствию и избегания боли. И не случайно здесь термин объективная смещается в сторону окружающая. Потому что, кто знает, какой она будет? Но одно можно предполагать твердо – человек идет к ней

_____

* Существующие подобно квантовым частицам в разных измерениях одновременно?

 

2.2. Семантико-эмоциональные связки как основной элемент психологического воздействия

 

В данной подглаве хочется тезисно сформулировать лишь некоторые аспекты значения представленного понимания принципа психической детерминации для психологии как инструмента воздействия индивида на индивида вообще, и психотерапевтического воздействия в частности.

 

Так, семантико-эмоциональная связка предстает в виде «значение-потребность-эмоция». Предстает в виде формулы, раскрывающей структуру личностного смысла. Где значение может быть значением из разных функциональных ролей (сценарной или объективационной директивой, интерпретационным значением и т.д.).

 

Психологическое воздействие заключается в коммуникационном вводе значения в психику реципиента, что приводит к соответствующей семантико-нейронной – психофизиологической - реакции. Психологическое воздействие с целью управления реципиентом – в рамках трудовых, обиходных или иных взаимоотношений – в конечном счете, заключается в оперировании личностными смыслами реципиента: в актуализации, формировании или реконфигурации личностных смыслов реципиента посредством коммуникационного ввода значений в его психику. Это так в виду того, что деятельность индивида-реципиента детерминирована стимульным воздействием личностных смыслов, функционирующих в рамках его психики. Кроме того, презюмируя, что всякая человеческая деятельность есть стремление к удовольствию (в том числе, психогенному) и избегание боли (в том числе, психогенной), то знание семантического пространства конкретного индивида на предельно возможном, критически необходимом уровне, а также знание законов физиосемантического функционирования и возможность моделировать различные жизненные ситуации с участием данного индивида делают его, принципиально, абсолютно управляемым субъектом.

 

Психические патологии нефизиологического (т.е. нефизиологического в традиционной дихотомии физиологическое-психическое, психогенные патологии) происхождения видятся имеющими своей главной причиной такое состояние содержания семантико-эмоциональных связок, которое характеризуется конфликтом между стремлением удовлетворить потребность, обладающую высокой степенью доминаторности, инерционностью и большим энергетическим потенциалом, и стремлением избежать неудовлетворения другой потребности, также обладающей высокой степенью доминаторности, инерционности и большим энергетическим потенциалом. От процессов «воления» данный конфликт отличается тем, что психика не может разрешить его в виду а) семантической противоречивости содержания семантико-эмоциональных связок типа «если А, иди направо» и, одновременно, «если А, иди налево» и б) энергетической тождественности конфликтных семантико-эмоциональных связок, где и «иди направо» и «иди налево» имеют схожий энергетический потенциал. Что, в конечном счете, приводит к патогенной депривации потребности. К ситуации угрозы, следуя терминологии А. Маслоу [10]. Депривации, влияющей не только на психические процессы, но и на соматические, так как, во-первых, личностные смыслы имеют стимульную природу подобно физиологическим раздражителям (они, следуя логике повествования, являются видом физиологических раздражителей), а, во-вторых, эмоции есть интеграторы психофизиологического процесса. Что, в конечном счете, переживается как психофизиологические страдания. Поэтому, такие семантико-эмоциональные связки можно назвать патогенными.

 

Соответственно, интерпретация реальности (в том числе субъективной) и всех ее элементов осуществляется «депривированным» индивидом в рамках функционирования патогенных семантико-эмоциональных связок в качестве элементов установок восприятия, мышления и деятельности. Что является причиной устойчивости соответствующих психических и соматических патогенных состояний.

 

Следовательно, для излечения психики (и соматики) индивида необходимо выявление патогенных семантико-эмоциональных связок и изменение их семантического содержания, изменение их энергетического потенциала (места в функциональной иерархии: среди директив, конкретных мотивов и так далее). Что приведет к изменению функционирования психики в целом, и, соответственно, соматики. Что, таким образом, приведет к выздоровлению. И, соответственно, эффективность конкретных методов психотерапии, конкретных психотерапевтических техник, необходимо оценивать с точки зрения их возможности изменять содержание и энергетический потенциал семантико-эмоциональных связок.

