Книга Живых

Под господством религиозных мыслей свыклись с представлением об ином мире, и с уничтожением религиозного бреда испытывают неприятную пустоту и лишение... Весь идеализм былого человечества стоит на пути к превращению в нигилизм, в веру в бессмысленность.

Нигилизм как психологическое состояние должен будет наступить после поисков во всем совершающемся смысла, которого в нем нет: ищущий, в конце концов, падает духом...

Мне всегда казалось, что лучше я делал, когда учился больше радоваться. С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался. Лишь это, братья мои, наш первородный грех! И когда мы научимся лучше радоваться, тогда мы тем лучше разучимся причинять другим горе и выдумывать его (Ф.Ницше)

 

Послушайте, зачем мы все не так, как бы братья с братьями? Зачем самый лучший человек всегда как будто что-то таит от другого и молчит от него? Ах, как бы мы могли быть счастливы! И зачем это люди все злятся, все сердятся, ненавидят друг друга? Господи! почему это зол человек? почему я так часто бываю зол, когда так хорошо, так прекрасно быть добрым?..

Несчастье есть, быть может, мать всех добродетелей...

Милые мои, чего мы ссоримся, друг перед другом хвалимся, один на другого обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить, и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять... Жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай…

Я не могу быть счастлив, даже при самом высшем и непосредственном счастии любви к ближнему и любви ко мне человечества: ибо знаю, что завтра же все это будет уничтожено, - и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечество обратимся в ничто, в прежний хаос. Я не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля.

Это - чувство, это непосредственное чувство, и я не могу побороть его. Ведь планета наша не вечна и человечеству срок - такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, праведно и свято ни устроилось человечество на земле, - все это тоже приравняется завтра к тому же нулю... Так как я убедился, что природа, чтоб отвечать мне на мои вопросы, предназначила мне меня же самого и отвечает мне моим же сознанием, потому что я сам это все говорю себе, то, в моем несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, - вместе со мною к уничтожению. А так как природу истребить я не могу, то истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого (Ф.М.Достоевский)

 

Венцом революции, если она удастся, будет эра самоубийств, единственно от скуки, рокового врага всех утопий. Но нужно научиться быть счастливым и под условием грозящего сегодня же нуля, нужно научиться жить в бессмысленном мире, нужно презирать "скуку", быть по ту сторону скуки.

Ведь всего один шаг чуть вперед, чуть дальше Достоевского, Ницше, Гончарова и прочих - и уже... ей-богу, мне как-то безразлична вся эта метафизика "смысла жизни", меня нисколько не тревожит полный нуль после смерти, и от скуки я не страдаю смертельно. Ну, нет у жизни смысла - и шут с ним. И так хорошо. Жизнь-то, чай, не шарада какая, чтобы отгадки и смыслы в ней искать.

Но с этим надо еще научиться жить. И это совсем не страшно - так жить.

 

Если страдания и впрямь порождаются в нас нашим рассудком, то, казалось бы, в нашей власти либо вовсе пренебречь ими, либо обратить их во благо. И если то, что мы называем злом и мучением, не есть само по себе ни зло, ни мучение, и только наше воображение наделяет его подобными качествами, то ни кто иной, как мы сами, можем изменить их на другие.

Располагая свободой выбора, не испытывая никакого давления со стороны, мы тем не менее проявляем необычайное безумие, отдавая предпочтение самой тягостной для нас доле. Судьба поставляет нам только сырой материал, и нам самим предоставляется придать ему форму. Постоянно хорошее расположение духа есть лучшее доказательство мудрости (М.Монтень)

 

Задумывались ли вы над тем, для чего вам свобода? На другой день после того, как рухнут все ценности и святыни, вы погрузитесь в пучину хаотического небытия, ощутите смертельную тоску и скуку. Пустая свобода мгновенно переродится в рабство, вы будете рабами самих себя (Н.А.Бердяев)

 

Может ли свобода стать бременем, непосильным для человека, чем-то таким, от чего он старается избавиться?.. "Свобода от" не является достаточной предпосылкой для развития любви к жизни. Должна иметь место "свобода для чего-то", свобода в том смысле, что каждый человек является активным и осознанно ответственным членом общества (Э.Фромм)

 

Разрушение всех ценностей и святынь, погружение в пучину небытия, нигилизм как психологическое состояние, вера в бессмысленность существования - это есть "свобода от". Мало того, что Фромм считает ее недостаточной для того, чтобы любить жизнь, но напротив, эта свобода толкает многих к смерти, к некрофилии.

Ведь именно от смертельной тоски и скуки, именно от чувства бессмысленности жизни, от неимения твердого представления, для чего жить, человек истребляет себя, или утверждает, что современное европейское человечество нуждается в ужаснейшей войне, или еще как-то умилостивляет богов кровавыми жертвами.

Позитивная же, положительная "свобода для", едва ли может возникнуть помимо негативной "свободы от": все равно для действительного духовного освобождения необходимо взрывать все ценности и святыни, необходимо верить в бессмыслицу, необходимо самоизгнание в пустоту и пустыню.

Когда Ницше говорит, что "при духовном освобождении человека его страсти и вожделения надеются извлечь свою выгоду", то речь идет о негативной "свободе от", то есть о тяжком бремени свободы, от которого хотят избавиться, и о созидании посреди пустыни бессмыслицы нового смысла жизни - путем погони за острыми ощущениями.

Когда же Ницше говорит, что "кто стремится духовно освободиться, тот теряет склонность к порокам и заблуждениям", то речь идет о положительной "свободе для", при которой уже преодолены чувства скуки и бессмыслицы, и когда уже нет необходимости созидать смысл жизни путем самоубийства или войны. Естественно, в этой "свободе для" ничего не остается, как смириться с обыденностью, однообразностью, повторяемостью, скукой, бессмыслицей и т.п. вещами, которые имеют к реальному миру самое десятистепенное отношение, поскольку всецело находятся в нашей человеческой голове.

Если прежде мы, в прирожденном бесчинстве своем, славили смерть во имя жизни, то теперь мы можем как-нибудь обойтись не только без твердого представления себе, для чего жить, но и, соответственно, без всяческих жертвоприношений и кровоизлияний во славу божию. Таким образом, любовь к жизни начинается с охлаждения любви к смерти.

Далее, по общему мнению, "свобода для" предполагает развитое самосознание и ответственность перед собой и ближними. Во-первых, сразу можно сказать, что если никто не будет нуждаться в жертвенном искуплении грехов и т.п. бессмысленном кровопролитии, а все прямо в сад пойдут гулять, забудут обиды и жизнь благословят, то поистине все зло души будет уничтожено.

Во-вторых, мы уже просто слишком хорошо осведомлены о себе, так что совсем не склонны ко всякому свинству и разгильдяйству. Глупо выглядят рассуждения том, что, мол, свобода тяжела, или ответственность нелегка - суть проблемы именно в "выборе правильного умонастроения", то есть в преодолении ощущения бессмысленности жизни. Когда с нигилизмом и пессимизмом будет покончено, все встанет на свои места, и все понятия перестанут быть двусмысленными.

Если свобода есть вседозволенность, то всякому дозволяется быть до корней волос честным и до мозга костей добрым человеком: дозволяется устроить хоть рай на земле, хоть коммунизм. Но ведь быть только честным, только добрым, только счастливым - скучно. Отсюда эта свобода быть святым и становится "тяжким бременем".

И вся суть здесь в "твердом представлении, для чего жить", или, иными словами, в чувстве бессмыслицы и скуки. Ты свободен быть святым и счастливым - но ты не умеешь победить скуку и бессмыслицу. Лишь в дьявольщине и в несчастиях находишь ты развлечение и забвение, диалектик несчастный! Но знай, что ад и рай находятся единственно в твоей голове, в ее бредовых бессмыслях - не в природе!

В природе нет "борьбы противоположностей". Борьбу эту выдумали дураки, чтобы оправдать и узаконить их дурацкую борьбу добра со злом, ангелов с чертями.

Вот и вся тайна бытия человеческого: спокойная жизнь скучна, потребно горе и страдание, чтобы оторвать задницу от дивана. И ни в какой не в "свободе" и ее "бремени" дело-то, а только лишь в скуке и бессмыслице, в "непосредственном чувстве", не более.

Человек, преодолевший свои страсти, вступает во владение плодородной землей, как колонист, вырубивший леса и осушивший болта. Теперь посеять семена добрых духовных дел на почве покоренных страстей является самонужнейшей, не требующей отлагательства задачей.

Преодоление страстей само по себе есть только средство, а не цель; при недосмотре черноземная пустошь быстро зарастет сорной травой и всякой чертовщиной еще гуще и спутаннее, чем прежде (Ф. Ницше)

 

Свободным называешь ты себя? Твою господствующую мысль хочу я слышать, а не то, что ты сбросил с себя какое-то ярмо. Свободен от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?

Можешь ли ты дать себе свое добро и свое зло и навесить на себя свою волю как закон? Можешь ли ты быть сам своим судьею и мстителем своего закона? Ужасно быть лицом к лицу с судьею и мстителем собственного закона.

Так бывает брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества (Ф.Ницше)

 

Попытки избегнуть нигилизма, не переоценивая бывших до сего времени в ходу ценностей, приводят к обратному результату, обостряют проблему... Люди могут сознательно решиться развивать в себе новую культуру, тогда как прежде их развитие шло бессознательно и случайно. Они могут рассудительно управлять миром как целым.

Эта новая, сознательная культура, уничтожает старую, которая, рассматриваемая в целом, вела бессознательную животную или растительную жизнь. Она уничтожает также недоверие к прогрессу - прогресс возможен.

