Актёр Алексей Серебряков назвал русской национальной идеей наглость и хамство.

 

Русская национальная идея обиделась. Она, в общем, не ассоциировала себя со столь маргинальными категориями (помните обиду Пушкина на Воронцова: "...Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое").

 

У неё действительно есть все основания думать о себе иначе и лучше, ибо за многие лета её поиска, потом её вроде бы существования, потом её утраты и опять лихорадочного поиска, с непременным желанием и потребностью во что бы то ни стало её найти, она услышала о себе много интересного и разного. Говорили о ней, в основном, с придыханием, с надрывом, с горячечным разочарованием в её неопределенности, неуловимости, эфемерности. С точностию её до сих пор определить никому, правда, так и не удалось, - но что она поняла совершенно точно, наблюдая за многолетней дискуссией по своему поводу, это что она явно велика, сильна, загадочна и впечатляюща, наподобие блоковской Незнакомки (а может, даже и круче), которая "медленно проходит меж пьяными, всегда без спутников, одна" и садится и окна, ну и всё такое.

 

А тут - "хамство и наглость". Легковато взвесили, знаете ли. "Мене, текел..." - вот только "текел" у вас какой-то не такой. Я не такая. И трамвая я не жду, не надо. Не надо ля-ля.

 

Русская национальная идея, короче, обиделась и уже открыла было рот, чтобы начать громко возмущаться, - да потом подумала и махнула рукой.

 

Ну его, этого Серебрякова. В конце концов, за продолжительное время её существования, утраты, затем поиска (ну вы помните...) только ленивый интеллигент не высказался по её поводу, и высказывания были действительно разные: от лихорадочно-патриотического рефрена до ядовито-брюзжащего шипения. Спектр возможных мнений по поводу условной категории, существующей исключительно в поле идеологического и историко-политического дискурса, потенциально многообразен и всегда практически полярен, ибо противоречив и полярен сам этот дискурс. Или, подумала русская национальная идея, проще говоря, правды всё равно никто не знает.

 

Может, меня вообще и нету. В конце концов, даже уверенно высказывающиеся по моему поводу люди в пределе не очень могут быть уверены даже в реальности своего собственного существования, что для них становится особенно понятно, если они вдруг они на досуге пролистают какую-нибудь опасную философско-психоделическую книжку, вроде Беркли или другого похожего солипсиста. Сам факт того, что обо мне за столько лет вызывания меня, как Арлекина, из огня, пока не вышло ничего конкретного, о чём-нибудь да говорит. Ну например, о том, что моё - Русской национальной идеи - появление в окончательно оформленном виде (а то, чего доброго, ещё и во плоти) невозможно именно в силу крайней многочисленности русских, многообразия нации, и слабости, неоформленности и противоречивости идей.

 

Может это даже и хорошо, что меня нету. Может, именно моё отсутствие в виде единой, согласованной, одобренной и утверждённой на самом верху, и благословлённой в ближайшем храме, генеральной линии и догмы, и является тем необходимым условием, которое и обеспечивает - как это ни парадоксально звучит - единство этой нации, её интеллектуальное многообразие, её пытливость, её сплочённость, её выживаемость? Вот не дай никто мне появиться! Ибо, может быть, моё появление в окончательно оформленном виде, и согласие всех и каждого с тем, чем я на самом деле являюсь, будет означать, что эта нация вступила о период окончательно и беспросветного мрака.

 

Слившись в едином порыве, можно только слиться. А зачем тогда мне и появляться и самооформляться, если моё появление означает конец всякой дискуссии и всякого различия во мнениях?

 

Так подумала Русская национальная идея, да и махнула другой рукой: пусть себе дискутируют, пусть обсуждают. От меня не убудет. Тем более, что и без меня найдётся полным-полно желающих высказаться в комментах...

 

Вот только бы не травили друг друга, мелькнула вдруг у неё мысль. Ведь они не обсуждают, они не высказываются, они не пытаются сформулировать своё: они, по большей части, травят и осуждают тех, чьё высказывание и мнение не совпадает с их собственным. Они, почему-то, поднимают истерику и вой каждый раз, когда звучит мнение, которое провоцирует, которое задевает, которое не соответствует заданному по умолчанию шаблону. Забывая о том, что высказать такое мнение публично и есть показатель крайнего мужества, искренней заинтересованности в вопросе, и следствие мучительной попытки себе на него ответить.

 

И как-то даже жалко ей стало Серебрякова - ну, по-женски так, идея она и есть идея. Даже загрустила. Вот высказался искренне, расцарапал свою боль, своё личное, - а его тухлыми помидорами забросали... Ну своя я у него, ну так он меня видит.

 

А может, и прав он в том, что идея - это не то, что формулируется высоколобыми идеологами в специальных кабинетах, и не то, что обсуждается в газетных колонках и на водочно-селёдочных кухнях.

 

Национальная идея - это отношение представителей нации друг у другу. Это терпимость, это внимательность, это пребывание в постоянной готовности как максимум понять, а как минимум - разрешить высказаться. И заставить себя услышать сказанное. Заставить услышать не то, что хочешь услышать (и не то, что "разрешено" слышать и говорить) - а то, что было сказано, и то, как это было сказано - с каким нервом, с каким мужеством, через какие слёзы.

 

Алексей Серебряков - такой современный Гек Финн в русском пространстве: неуклюжий, добрый, нервный, путешествующий, и совсем не по-взрослому (или наоборот, очень по-взрослому?) искренний. Его слова - это это слова, сказанные у костра, с трубочкой в зубах и с куском кукурузной лепёшки, адресованные другу, который услышит и поймёт. Или, хотя бы, постарается.

 

Гек не может понимать, что "Есть вещи, о которых говорить не принято и недопустимо, ибо этим вы оскорбляете..." и т.д., и т.п. Или не хочет этого понимать. Как справедливо заметил современный классик, если в приличном обществе "об Этом" не говорят по причинам, о которых не принято упоминать в приличном обществе, то сама приличность такого общества под большим сомнением.

 

Но именно присутствие в национальном пространстве его, и ему подобных, и даёт основания надеяться, что этот всеохватывающий поиск идеи и останется поиском, как процессом, объединяющим и развивающим нацию, - а не превратится в отливание в граните Догмы, повторяемой как "Отче наш", и тем самым эту нацию консервирующей.

 

А поднявшаяся вокруг слов очередного Гека очередная метель в который раз сама по себе иллюстрирует, что его мнение если и не истинно, то уж точно имеет под собой все основания.