 

Кроме того, исходя из понимания психики как одной из подсистем организма в целом, наличие тех или иных заболеваний, считающихся чисто соматическими, можно рассматривать как следствие функционирования психической подсистемы, как влияющей на протекание иных процессов в организме, создающей почву или же напрямую детерминирующую появление соматических заболеваний. Что, соответственно, предполагает возможность путем изменения функционирования психической подсистемы, путем воздействия на семантико-эмоциональные связки изменять протекание непсихических процессов в организме, и, тем самым, создавать условия или же напрямую детерминировать избавление организма от заболеваний, которые традиционно рассматриваются как чисто соматические.

 

Заключение

 

Некоторые положения данной работы, возможно, потребовали от Вас, уважаемый собеседник, крайне активных самостоятельных размышлений. Так как аргументация ряда тезисов не раскрыта до уровня конкретики, или же не приведена вовсе. Образно говоря, данную работу можно представить как нанесенные на белый лист точки в определенном порядке. Большинство точек соединено между собой линиями, что позволяет ясно увидеть большую часть нарисованной фигуры. Однако соединены не все точки. И поэтому, задуманная фигура могла быть воспринята не во всей своей полноте. Кроме того, восприятие такой точечно-линейной фигуры как целого предполагает и восприятие тех точек, которые не были нарисованы на листе, их «дорисовывание» в сознании. Вместе с тем, некоторые нарисованные на листе точки могли оказаться лишними. То есть некоторые суждения и положения могли оказаться ошибочными. Однако, хочется думать, что, несмотря на это, фигура в целом - это рисунок, достаточно достоверно изображающий объективно существующее, а не привидевшийся мираж. И, таким образом, на данный момент работа может удовлетворить интерес только тех, кто, как говорил Ф. Ницше, «имеет достаточно длинные ноги, чтобы ходить по вершинам» [11]. И поскольку Вы, уважаемый собеседник, дошли до конца, совершили еще одно путешествие по психолого-философским горам (среди множества иных горных путешествий, которые Вы совершаете в силу длины своих ног), постольку мне хочется верить, что это путешествие Вам понравилось.

 

И сейчас, стоя на одной из вершин, видя вокруг иные горы, уходящие в даль, хочется вместе воспарить над частичным знанием и негромко поговорить об истине. Истина так дорога всякому исследователю, а потому так часто упоминаема в контексте науки, что всякое исследование (в своем подлинно научном назначении) стремится быть объективным – истинным. Постольку, поскольку исследователь дышит истиной, идет на ее аромат, постольку, поскольку ему кажется, что он достиг ее в каком-то конкретном выражении и принес в культуру – в науку, он любит размышлять о назначении науки. Ведь говоря о назначении науки, он говорит о назначении поиска истины, о назначении своей деятельности, о назначении своей жизни.

 

Научная человеческая деятельность преобразует объективный мир, включая и самих субъектов научной деятельности и иных индивидов. Иначе говоря, наука изменяет человечество. И если с биологической точки зрения назначение индивида – удовлетворение потребности, то, опять же, с биологической точки зрения задача науки – как коллективной деятельности индивидов, стремящихся к увеличению «удовлетворяющей способности» объективного мира – сделать из человека разумного, из homo sapiens, – человека блаженствующего, homo luxurior. Человека в высшей степени удовлетворенного, перманентно переживающего высшие степени удовлетворения-удовольствия, бытийствующего вечно.

 

При этом, исторически истина представлена в культуре религиозным мировоззрением. Не рассматривая подробно соотношение науки и религии, хочется только отметить, что и религия своей конечной целью обозначает превращение человека разумного в человека блаженствующего. Ставя при этом конкретные параметры земной деятельности для достижения такого состояния после смерти. А также (в части мировых религий) не просто после смерти, а в новой квазителесной жизни после апокалипсического объединения небесного и земного, божественного и человеческого.