Как можно отрицать, что прогресс возможен? Напротив, прогресс в духе старой культуры и на ее пути просто немыслим (Ф.Ницше)

 

Воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват. Не знаю я, как истолковать тебе это, но чувствую, что это так до мучения. И как это мы жили, сердились, и ничего не знали тогда?.. Милые мои, чего мы ссоримся, друг перед другом хвалимся, один на другого обиды помним: станем друг друга любить, и жизнь нашу благословлять...

Я ведь от веселья, а не от горя это плачу. Мне ведь самому хочется пред ними виноватым быть, растолковать только тебе не могу, ибо не знаю, как их и любить. Пусть я грешен пред всеми, зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?.. Други мои, просите у бога веселья. Будьте веселы, как дети, как птички небесные.

И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не бойтесь, что затрет он дело ваше и не даст ему совершиться, не говорите: "Силен грех, сильно нечестие, сильна среда скверная, а мы одиноки и бессильны, затрет нас скверная среда и не даст совершиться благому деланию".

Бегите, дети, сего уныния! Одно тут спасение себе: возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. Друг, да ведь это и взаправду так, ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренно, то тотчас же увидишь, что так оно и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват.

А скидывая свою же лень и свое бессилие на людей, кончишь тем, что гордости сатанинской приобщишься и на бога возропщешь. О гордости же сатанинской мыслю так: трудно нам на земле ее и постичь, а потому сколь легко впасть в ошибку и приобщиться ей, да еще полагая, что нечто великое и прекрасное делаем (Ф.М.Достоевский)

 

Мы можем сколь угодно настойчиво подчеркивать, что человеческий интеллект бессилен перед сферой человеческих инстинктов. Но слабость эта особого рода. Голос интеллекта тих, но он не смолкает, пока не добьется, чтоб его услышали.

В конце концов, после многочисленных тщетных попыток, он своего добивается. С течением времени ничто не может устоять перед разумом и опытом (З.Фрейд)

 

Церковное христианство не только не христианство,

но самый злой враг истинного христианства (Л.Толстой)

 

Мы поклонились религии несчастья.

Дивно ли, что мы так несчастливы? (В. Розанов)

 

По Бердяеву, в царстве полного материального благополучия человек вполне способен стать счастливым: в этом проповедники социализма его не обманывают. Только счастье это особое - младенческое счастье людей, не знающих терзаний творческого духа.

Это то счастье, которое было уготовано людям Великим Инквизитором Ф.М. Достоевского. В таком мещанском царстве полного материального благополучия, предрекает Бердяев, исчезнет идея высшего предназначения человека, а это самая страшная перспектива, какая только может быть - перспектива полной утраты духовности.

И Бердяев обрушивается на социалистический идеал всеобщей сытости со всею силой своего ума и таланта проповедника христианского идеала всеобщего голода (А.Л.Андреев)

 

Первым делом экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование. Человек ответствен за то, что он есть, кто он есть, и каков он есть...

Во имя этой воли к свободе, предполагаемой самой свободой, я могу сформулировать суждение о тех, кто стремится скрыть от себя полную беспричинность своего существования и свою полную свободу.

Одних, скрывающих от себя свою полную свободу с помощью духа серьезности или ссылок на детерминизм, я назову трусами. Других, пытающихся доказать, что их существование необходимо, хотя даже появление человека на земле является случайностью, я назову сволочью (Ж.П.Сартр)

 

Кто чувствует несвободу воли, тот болен духом. Кто отрицает ее, тот глуп (Ф.Ницше)

 

Вместо того чтоб овладеть людской свободой, ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененным тобою.

Вместо твердого древнего закона свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, - но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?

Они воскликнут, наконец, что правда не в тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач.

Таким образом, сам ты и положил основание к разрушению своего же царства и не вини никого в этом более (Ф.М.Достоевский)

Религиозные люди всякой веры очень часто понимают под совестью не что иное, как догматы и предписания их религии и взятую с этой точки зрения самооценку: ведь в этом смысле принимаются и выражения "насилие над совестью" и "свобода совести".

Точно так же смотрели теологи, схоласты и казуисты средневековой эпохи и позднейшего времени. Совесть человека составляла все то, что он знал из установлений и предписаний церкви, вместе с готовностью верить и следовать этому...

Первый преступник, первый убийца - Каин, который узнал грех и вину, а через них, путем раскаяния, познал добро, а следовательно, цель и смысл жизни, - трагическая фигура, более значительная и более достойная уважения, чем все невинные простаки (А.Шопенгауэр)

 

Что же такое то, что вы называете своей совестью? Не закон, а ваша потребность в законе и в руке, которая поддержала бы вас, вы, пьяные, спотыкающиеся! На мягкой постели улеглись вы! Вы пускаете в ход закон и злобный взгляд против того, кто только помыслит против закона.

Но мы свободны: что знаете вы о муках ответственности перед самим собою! (Ф.Ницше)

 

Знаю, господи, что не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим (Иеремия, 10, 23)

 

Мы не себе принадлежим: потому ни разум наш, ни воля ваша не должны преобладать в наших рассуждениях и поступках... потому забудем, насколько возможно, о себе и обо всех делах своих. Но мы принадлежим господу, а потому должны жить и умереть по воле господней.

Ибо страшнее чумы судьба людей, повинующихся собственной воле и единая пристань спасения - ничего не знать собственным разумом и не повиноваться собственному желанию, но положиться на водительство господа, шествующего впереди нас.

Ибо ничто так не побуждает нас возложить на господа все наше доверие и упование, как неверие в себя и тревога, вытекающая из осознания нашего ничтожества (Дж. Кальвин)

 

Для нас нет более действенного утешения, чем полное убеждение в безусловной неизбежности. Все случайное является орудием миродержавной судьбы, и мы видим, что разразившееся горе неминуемо вызвано столкновением внутренних и внешних обстоятельств, то есть мы исповедуем фатализм (А.Шопенгауэр)

 

Я хотел бы напомнить защитникам свободной совести, что, утверждая свободную волю, они отрицают Христа. Богобоязненный человек не имеет свободной воли: он пленник, раб и слуга воли господа или воли сатаны (М.Лютер)

 

Страстное стремление к уверенности, какое мы находим у Лютера, отражает не искреннюю веру, а необходимость подавить невыносимое сомнение. Решение Лютера - это сегодняшнее решение очень многих людей, хотя они мыслят не в богословских терминах: уверенность достигается отказом от своей изолированной личности, превращением себя в орудие могущественной внешней силы.

Гитлер прекрасно осознает условия, порождающие стремление к подчинению: "Массовые митинги необходимы, потому что индивид, оставаясь наедине, ощущает свое одиночество и легко поддается страху. На митинге же он видит зрелище большого сообщества, где его окружают тысячи и тысячи людей с теми же убеждениями, нечто такое, что прибавляет силы и бодрости, он сам поддается магическому влиянию массового внушения".

Отношение Лютера к богу было отношением абсолютной покорности. Его концепция веры: если ты полностью подчинишься, если признаешь собственную ничтожность, освободишься полным самоотречением от своей личности со всеми ее недостатками и сомнениями, ты избавишься от чувства своей ничтожности и причастишься славе господней.

Освобождая людей от власти церкви, Лютер заставил их подчиниться гораздо более тиранической власти: власти бога, требующего полного подчинения человека и унижения его личности - как главного условия его спасения. 'Вера" Лютера состояла в убеждении, что любовь дается ценой отказа от собственной воли. Это решение имеет много общего с принципом полного подчинения индивида государству или вождю.

Благоговение Лютера перед властью, его любовь к ней проявляются в его политических убеждениях. Он боролся против власти церкви, но самым решительным образом требовал подчинения светской власти, то есть князьям (Э.Фромм)

Лютер победил рабство по набожности только тем, что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека. Он эмансипировал плоть от оков, наложив оковы на сердце человека. Но если протестантизм не дал правильного решения задачи, то все же он правильно поставил ее. Речь теперь шла уже не о борьбе мирянина с попом вне мирянина, а о борьбе со своим собственным внутренним попом, со своей поповской натурой (К. Маркс)

 

Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается. Но овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть. Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее...

О, мы убедим их, что они только тогда и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят их перед такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них истребят себя самих, другие истребят друг друга, третьи приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Спасите нас от себя самих". Слишком, слишком оценят они, что значит раз навсегда подчиниться!

Они будут смотреть на нас, как на богов, за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать - так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны тебе (Христу) и господствуем во имя твое.

Мы их обманем опять, ибо тебя мы уже не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать. Но знай, что теперь и именно ныне эти люди уверены более чем когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим.

Забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтобы и все уверовали в него и преклонились перед ним, и чтобы непременно все вместе (Ф.М.Достоевский)

Массы любят повелителя больше, чем просителя, и внутренне их гораздо больше удовлетворяет доктрина, не допускающая никакого соперника, чем благодеяния либеральной свободы. Часто они не знают, что делать с этой свободой, и чувствуют себя покинутыми.

Они не осознают ни наглости, с которой их духовно терроризируют, ни оскорбительного ограничения их человеческих свобод, потому что им никогда не приходит в голову, как их обманывает эта доктрина (А. Гитлер)

 

Необходимо сказать, что сами повелители и великие инквизиторы не являются свободными. Они столь же боятся остаться наедине и ощутить свое ничтожество и легко поддаться страху, как и те жалкие создания, над которыми они согласились господствовать и якобы выносить свободу. Но само слово "выносить", вкупе с рассуждениями о "мучительности свободы", в устах инквизитора выдает неразрешенность проблемы свободы для самих властвующих.

 

Старик-инквизитор как раз и представляет собою тот тип властвующего, который нуждается во властвовании, которому непременно хочется, чтобы "непокорные приползли к ногам" его - ведь если никто не приползет, то это будет уже опровержением "невыносимости" свободы, и разрушит всю его концепцию подчинения и власти, ибо при этом окажется, что свобода не только выносима, но и может быть обжита до легкости и положительности мироощущения свободного духом, и при этом не нужна уже будет инквизиторская ложь во спасение.

 

Фромм отметил, что стремление к господству имеет те же психологические посылки, что и стремление к подчинению, и привел в своей книге слова ближайшего соратника Гитлера, Геббельса: "Иногда впадаешь в глубокую депрессию. Ее можно преодолеть, лишь снова очутившись перед массами. Люди - источник нашей силы". А без людей, без приползающих к ногам, так же не знающих как распорядиться свободой, и сами повелители останутся наедине с собой и впадут в глубокую депрессию. Возможно, именно так следует понимать причину, по которой иные политики не решаются сойти с большой сцены до самой смерти, а снова и снова занимают самые высокие посты в государстве.

 

Инквизитор говорит: "мы их обманем, в этом обмане наше страдание, ибо мы должны лгать", - но зачем лгать, чего ради, во имя чего, почему? Ответ на этот вопрос выходит за рамки психологии самого инквизитора, ибо и он, говорящий: "без твердо представления, для чего ему жить, человек скорее истребит себя, чем останется на земле", тем не менее, сам остается на земле, хотя и страдает от собственной лжи во спасение.

 

Он ведь не говорит прямо: мол, у меня нет этого самого твердого представления, для чего я живу, но я себя не истребляю и не собираюсь истреблять. Скажи он такие слова, они отрицали бы все его остальные речи, противоречили бы ''невыносимости свободы". Но он и сам лишь "выносит свободу", в убеждении, что она есть тяжкое мучительное бремя: а это-то и доказывает неразрешенность проблемы "для чего жить", страдание этой проблемой, то есть бессмысленностью жизни.

 

Подлинная свобода не там, где одни подчиняются другим, не там, где одни властвуют над другими, не там, где вообще идет речь о подчинении и о власти. Но свобода там, где нет подчиняющихся и властвующих, и таким образом друг друга спасающих от себя самих и выносящих жизнь. Свобода там, где нет нуждающихся в подчинении и во властвовании.

 

Если ты увидишь, что человек хочет распоряжаться не самим собою, а другими, то знай, что он не свободен: он сделался рабом своего желания властвовать над людьми (Эпиктет)

 

Вы воображаете, что вы ищете "правды". Но вы ищете руководителя и охотно позволяете ему командовать собой. Слабые постоянно вновь становятся господами над сильными, - это происходит оттого, что их великое множество, что они также умнее, у слабых больше ума.

Я понимаю под умом осторожность, терпение, хитрость, притворство, великое самообладание. Ум у благородных людей отступает на задний план, освобождая место для полной уверенности в функционировании бессознательно управляющих инстинктов или даже для известного безрассудства, храбро пускающегося во все нелегкие (Ф. Ницше)

 

-О, если бы и впрямь у "великого множества" было "больше ума"! Но не те, кто ищет руководителя и охотно позволяет ему командовать собой, а...

 

Государи должны обладать великим искусством притворства и одурачивания, потому что люди бывают обыкновенно до того слепы и отуманены своими насущными потребностями, что человек, умеющий хорошо лгать, всегда найдет достаточно легковерных людей, охотно поддающихся обману (Н.Макиавелли)

 

Бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна,

Легко пустой надежде предана,

Мгновенному внушению послушна,

Для истины глуха и равнодушна,

А баснями питается она.

Ей нравится бесстыдная отвага...

(А.Пушкин)

 

Массы никогда не знали жажды истины. Они требуют иллюзий, без которых они не могут жить. Ирреальное для них всегда имеет приоритет перед реальным, нереальное влияет на них почти так же сильно, как реальное. Массы имеют явную тенденцию не видеть между ними разницы. Так как масса в истинности или ложности чего-либо не сомневается и при этом сознает свою громадную силу, она столь же нетерпима, и подвластна авторитету. Она уважает силу.

От своего героя она требует силы, даже насилия. Она хочет, чтобы ею владели и ее подавляли, хочет бояться своего господина. Будучи в основе своей глубоко консервативной, у нее глубокое отвращение ко всем новшествам и прогрессу, и безграничное благоговение перед традицией.

Масса - послушное стадо, которое не в силах жить без господина. У нее такая жажда подчинения, что она инстинктивно подчиняется каждому, кто назовет себя ее властелином (З.Фрейд)

Хочешь ли ты, чтобы жизнь твоя всегда была легкой? Так оставайся постоянно в стаде и за стадом забудь о себе. Если вы слишком слабы для того, чтобы давать самим себе законы, то тиран должен положить на вас ярмо и сказать: "Повинуйтесь! Скрежещите зубами, но повинуйтесь!" (Ф.Ницше)

 

Рабство - это покорность души слабой и низменной, не умеющей собой управлять (Цицерон)

 

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать иди стричь.

Наследство их из рода в роды -

Ярмо с гремушками да бич.

(А.С.Пушкин)

 

Укрой меня, боже, от замысла коварных, от мятежа злодеев,

которые изострили язык свой, как меч,

напрягли лук свой - язвительное слово.

Они делают расследование за расследованием

даже до внутренней жизни человека и до глубины его сердца.

Языком своим они поразят самих себя.

От всякой пищи отвращалась душа их,

и они приближались ко вратам смерти.

Все, видящие их, удалятся от них.

И убоятся все человеки, и возвестят дело божие,

и уразумеют, что это его дело (Псалмы 63; 106)

 

Человек веры, верующий, по необходимости человек зависимый, - такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. Верующий принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован. Всякого рода вера есть сама выражение самоотвержения, самоотчуждения.

Верой называется нежелание знать истину. Верующий не волен относиться по совести к вопросу об истинном и неистинном: сделайся он честным в этом пункте, это тотчас повело бы его к гибели... Учение и религия любви, подавления самоутверждения, учение страдания, терпения, взаимопомощи, взаимности в слове и деле, имеет внутри народных классов, с точки зрения господствующих, очень высокую цену.

Ведь они подавляют инстинкты соперничества, мстительности, зависти - чувства, слишком естественные для обездоленных. Даже в форме идеала смирения и послушания религия любви обожествляет в глазах обездоленных рабское состояние подвластных, бедность, болезнь, унижение. Этим объясняется, почему господствующие классы всегда поощряли культ самоотвержения, евангелие униженных, бога на кресте...

В истории морали находит выражение воля к власти, при посредстве которой рабы и угнетенные пытаются укрепить наиболее благоприятные для них суждения о ценности. Что такое собственно мораль? Инстинкт декаданса. Этим способом усталые и обездоленные мстят за себя и делаются господами.

Действие морали состоит в следующем: возбуждение недоверия к жизни вообще, поскольку тенденции жизни воспринимаются как безнравственные - в нелепости, бессмыслии, поскольку высшие ценности рассматриваются как находящиеся в противоречии с высшими инстинктами, - действие морали состоит в вырождении и саморазрушении "высших натур", потому что как раз в них этот конфликт становится сознательным...

Осознание служит показателем того, что настоящая мораль, то есть инстинктивная уверенность, пошла к черту. Люди глубоких инстинктов остерегаются логизировать свои обязанности... потому что истина внушает отвращение и отбивает охоту к жизни... Чем глубже мы всматриваемся в мир, тем более надвигается бессмыслица. Налицо нигилизм - остались одни осуждающие оценки. Слабые гибнут от этого...

Действие морали состоит в вырождении и саморазрушении высших натур... Слабые становятся господами над сильными, потому что у слабых больше ума... Сильнейшие преодолевают осуждающие оценки...

Одни и те же симптомы указывают и на слабость и на силу: признаки достигнутой зрелости и силы могут быть ошибочно приняты за слабость... Шкалой силы воли служит то, как долго мы можем выдержать жизнь в бессмысленном мире...

Нечего делать, нужно идти все дальше в декаданс – вот мое определение современного прогресса (Ф.Ницше)

 

Ницше – слишком сложная природа, и в душе его сталкиваются противоположные стремления. Рядом с текстами, свидетельствующими о силе его веры в разум, в его сочинениях попадаются и такие, где он глумится над разумом. В его мысли боролись два противоположных течения – вера в разум и отрицание разума. Двойственным представляется, прежде всего, то понятие «упадка», под которое Ницше подводит все современное ему общественное развитие.

«Упадок» в его устах означает то отпадение от известной нормы биологического совершенства, достигнутой когда-то в прошлом, в эпоху процветания «белокурой бестии», то отклонение от идеала высшей разумности, достижимой только в будущем. Вследствие этого одни и те же факты принимают у Ницше то как признаки упадка, то как проявления новой восходящей жизни, высшей культуры (Е.Н. Трубецкой)

 

Идея вечных адских мук имела огромное социологическое значение. При помощи этой идеи управляли человеческими массами, смиряли варварские и греховные инстинкты... В жестоком учении о вечных адских муках трансформированы садические инстинкты... Но воспользовались этой идеей в то время, когда христианская Европа в нее верила, очень плохо, ее использовали в угоду инстинктов и интересов первых, господствующих.

Если бы люди церкви, когда христианское человечество верило в ужас адских мук, грозили отлучением, лишением причастия, гибелью и вечными муками тем, которые одержимы волей к могуществу и господству, к богатству и эксплуатации ближних, то история сложилась бы совершенно иначе.