 

В недалеком будущем человечество, вероятно, достигнет научного уровня, позволяющего обеспечить бытие человека блаженствующего. Что при этом будет происходить с нравственностью с религиозной, а в частности, с христианской точки зрения, вопрос, требующий отдельного детального рассмотрения. Однако, допуская, то есть не исключая, что именно науке отведена роль превратить человека разумного в человека блаженствующего, можно привести такую метафору.

Представим, что когда-то ночное небо было без звезд. Совершенно без звезд. Без Луны. Темное небо окружало ту часть девственной, не урбанизированной Земли, из которой уходило закатное Солнце. Темнота неба символизировала собой темноту человеческих воззрений, темноту непознанного в человеческом разуме и человеческой культуре, в человеческом бытии. Научное исследование в этом мире – гроза с молнией. Представим, что после каждой грозы, когда небо прояснялось, на темном небосводе зажигалась одна новая звезда. Чем сильнее была гроза и ярче молния, тем ярче была эта звезда. Тогда конечная цель науки – сделать так, чтобы ночной небосвод становился все более и более звездным. Чтобы звезды были все ярче и ярче, их было все больше и больше. Чтобы свет от них стал ярче дневного Солнца. Стал таким ярким, чтобы изменить своим действием самого человека. Чтобы самого человека сделать светом. И, проникнув всюду, слиться с ним в едином сиянии и чистоте. Такова цель науки. Такова цель человечества в научных поисках истины – стать блаженствующим светом.

 

«Ведь, если звезды зажигают -

значит - это кому-нибудь нужно?

Значит - это необходимо,

чтобы каждый вечер

Над крышами

Загоралась хоть одна звезда?!»

 

[В. Маяковский]

 

Список литературы

 

1. Бек А., Фримен А. Когнитивная психотерапия расстройств личности. Изд-во «Питер», 2002

2. Берн Э. Люди, которые играют в игры. Изд-во «Эксмо», 2010

3. Братусь Б. С. Аномалии личности. Изд-во «Мысль», 1988

4. Выготский Л. С. Мышление и речь. Изд-во «Лабиринт», 1999

5. Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. Изд-во «Паритет, ЧеРо-на-Неве», 2004.

6. Иванников В. А. Психологические механизмы волевой регуляции. Изд-во «Питер», 2006

7. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. Изд-во «Политиздат», 1975

8. Леонтьев А. Н. Лекции по общей психологии. Изд-во «Смысл», 2000

9. Леонтьев Д. А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности. Политический журнал. Том 21, № 1, 2000

10. Маслоу А. Мотивация и личность. Изд-во «Евразия», 1999

11. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Изд-во «Эксмо», 2010

12. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Изд-во «Эксмо», 2010

13. Петренко В. Ф. Основы психосемантики. Изд-во «Питер», 2005

14. Поппер К. Р. Логика и рост научного знания. _http://www.philsci.univ.kiev.ua/biblio/POPPER.HTMl

15. Психология. Учебник. Отв. ред. А. А. Крылов. Изд-во «Проспект», 2009

16. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. Изд-во «Питер», 2009

17. Селиванов В. И. Воля и ее воспитание. М., 1976

18. Сеченов И. М.. Избранные произведения, Т. 1. Изд-во академии наук СССР, 1952

19. Системная организация и детерминация психики. Под ред. В. А. Барабанщикова. Изд-во «Институт психологии РАН», 2009

20. Толмен Э. _http://palsh.nm.ru/tolmen.htm

21. Уголовный кодекс РФ. Ст. 24, 25, 40.

22. Узнадзе Д. Н. Психология установки. Изд-во «Питер», 2001

23. Ухтомский А. А. Доминанта. Статьи разных лет. Изд-во «Питер», 2002

24. Философский словарь. Изд-во «Республика», 2003

25. Фрейд З. Введение в психоанализ. Изд-во «Питер», 2004

26. Хрестоматия по истории психологии под ред. П. Я. Гальперина, А. Н. Ждан. М., 1980

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать учетную запись

Зарегистрируйте новую учётную запись в нашем сообществе. Это очень просто!

Регистрация нового пользователя

Войти

Уже есть аккаунт? Войти в систему.

Войти
×
×
  • Создать...