Вместо этого грозили адскими муками главным образом за ереси, за уклонение от доктрины, за непослушание церковной иерархии и за второстепенные грехи, признанные смертными, иногда за мелочи, лишенные значенья. Это имело роковые последствия в истории христианского мира (Н.А.Бердяев)

 

И Бердяев здесь явно многое не договаривает, да и помимо того известно, что сам он едва ли хотел, чтобы "история сложилась совершенно иначе", ибо сам он не то чтобы не хотел, а просто ужасался и пальцем двинуть для того, чтобы изменить эту самую историю. И далее он призывает упразднить ад, никого не судить, и вообще отменить все законы - и оставить одно только "спасение".

 

Но тогда от чего спасаться, от чего спасение, если нет суда, если нет ада, нет вечных мук или вечной смерти? Ясно, от чего – спасение от бердяевского адского небытия, от чувства скуки и бессмысленности существования. Здесь ясно, что с желанием такого "спасения" история и не могла сложиться иначе.

 

Христиане, обращающие сетование свое в ликование, во имя ликования не могут отказаться и от сетования, зная, что от скорби происходит надежда. Они просто нуждаются в подчинении, ищут себе господина, хозяина, того, кто одержим волей к могуществу и к господству. Потому и не могла эта история с адскими муками сложиться иначе, чем она сложилась, ибо и сами те, кто при этом якобы оставался внакладе, нуждались как раз именно в том, чтобы наказаны были не господа господни, ибо всякая власть от бога, а те, кто еретически уклоняется от христианской доктрины, кто выступает против церкви и от ее догматизма.

 

И совсем не мелочью, лишенною значения, является наказание за смертные грехи - в тени этой "мелочи" вполне скрываются расправы с инакомыслием, вольнодумством, людьми науки, атеистами и безбожниками. Если бы преследованиям инквизиции подвергались только галилеи, бруно и философы-материалисты, критикующие христианскую церковь, то такая односторонность вселяла бы еще большие подозрения относительно самой церкви и ее роли и смысла.

 

Ученой крови будет к тому же просто недостаточно для обильных жертвоприношений: божественное едва ли насытится десятком философов в год. А ведь инквизиторы казнили сотни тысяч - все туда же, в жертву за грехи наши.

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум

(А.Пушкин)

 

Когда люди не испытывают нищеты, нужды и страха, то само их отсутствие уже не воспринимается осознанно и не ценится. Люди становятся избалованными, и в результате ими овладевает равнодушие, скука, чувство бессмысленности существования, ощущение одиночества. Тут, конечно, встает вопрос, насколько силен должен быть контраст в виде нужды, голода, личной незащищенности, чтобы человек был в состоянии оценить их отсутствие...

Из чего рождается нигилизм? Из возмущения, ненависти, отчаяния, разочарования... Правда ли дело обстоит так, что значение и интенсивность духовных потребностей зависит от невыносимой трагической растерянности, от разочарования в действительности, от отчаяния?.. Скука и чувство бессмысленности жизни овладевают теми, кто не испытывает нужды и страха... Неужели творчество и духовные устремления находятся в прямой зависимости от реальных катастроф?.. Когда люди не испытывают нужды, нищеты и страха, то ими овладевает скука и чувство бессмысленности существования.

Тут, конечно, встает вопрос, неужели творчество и духовные устремления находятся в прямой зависимости от реальных катастроф, от невыносимой трагической растерянности, от отчаяния? (В.Краус)

 

Человек духовно пресыщен, и это духовное пресыщение составляет сущность нигилизма (В.Франкл)

 

Уж не от избытка ли духовности появляется нигилизм? Уж такие духовные стали, что впору столкнуть к чертовой матери все это благоразумие, чтоб опять каяться и заслуживать божью милость! Налицо факт, что духовные потребности нуждаются в тех же психологических посылках, при которых рождается нигилизм. И если нигилизм есть вера в бессмысленность и скука смертная, то духовное творчество есть средство избежать скуки и чувства бессмысленности жизни, то есть творчество есть способ избежать нигилизма.

 

Состояние комфорта и обеспеченности вызывает те же ощущения, что и состояние нужды и страха: отчаяние и разочарование. При этом комфорт приводит к скуке и бессмыслице так же, как и всех мастей отчаявшийся и разочаровавшийся нигилизм олицетворяет собой веру в бессмысленность. Не рождается ли тогда нигилизм как раз и в том случае, когда нет нищеты, нужды и страха? И вот, чтобы избежать нигилизма, предлагается контраст в виде нужды, голода, опасности.

 

Тут же выясняется, что и духовные потребности всего лучше удовлетворяются и функционируют в состоянии отчаяния, трагичности, катастрофичности, растерянности. И казус Краус, при всей своей растерянности перед лицом собственных же вопросов, не растерялся, и по стародавней христианской традиции обратил сетование свое в ликование. При этом не постеснялся и прибегнуть к двусмысленности: отчаяние и разочарование нигилизма по его хотению отнюдь не тождественны отчаянию и разочарованию духовной жизни - скука и бессмыслица появляются в комфорте и защищенности, а дух святой лучше всего дышит в нужде, нищете и преследованиях.

 

Так что неспроста Краус противопоставляет отчаяние нигилиста отчаянию духовника, ибо он признает нигилизм болезнью, комфорт баловством, мифотворчество панацеей и каторгу школой жизни. И вот он спасается от нигилистического отчаяния, впадая в отчаяние нищеты и трагических катастроф, пятясь от нормальной жизни в садомазохизм и самообман "духовных потребностей", иными словами, удовлетворяя потребность свою иметь твердое представление, для чего жить, которая, известно, вернее всего удовлетворяется страданиями и жертвами.

 

"Скука и чувство бессмысленности жизни овладевают теми, кто не испытывает нужды и страха. Творчество и духовные устремления находятся в прямой зависимости от контраста в виде нужды и незащищенности". Да это уже тысячу раз было сказано и без вас! "Если бы люди были избавлены от нужды, они бы скучали. Если бы они были избавлены от скуки, они бы страдали", говорит Шопенгауэр.

 

Но избавляться от скуки и бессмыслицы страданием, в страдании находить смысл жизни, как богу поклоняться распятому на кресте человеку - какая же все это чертовщина! Как я хотел бы дожить до тех светлых дней, когда все это прекратится!

 

А пока лучше посмотрим назад, туда, где это началось. Возвращаясь в первобытные дебри, возьмем с собою Ницше, Бердяева, Крауса, Выжлецова и прочих духовных аристократов. Они ли страдают тем, чем страдает человек-зверь, впервые ощутивший на себе ошейник общества и мира? Они ли претерпевают священные насилия, выводящие зверя из зверского состояния? Они ли испытывают голод, нищету и страх? Они ли живут сложно и болезненно? Они ли гонимые, обремененные и плачущие?

 

Нет, нет и нет. Они страдают не по этим причинам, но все же они страдают. Они думают, что страдают от отсутствия этих причин, страдают от отсутствия страдания. Они страдают от скуки, оттого, что им нечего больше хотеть, оттого, что они знают жизнь от корки до корки, как в сотый раз перечитанную книгу. Они страдают от ощущения бессмысленности их жизней, от нигилизма и пессимизма, от отсутствия ответов на вопросы "зачем?" и "к чему?"

 

Но не потому задаются они этими вопросами, что на собственной шкуре переносят священные насилия и на собственной башке переживают вколачивание памяти человеку-зверю, не потому, что гниют в лагерях и каторгах - нет! - они как раз те самые, о которых сказал Сенека: несчастнее всех счастливцы. Ибо их-то, избежавших нужды и горя, во всех углах подстерегает скука, как провозвестил нигилизм еще Шопенгауэр. Он же и предложил скучающим господам, в качестве средства от скуки, избрать себе игру, сообразно с характером, например, кегли, шахматы, охоту, живопись, скачки, музыку, карты, поэзию, геральдику, философию.

 

Здесь нужно особо отметить факт: исторические священные насилия Бердяева, бывшие неизбежными, необходимыми, фатальными спутниками становления человека, то есть те насилия, страдания, горе и нужда, которые непосредственно послужили делу возвышения и углубления души и ума человека (допуская, что в этой мысли есть какая-то доля истины, а не один только мазохизм) - все это остается позади, в истории, и нужно прямо сказать: вот эта самая захлестнувшая всех и вся скука является тому доказательством, и провозвестником нового страдания, доселе неведомого: страдания смыслом существования.

 

Шопенгауэр предлагал играть, в том числе и в философию - как будто философия есть игра! Кому как, конечно. И Шопенгауэр еще недостаточно скучал, он еще развлекался своею философией скуки. Он хоть и говорил, что не стоит покупать удовольствие страданиями, но все же не мог отойти от мысли, что человеку во всякое время необходимо энное количество забот, горя и нужды, дабы не озвереть со скуки. Подобно Великому инквизитору, находящему свободу мучительным бременем, Шопенгауэр находит скуку страданием, и находит лишь одно спасение - куда-нибудь сбыть себя, позабыться в красных вымыслах и играх. Скука приходит, когда наступает однообразие, повторение, подражание, то есть, ничего нового, даже в игре, уже не предвидится. Беги не беги от скуки, все одно совсем не убежишь, и всегда прибегаешь к тем же средствам, которые уже наскучили.

 

Как мог Шопенгауэр толковать о скуке, если бы сам не испытывал ее, и не желал избавиться от нее? Но если он скучал, то и его же собственное философствование, надо думать, тоже временами ему осточертевало. А если нет, то как бы он узнал о скуке? Думаю, Шопенгауэр был последним идеалистом, после которого нигилизм был уже неизбежен - благо так оно и было. Последнее, за что он еще цеплялся, так это за "непрерывную игру с разнообразными явлениями мира, способность и влечение ко все новым комбинациям мысли", которые якобы "совершенно освобождают от скуки". Но ведь скука и есть свидетельство того, что нет разнообразия, а все кажется однообразным, что нет ничего нового, а все как мир старо! Какие еще могут быть новые комбинации, как не комбинирование старых затертых мыслей, переливание из пустого в порожнее?

 

И Шопенгауэр знает это: "Содержание нашей жизни подобно рисункам в калейдоскопе, где при каждом повороте видим что-нибудь другое, хотя собственно все время имеем перед глазами одно и то же". И если речь идет об игре в философию, да еще в метафизическую, то ясно, о каких комбинациях идет речь: "иллюзия, фантастика, заблуждение шаг за шагом завоюют свою прежнюю почву, едва только познание истины перестанет приносить удовольствие", то есть избавлять от скуки, как отозвался учителю Ницше. А пока и Шопенгауэр знает это: "Реальности исчерпаемы, скоро иссякают, и вместо удовольствия приносят утомление.

 

Для избегания скуки хороши идеальности, ибо они неисчерпаемы". Насчет неисчерпаемости идеальностей я не знаю, но едва ли и сам автор собирался писать фантастические романы и детские сказки - скорее, под этими идеальностями в части философии шла речь об идеалистической философии. А ей-то как раз и приходил конец, и под видом такой философии создавалась уже полная ахинея. И вот Шопенгауэр, которого даже прозвали "пессимистом", предлагает другим серьезным мужам играть в философию! Называет ее искусством! Это же комедия!

 

Его же словами скажем о его искусстве философствовать: "Мы только тогда бываем вполне удовлетворены впечатлением от художественного произведения, когда оно оставляет после себя нечто такое, чего мы, при всем усилии мысли, не можем довести до полной ясности". И он же говорит о том, что "не надо строить никаких воздушных замков, - ибо они слишком убыточны, так как нам тотчас же приходится со вздохом ломать их"! То есть признавать, что занимался глупостями, самообманом: но кто из философов любит делать это?

 

Какая еще может быть игра, когда и сам Шопенгауэр видел, что "после того как Кант уничтожил старый догматизм, мир в ужасе застыл перед дымящимися развалинами", и что философия уже вставала на порог нигилизма, пессимизма, экзистенциализма, реализма и еще черт знает каких пропастей, в которые заглянуть также жутко, как и в скуку? Хотя надо-то как раз в скуку...

 

Ницше прояснил смысл дымящихся развалин: "Мы присутствуем при зрелище чудовищного мира развалин. Церковь есть этот город погибели: религиозное общество христианства видится нам потрясенным до самих оснований - опрокинута вера в бога... Отталкивая от себя христианскую интерпретацию природы, истории, душевной жизни человека и осуждая ее "смысл", как фабрикацию фальшивых монет, мы тотчас же со страшной силой сталкиваемся с шопенгауэровским вопросом: имеет ли существование вообще смысл???"

 

Сам же маэстро философии, Шопенгауэр, говоря, что реальности причиняют утомление, почти то же самое говорит и об идеальностях: "Все новые комбинации мысли избавят от скуки, если исключить момент утомления". А если не исключать? Что это за утомление такое? Что значит утомиться спасаться от скуки? Это и значит, что и вовсе все осточертело, даже все новые комбинации, которые суть комбинации старого и поиски прошлогоднего снега.

 

"Новые комбинации мысли избавят от скуки, если исключить саму скуку их комбинировать"! Нет спасения тому, кто вечно спасается, и нет вечного спасения. И Ницше устал от вечного возвращения: "Позволь мне сказать правду: твое доказывание утомляет голод моего духа". Здесь, у Шопенгауэра, был положен предел этим самым комбинациям, за которыми даже не как исключенный момент утомления, а необходимо и неизбежно наступает сознание повторяемости и однообразности в философской игре: "Деятельность нашего духа - это хронически отодвигаемая скука", - а не размышление о "прекрасном и высоком"! Едва остановишься, тут же скучно, и пойти уже некуда, разве что в полную ахинею и в сумасшедший дом, и нет уже спасения от

скуки, кроме как рассуждать о том, как скучно жить на свете. И вот, самые скучающие из всех скучных нигилистов, Ницше и Бердяев, по молодости лет по уши вчитываются в философию Шопенгауэра, о чем сами свидетельствуют.

 

И что же? Путь уготован: "От скуки спасает творчество", пишет Бердяев даже у края отверстой могилы: всё "творчество", разумеется, пустая трата времени. И Ницше: "Когда все пройдено, что тогда? Когда все комбинации, какие только возможны, исчерпаны, что тогда?" А тогда и наступает исключенный Шопенгауэром момент утомления, то есть все та же скука, от которой заранее, предумышленно избавлялись вот этими самыми творческими комбинациями.

 

Исчерпались, надоели они, надоело самому себя за нос водить - и все, опять у разбитого корыта, перед тою же самой проблемой, от которой бежали кто двадцать, а кто и все сорок лет. Разве не так? "Что тогда? Что тогда?!" Но раз уже все пути пройдены, и ничего нового ни открыть, ни выдумать уже невозможно, все исчерпано, то остается лишь по-новому скомбинировать старую притчу о все новых комбинациях.

 

И Ницше выдумывает "вечное возвращение", круговое движение, бесконечное

повторение одного и того же бесконечного повторения. Не исключается даже возможность возвращения в лоно церкви, облачение в поповские подрясники - лишь бы сохранить ка¬кое-то подобие движения, лишь бы не остановиться, не остаться в покое, неподвижности, пустоте, беззвучии, безмыслии - лишь бы убежать от самой скуки.

 

Но ведь это ненадежное средство для того, кто ищет истину, кто находится в своем уме и в светлой памяти, ибо он понимает, что при этом ком¬бинировании старого и вечном повторении он обращается то во тьму средневековья, то вовсе к дикости или варварству, к идолопоклонству и вере в духов, то есть ко лжи, к глупости. Ведь все возможные комбинации предполагают все возмож¬ные направления мысли, до самых радикальных безумств, вплоть до нужды в величайшей и ужаснейшей войне. За исключением одного: истины, то есть того самого, что уже не хватит духу переврать и наглости вернуться к бреду. Но ведь от истины и бегут! Как же не опасаться всего, что с нею связано?!.

 

И вот, начинается игра в философию, основным движущим мотивом которой является скука, а условием игры - не проговориться, не сказать правды, не увидеть воочию, что все это только игра, самообман, скучнейшее бегство от скуки...

 

Перво-наперво, уже известно, что эта скука началась с того, как исчезли нужда и горе. Далее, известно, что в нужде и горе не только не было скуки, но были и высочайшие творческие подъемы, и вообще возвышение и углубление человека. И хотя подниматься уже некуда, и нечего уже углублять, все-таки исподволь, как будто так и надо, начинаются нападки на обывательщину, серость мещанскую, на успокоенность и равнодушие - то есть на все то, что не знает и знать не хочет горя и нужды, а просто в своем углу потихоньку живет и трудится, вдали от проблем скучающих ученых мужей.

 

А эти не успокаиваются: с возрастающей силой обрушиваются они на комфорт, избалованность, обеспеченность, защищенность, ибо от всего этого страдают сами, и все это снова и снова нагоняет на них скуку. Далее скучающие уже прямо говорят: вся эта мирная, жирная, счастливая жизнь ведет к скуке, чувству бессмысленности, апатии, одиночеству, - и делается вывод: требуется контраст в виде нужды, голода и мордобоя, чтобы было не так скучно и бессмысленно жить. И вообще, все эти счастливчики, чистенькие и богатенькие, суть свиньи, свинства своего не понимающие, если им не так же плохо, как нам, скучающим и бессмысленным.

 

Но погодите, пройдет время, и они захрюкают со скуки, и они обнаружат, что жизнь их сводится к простому существованию, подобно существованию столов и стульев, и они совершат самоубийства. А если не совершат, то раздадут имение свое нищим, и сами захотят контраста в виде нужды и голода... А затем, всё в процессе поиска новых комбинаций, и вовсе утверждается, что народы периодически должны сходить с ума, чтобы воевать, и что Европа так сильно и неотложно нуждается в самом ужасном кровопролитии, что если оно не произойдет, то... видимо, самим этим писателям станет совсем плохо, ибо от скуки нет спасения, и кругом все скука, хоть на стену лезь - и на стене скука и бессмыслица.

 

Буквальные призывы к войне, к безумству, к варварству - итог того, что некогда почуяли опасность в покое и обеспеченности, в затаенной в них скуке. Причем все это скучающее безобразие оправдывается тем самым, что в прежние, дескать, времена, в эпохи величайших бед и страданий, были высокие полеты творческой мысли, что в битвах выковываются все добродетели мужественного и благородного духа и т.п.

 

Пусть так, и пусть это так и было. Но сегодня-то уже не ради добродетели вы отказываетесь от добродетели, и не Христа ради сегодня вы распинаете живых людей, - убежать от скуки и сотворить себе новых идолов - вот ваша единственная мысль и задача. Я даже подозреваю, уж не в оправдание ли этого скучающего безобразия были выдуманы добро, исходящее от зла, священные насилия, безбожная власть от бога? "Во зле росла добродетель, так откажемся от добродетели, подсыпем зла и перцу - глядишь, пуще прежнего заблещут добро и истина!" И вот в этом "откажемся" и сказывается ваше бегство от скуки, садомазохическая извращенность мысли. Вы, поднявшиеся на борьбу с суеверием и идолопоклонством, продолжаете распинать на крестах и сжигать на кострах войны самих себя и ближнего своего - во имя ли борьбы с варварскими обычаями, во имя ли уничтожения предрассудков и средневекового иезуитизма? Но нет в вас более роста добродетели, нет продвижения вперед и вверх, нет углубления человека. А есть только "возвращение к варварству", о чем и говорят г.г. Ницше и Бердяев.

 

Потому и приходится теперь, гранича с глупостью, разграничить настрого два периода мысли; до скуки и - во время скуки. То, что до скуки, поистине, необходимо и невинно, назовите вы древнейшую психологию хоть священным насилием, взрастившим во зле саму добродетель - это имеет не большее значение, чем "основной вопрос философии". Но то, что вы насочиняли от скуки своей - увы! - уже не необходимо, не невинно, ибо и является бегством от скуки, в самых извращенных формах. Ибо "человек ответствен за свои убеждения, за само их содержание, и глупость и посредственность являются виной", если вы со свиным рылом суетесь в калашный ряд, прикрывая "свободой совести" свою бессовестность и рабские привычки.

 

Это же совершенно ясно: если некто скучающий узрел, что в комфорте и обеспеченности - скука и бессмысленность жизни, и потребовал контраста в виде горя и нужды, то чего же еще ожидать, как не этих горя и нужды? Вы их хотите? Вам их мало? Вам скучно? Вы садомазохист? Вы безумец? Дурак? - Так бы сразу и сказали!

 

Повторю: следует четко различать оценку "горя и нужды", как и евангельское "погубление души своей", как и краусовские "отчаяние и разочарование" - до скуки и во время скуки. В первом случае имеем дело со становлением человека, со всею диалектикою и безумными дрязгами. Во втором случае имеем нечто такое, что «при любых обстоятельствах могло бы все-таки и не произойти, иначе это не преступление, а действие безумного, невменяемого человека», словами Эриха Соловьева.

РецЭпт

Привет, Кюри!

Ты серьёзно?

Я виноват, что пренебрегаю сегодня личными сообщениями...

Этот самый рецепт...ну, достаточно много лет, короче... так и было!

Именно так! И это до сих пор продолжается!

И пусть продолжается?

Ты со мной? Вот что единственно важно!

Ты со мной? Вот что единственно важно!

 

Я с вами *взыхает* ))))

Тем более, что вы тут все моих знакомцев и любимцев цитируете.

Человеку приедается то, что у него в изобилии. В условиях обывательского комфорта, когда среда может предоставить человеку все, чего он ни пожелает, нередко можно наблюдать извращенное стремление вызвать дисгармонию.

Личность в своем творческом развитии и для самоутверждения нередко движется от уюта и комфорта навстречу жизненному драматизму, сложности, экстремальности, более острому беспокойству. В этом и проявляется богатство счастья и смысла жизни (А.А.Милтс)

 

Ницше: "обладание правдой скучно". Шопенгауэр: "Реальности скоро иссякают и причиняют утомление. Для избежания скуки хороши идеальности - они неисчерпаемы".

Бердяев: "Творчество освобождает от скуки".

Ницше: "Реальностей и вовсе не было в моем знании, а идеальности ни черта не стоили"...

Поскольку нужно было отгонять скуку, постольку же нужно было и давать истине пинка - чтобы она не свернула тебе шею.

Как после этого говорить о любви к мудрости, о поисках истины, или пусть даже о трагедии познания? - Скорее уж о комедии познания! Истина слишком скучна для вас, а сами вы слишком мудры для таких скучных вещей, как истина. Но ваши идеальности уже ни черта не стоят...

 

Кто говорит все без утайки, тот насыщает нас до отвала и отбивает у нас аппетит... И кто желает сохранить аппетит и вкус к жизни, кто хочет упоенно воображать и сочинять то, чего нет и не было, тот не должен высказываться до конца, и всегда должен что-нибудь утаивать. Правда пресыщает до отвала и нагоняет скуку. Ложью не пресыщаются никогда (М.Монтень)

 

Конечность жизни вызывает тоскливое чувство. Интересен лишь человек, в котором есть прорыв в бесконечность. Есть вечная новизна и молодость истины. Я всегда бежал от конечности жизни. Я чувствую себя несчастным, несчастным не по внешней своей судьбе, а по внутренней своей конструкции, по невозможности испытать удовлетворение, по непреодолимым противоречиям, по нелюбви ни к чему конечному, по склонности к тоске, по постоянному беспокойству. Уродливая обыденность жизни оттолкнула меня к метафизике (Н.А.Бердяев)

 

Вполне познанный человек уже не представляет интереса... Чересчур ограниченный выбор стандартизирует жизнь и вкусы людей. Многообразная действительность - необходимое условие для развития личности, поскольку человек получает возможность выбора. Важно прислушиваться к стихии подсознательного, без которой немыслимо существование неисчерпаемой духовной потенции творчества. Это - кладовая тайн.

Фантазия и воображение - это крылья человека, которые дают ему возможность познать изумительную радость полета... Порядок и хаос, жизнь и смерть, идеал и действительность, рациональное и иррациональное, правда и ложь, наука и религия, материализм и идеализм, мудрость и глупость, почитание истины и ослиное упрямство во лжи, - это не полный перечень противоречий, которые вечно решаются и будут решаться. Они залог духовного обновления, бодрости и жизненного драматизма.

Мастерство человека заключается в том, чтобы эти вечные противоречия, дополняя друг друга, придавали ценность и смысл человеческой деятельности и жизни. Вечные моральные проблемы обеспечивают вечное моральное творчество, если будет обеспечена и вечная скромность по отношению к этим проблемам: мастерство философа в том, чтобы вечные противоречия оставались вечно неразрешенными (А.А.Милтс)

 

В области метафизики прочных убеждений не может и не должно быть. Уместно говорить о вечном колебании и шатании мысли (Л.И.Шестов)

 

Познать о боге ты ничего не можешь, ибо он превыше всякого познания (М.Экхарт)

 

Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным

, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы (от Луки)

 

Стыд существует всюду, где есть "таинство". Последнее же есть религиозное понятие, которое в древнюю пору культуры имело больший объем. Всюду существовали замкнутые области, к которым божественное право запрещало доступ. Весь мир внутренних состояний, душа еще и теперь есть для всех не-философов таинство, после того как в течение долгих эпох считалось, что душа имеет божественное происхождение и достойна общения с богами: она есть таинство и возбуждает стыд...

Существует подлинная скромность, т.е. сознание, что мы - не наше собственное создание, и она вполне подобает великому уму, потому что именно он может постичь мысль о полной безответственности. Чувствовать себя самого менее ответственным и вместе с тем находить вещи более интересными есть для него двойное благодеяние, которым он обязан метафизике. Позднее, правда, он начинает испытывать недоверие ко всему метафизическому способу объяснения. Тогда он усматривает, что эти же результаты достижимы другим путем и более удачным способом, и что физические и исторические объяснения столь же возбуждают это чувство безответственности, и что интерес к жизни и ее проблемам разгорается еще более.

Если отпадает представление о боге, то отпадает и чувство греха.

Тогда остается только то недовольство самим собой, которое срослось со страхом перед наказаниями земного суда или перед презрением людей. Если удается, сверх того, приобрести и воспринять в плоть и кровь убеждение о безусловной необходимости всех поступков и об их полной безответственности, то исчезает и указанный остаток совести...

Существует подлинная скромность... чувствовать себя самого полностью безответственным, чтобы находить все вещи более интересными (Ф. Ницше)

 

Вполне познанный человек уже не представляет интереса... Многообразная действительность - необходимое условие для развития личности... Совершенство, которое достигло предела, и более не совершенствуется, удовлетворяясь достигнутым, которое не требует беспокойства, риска и преодоления трудностей на пути к совершенству, не может быть правильным и прекрасным.

Человеку крайне важно сохранить стремление к совершенству. Формирование человека - это вечная незавершенность и незаконченность (А.А.Милтс)

 

Человек может выбирать между двумя возможностями: идти назад или двигаться вперед... Природа, или сущность человека, не является специфической субстанцией, вроде добра или зла, а является противоречием, которое заложено в самих условиях существования. Этот конфликт требует решения, которое может быть только регрессивным или только прогрессивным.

То, что кажется врожденным стремлением к прогрессу, есть динамика поиска новых решений. На каждой новой ступени возникают новые противоречия, принуждающие и далее искать новых решений. Этот процесс будет продолжаться, пока человек не достигнет своей конечной цели. Сможет ли человек достичь ее, не должно нас здесь занимать. Гораздо важнее новая цель и вера в то, что можно приблизиться к ней... Ключевая проблема психологии состоит не в удовлетворении или фрустрации отдельных инстинктивных стремлений, а в отношении индивида к миру (Э.Фромм)

 

То, что можно наблюдать у ограниченного количества человеческих индивидов как неутомимый порыв к дальнейшему совершенствованию, без труда объясняется как следствие вытеснения первичных позывов, на котором и построены наибольшие ценности культуры. Вытесненный первичный позыв никогда не перестает стремиться к своему полному удовлетворению, которое состояло бы в повторении первичного опыта удовлетворения.

Все замены, выработки реакций и сублимации недостаточны, чтобы устранить его постоянное напряжение. И из разности между найденным и требуемым удовлетворением создается движущий момент, не позволяющий остановиться в какой бы то ни было из создавшихся ситуаций.

Путь назад к полному удовлетворению, как правило, прегражден сопротивлениями, поддерживающими вытеснения, и, таким образом, не остается ничего иного, как движение в другом, еще свободном направлении развития, правда, без перспективы процесс завершить и достичь цели... Легко доказать, что психическая ценность любовной потребности понижается тотчас же, как только удовлетворение становится слишком доступным. Чтобы увеличить половое возбуждение, необходимо препятствие.

Там, где естественные сопротивления удовлетворению оказываются недостаточными, там люди всех времен создавали условные препятствия, чтобы быть в состоянии наслаждаться любовью. Во времена, когда удовлетворение любви не встречало затруднений, как, например, в период падения античной культуры, любовь была обесценена, жизнь пуста.

Нужны были сильные "реактивные образования", чтобы создать необходимые аффективные ценности. Наивысшего значения любовь достигла у аскетических монахов, вся жизнь которых была наполнена почти исключительно борьбой с сексуальными искушениями. Следует допустить возможность существования в самой природе сексуального влечения чего-то, что не благоприятствует наступлению полного удовлетворения. Но именно эта неспособность полового влечения давать полное удовлетворение становится источником величайших культурных достижений. Ибо что могло бы побудить людей давать другое применение сексуальным импульсам, если бы при каком-либо распределении их они могли бы получать полное счастье?

Они не отошли бы от этого счастья и не делали бы дальнейших успехов...

Ход психических процессов автоматически регулируется принципом наслаждения. Этот процесс каждый раз возбуждается связанным с неудовольствием напряжением и затем принимает такое направление, что его конечный результат совпадает с уменьшением этого напряжения - с избежанием неудовольствия или с порождением удовольствия... Мы преисполнились бы признательности к философской или психологической теории, которая сумела бы объяснить нам значение столь императивных для нас ощущений удовольствия и неудовольствия. К сожалению, ничего приемлемого нам не предлагают.

Я вполне сознательно отказался от громадного наслаждения, которое дает чтение произведений Ницше. Зато я готов теперь отказаться от всех притязаний на первенство в тех случаях, когда психоаналитическое исследование может только свестись к подтверждению суждений философов (З.Фрейд)

 

Сегодня в том же духе можно сказать: неутомимый порыв к совершенствованию без труда объясняется как следствие невозможности вернуться назад к полной бессознательности при никогда не перестающем стремлении стать таковым.

Из разности между невозможностью стать невменяемым и желанием сделаться безумцем создается движущий момент, не позволяющий процесс завершить и достичь цели. Этот же порыв можно объяснить и как следствие невозможности обрести себе смысл в принципиально бессмысленном существовании. И этот же движущий момент можно объяснить как невозможность раз и навсегда избавиться от скуки, то есть насовсем убить время, которое все равно идет себе, идет, и никак не кончится. Или невозможностью раз навсегда наесться, напиться, насношаться, выспаться вперед на всю жизнь, чтоб уж больше не хотелось.

Разве такое возможно? Какое еще может быть "полное половое удовлетворение", которого никак не мог достичь Фрейд? В самом, что ли, деле, на всю жизнь сразу натрахаться? Это же маразм полный. Нет, говорит, нельзя раз навсегда удовлетвориться, и хорошо, так еще сами откажемся, чтоб не было скучно и жизнь пуста не казалась.

Препятствие к любовному удовлетворению создает движущий момент неутомимого порыва к совершенствованию, - надо же так изолгаться! А ведь иначе, пожалуй, полпсихоанализа как ветром сдует, если станешь читать Ницше, Достоевского, все про "искание бога", про силу, которая стремится дойти до конца и в то же время конец отрицает. Если скука - дочь времени, то какой уж тут конец может быть скуке? А истолковывать скуку через подавленную сексуальность, да еще допускать, что в самой природе полового влечения есть нечто противоречащее возможности натрахаться раз на всю жизнь, - извините, я уже боюсь, что и сам сейчас сойду с ума от всех этих вывертов.

Ладно бы, неутомимый порыв объяснялся бы тем, что просто делать больше нечего, кроме как неутомимо порываться. Почему бы не порываться? Пусть себе порываются...

Я чувствую себя несчастным по внутренней своей конструкции, по невозможности испытать удовлетворение, по нелюбви ни к чему конечному, по склонности к тоске, по постоянному беспокойству. Обыденность, повторяемость, подражание, однообразие, скованность, конечность жизни вызывают чувство скуки, притяжение к пустоте...

Кризис культуры совершается в избранном меньшинстве, которое изжило пути культуры, познало ее до конца (Н.А.Бердяев)

 

Всякая культура, достигшая высшей точки своего развития, вызывает неуютное чувство, подобное похмелью после победы. И то и другое способствует росту нигилистических настроений, которым подвержены люди, вдруг лишившиеся всех целей.

Все они могут иметь, чего ни пожелают. Однако их одолевает душевная болезнь недостаточности: им нечего больше хотеть, у них нет цели (М.Шпербер)

 

Основной акт человеческой воли - боязнь пустоты: человек нуждается в цели - и он скорее предпочтет хотеть Ничто, чем ничего не хотеть. Желаний хочу я и только желаний: и вместо удовлетворения - новых желаний.

Когда все пути пройдены, когда все возможные комбинации исчерпаны, что тогда?.. Счастливый век совершенно невозможен потому, что люди хотят только желать его, но не хотят его иметь, и каждый отдельный человек, когда на его долю выпадают счастливые дни, прямо-таки научается молиться о беспокойстве и беде (Ф. Ницше)

 

Здесь, на земле, нет и не должно быть покоя. Жизнь - это стремление к цели, к которой можно приблизиться, но которой немыслимо достичь. Поэтому здесь и нет покоя. Покой безнравственен. Я не решаюсь указать, в чем заключается эта цель, но какова бы она ни была, она есть или должна быть. Без нее жизнь бессмысленна. Допустить это - значит отрицать бога. Мало того, это значило бы признать жизнь злой и глупой шуткой (И.Мадзини)

 

Роковой враг всех утопий - скука (Г.Селье)

 

Ничто так не раздражает и не вызывает такого пресыщения, как изобилие. Какой сладострастник не почувствует отвращения, если во власти его окажутся триста женщин, как у султана в его серале?

Мысленно представляя себе человека, испытывающего все желанные для него радости, - вообразим такой случай, когда все тело этого человека навеки охвачено наслаждением, подобным тому, какое бывает при акте оплодотворения, в момент наибольшей остроты ощущений ("полное удовлетворение"?), - я явственно вижу, как он изнемогает под бременем своего блаженства, и чувствую, что ему не под силу выдерживать столь беспримерное и столь всеобъемлющее непрерывное наслаждение.

И действительно, едва насытившись им, он уже бежит от него. Обладание вдосталь порождает в нас холодность, и страсть становится вялой, притуплённой, усталой, дремлющей. Нет ничего столь противоположного нашему вкусу, как пресыщение удовольствиями, и ничего столь для него привлекательного, как то, что редко и малодоступно...

С чем бы мы ни знакомились, чем бы ни наслаждались, мы все время чувствуем, что это нас не удовлетворяет, и жадно стремимся к будущему, к неизведанному, так как настоящее не может нас насытить. Наше алкание неустойчиво и ненадежно: оно не способно ничего удержать, не способно дать нам чем-либо насладиться по-настоящему.

Разве не является удивительным свидетельством несовершенства наша неспособность по-настоящему удовлетвориться чем-либо: даже в желании и воображении мы не способны выбрать то, что нам нужнее всего? Об этом ясно свидетельствует извечный спор между философами - в чем заключается высшее благо для человека, который еще продолжается и будет продолжаться вечно, не находя ни решения, ни примирения.

Понятие добродетели предполагает трудность и борьбу: добродетель не может существовать без противодействия. Божественный промысел преднамеренно допустил, чтобы святая церковь его была раздираема столькими треволнениями и бурями. Он сделал это затем, чтобы разбудить этой встряскою благочестивые души и вывести их из той праздности и сонливости, в которые их погрузило столь длительное спокойствие.

И если положить на одну из двух чаш весов потери, понесенные нами в лице многих заблудших, а на другую - выгоду от того, что мы вновь стали дышать полной грудью и, взбудораженные этой борьбой с грехом, обрели наше былое рвение к добродетели и душевные силы, то, право, не знаю, не перевесит ли польза вреда.

Доброта прекраснее и привлекательнее, когда она - редкость, а враждебность и разноголосица всего окружающего усиливает и укрепляет стремление делать добро, воспламеняя душу и необходимостью бороться с препятствиями, и жаждою славы. Добродетель не вяжется с отсутствием трудностей.

Легкий, удобный и наклонный путь, по которому направляется хорошая природная склонность, это еще не есть путь истинной добродетели. Последняя требует трудного и тернистого пути, она должна преодолевать либо внешние трудности, которыми судьба старается отвлечь ее от ее нелегкого пути, либо трудности внутренние, вызываемые нашими необузданными страстями и несовершенством.

Если добродетель ярче сияет благодаря борьбе противоположных стремлений, то значит ли это, что она не может обойтись без порока и что своей ценностью и почетом она обязана ему??? Я всегда наблюдал удивительное совпадение двух вещей: помыслы превыше небес, нравы - ниже уровня земли. Если я предположу, что совершенная добродетель познается лишь путем умения подавлять и терпеливо сносить боль, если я предпишу ей в качестве обязательного условия трудности и препятствия, то что же сказать о добродетели, поднявшейся на такую высоту, что она не только презирает страдание, но даже наслаждается им, упивается им до степени восторженного экстаза???... До чего же чудовищно животное, которое внушает ужас самому себе, которому его удовольствия тягостны и которое по собственной воле обрекает себя несчастьям! Есть и такие, которые бегут от здоровья и веселости, как от качеств злостных и пагубных. Мы щедры на выдумки лишь в одном, а именно, как бы причинить себе зло, и оно, поистине, дичь, гонясь за которой, мы растрачиваем (дуреющие от безделья и скуки) силы своего ума, этого опасного орудия нашей беспутности (М.Монтень)

 

Добродетель возрастает, когда ее подвергают испытаниям (Сенека)

 

Привычку никогда нельзя признать добром, даже и привычку к хорошим поступкам. Хорошее благодаря ей перестает быть добродетелью. Добро только то, что добывается усилием. Добродетель всегда двигается вперед и все-таки всегда начинается сначала (И.Кант)

 

Настоящая жизнь - в том, чтобы становиться лучше. Для этого нужно усилие. И это усилие дает радость. Человек, живущий духовной жизнью, не может не видеть, что страдания подвигают его к желанной цели совершенствования, и для такого человек страдание теряет всю свою горечь и становится благом. Без страданий не может быть духовного роста. Страдание - необходимое и благодетельное условие жизни. Добродетель и сила души укрепляются и совершенствуются в несчастье, в страданиях, в болезнях (Л.Толстой)

 

Мы поклонились религии несчастья. Дивно ли, что мы так несчастны? (В.Розанов)

 

Я подозреваю, что происхождение учения о "борьбе противоположностей" имеет скорее и более психологические корни, чем основано на наблюдении природы. И это в первую очередь монтеневская "добродетель, которая ярче сияет благодаря борьбе противоположных стремлений". Послушайте еще двоих свидетелей...

 

Жизнь как отдельного человека, так и всего человечества есть неперестающая борьба плоти и духа. В этой борьбе дух всегда остается победителем, но победа эта никогда не окончательная, эта борьба бесконечна, она-то и составляет сущность жизни (Л. Толстой)

Истинная мера величия и силы определяется лишь тем, насколько велика и сильна противоположность, которую преодолевает дух, чтобы вернуться к своему внутреннему единству.

Интенсивность и глубина субъективности обнаруживаются тем больше, чем сильнее тянут ее в разные стороны обстоятельства, чем больше раздирают ее те противоречия, под гнетом которых она должна оставаться неколебимой внутри самой себя. Только в этом самораскрытии утверждается сила идеи, мощь идеального (Гегель)

 

Я замечаю, что диалектику нагло используют для объяснения "борьбы добра и зла", утверждая при этом, что эта "борьба противоположностей" бесконечна, что "добро и зло неразделимы" и т.д. и т.п. Но ведь и саму эту "борьбу" сочинили идеалисты, черпая ее как раз из того самого источника, который и они сами, и вы теперь жаждете освятить.

Идеалисты не жалеют слов возмущения в адрес редукционизма, механицизма и т.п. Но как только речь заходит о "добре и зле", тут уже они не стесняются доказывать "единство и борьбу добра и зла" по аналогии с полюсами магнита, временем суток, всевозможной симметричностью в природе. Но где же тут противоречие? Где раздираемый дух?

 

Однако, если изначально все это есть чушь собачья, и придумано единственно от скуки, дабы придать жизни смысл чрез борьбу, стремление, достигание недостижимого и т.п. потусторонности, то возникает подозрение так же и к "диалектическому материализму". Если "борьба добра и зла" объявлена нескончаемой лишь потому, что "только доброе скучно", а злодейство непосредственно участвует в созидании "смысла жизни", то этого более чем достаточно, чтобы серьезно усомниться во всем учении...

 

Сама формулировка «закона единства и борьбы противоположностей» провоцирует на упрощенное понимание сути этого закона, механическое «соединение» противоположных сторон.

В этом отношении, хотя бы в чисто методическом плане, предпочтительней название «закон диалектической противоречивости» (П.В. Алексеев, А.В. Панин)

 

Подыграем этим чистым методистам, и скажем: следовало бы и вовсе именовать этот закон «законом самопротиворечивости», еще раз подчеркивая этим само-, что никакое ни механическое соединение сторон, никакие ни две, ни три, ни пять систем или истин противоречат друг другу, а все та же самая старая система развивается в новую.

 

Самая суть понятия «противоречие» в том и заключается, что это именно самопротиворечие, самоотрицание, самонетождественность. «Одно и то же» явление, развиваясь, сохраняя при этом генеалогическое единство, трансформируется, перерождается в иное явление, уже не тождественное исходному, т.е. нетождественное самому себе. И вот эта самонетождественность развивающейся системы раскрывает смысл понятия самопротиворечие: когда внутри единой системы возникает нечто новое, отличное, нетождественное исходному, то это самое новое и является противоречащим старому.

 

Понятие же противоположности имеет тот же смысл, что и связка понятий старое-новое; то есть вообще не имеет смысла: почему старое и новое обязательно должны быть противоположны? – именно в смысле своей антагонистичности? Новое возникает из старого, сохраняет его в себе как некую генетическую основу, отрицает и разрушает какие-то его характеристики – но откуда взялось представление о непременной антагонистичности, противоположности старого и нового?

 

Пусть новое отлично от старого, пусть оно есть иное качество старого – но разве здесь столь необходимо употребление термина «противоположность»? И ведь действительно этот неудачный термин совращает понимать под противоположностями север и юг, плюс-минус, тепло-холод, небо-землю, бога-черта, - и все это не имеет к развитию ни малейшего отношения!

Покопайтесь в примерах, содержащих развитие, и станет ясно, что категория «противоположность» проникла в диалектику не из природы, а из логики, богословия и научного коммунизма.

 

Главная статья веры метафизиков – противоположность ценностей… Сама ценность благих и почтенных вещей объясняется единосущностью их с дурными, мнимо противоположными им вещами (Ф. Ницше)

 

Мы ведь не говорим, будто растения противоположны семенам, будто человек противоположен обезьяне, будто взрослый противоположен ребенку. Нам даже нет никакого дела до этих тонкостей развития, изучаемых школьниками. Понятие «противоположности» имеет скорее психологические корни, чем взято из природы.

 

Вот примеры таких противоположностей: бог и дьявол, грех и искупление, благодать и проклятие. И это именно противоположности ценностей, созданные священниками. И к диалектике, к развитию подобные вещи никак не относятся. Естественно, что добро и зло здесь борются вечно, и противоречие между ними никогда не будет разрешено, ибо это вечное противоречие придает ценность и смысл христианской жизни.

 

И здесь действительно не подлинная, а именно мнимая противоположность: «святость» свята лишь на фоне «порока», и без него не имеет смысла. Вот где раздолье «единству и борьбе противоположностей» - в метафизике: добро сияет благодаря подлости зла, и всё борется с ним, не желая, впрочем, окончательной победы, дабы история не закончилась.

 

К.Маркс прямо говорил в один голос с Ф.Ницше: «Счастье – в борьбе». Можно добавить сюда классовую борьбу, и станет ясно, каким образом эта самая «борьба» укоренилась и укрепилась в советской философии.

 

Итак, вечно неразрешимое противоречие между противоположными ценностями придает жизни смысл и ценность. И с тою же целью «философы» налагают табу на действительное развитие мысли, не допускают вообще никакого развития как разрешения противоречий, как осуществление скачкообразных изменений и возникновение новых качеств. Здесь налагается табу на саму диалектику! И диалектика успешно приспособлена и подлажена под богословие и под классовую борьбу.

 

Разрешайте и устраняйте все противоречия, идите к абсолютной истине, и если с нею будет нечего делать, то справьте по философии поминки. Ее история близится к концу. «Философия не есть наука. Научная философия есть отрицание философии», - из этих слов Бердяева уже ясно, что ищущий истину однажды всерьез и окончательно разочаруется во всех на свете философиях.

 

Разрешением противоречия между наукой и философией будет предсказанное отрицание философии. Да, философии больше нет. Кончилась. Пришла к самопротиворечию, самоотрицанию и самоуничтожению. Переродится ли она во что-нибудь иное, возникнет ли в новом качестве и облике?

 

Вопрос: история тысячелетних заблуждений человечества, вся его ложь и глупость, вся его близорукость и торопливость, все интеллектуальные затруднения и трусость – что может и что должно родиться из всего этого?

 

Большим достижением было бы уже только избавление от вековой лжи и самообмана. Еще большим – запретить себе создавать каких-либо кумиров и идолов. Философы останутся без хлеба – вместе со священниками. Совершенно справедливо.

Вся советская философия имела одну-единственную главную задачу – «научно доказать» коммунистическую идеологию, для чего оправдать и освятить революцию, диктатуру пролетариата, строительство коммунизма и т.д.

 

Вся теория развития, все учение об общественно-экономических формациях – всё самым тесным и непосредственным образом связано с классовой борьбой и социалистической революцией. Не будь необходимости в «научном обосновании» этих борьбы и революции, судьба диалектики, без сомнения, была бы иною.

 

Следует ясно понимать, что во весь советский период наши студенты изучали единственно апологию коммунизма, и помимо этого никакой «философии» в СССР не было. Теперь, с крушением коммунистического идеала, в наших руках не осталось ничего, никакой иной «общенациональной идеи».

Возвращение в лоно христианства выглядит как омерзительное лицемерие. Философствование в духе той же диалектики и общественного прогресса стало бесполезным и бессмысленным – диалектика была алгеброй революции, и вне связи с последней уже не имеет «практически-политического значения».

Диалектика не злободневна, теперь иные цели и интересы. Зачем ее учить? Ради преподавательской зарплаты? Вот раньше – другое дело. Послушайте…

 

Социалистическая революция в нашей стране представляла собой величайший качественный скачок в истории человечества. Коренное противоречие между рабочим классом и буржуазией может быть решено в конечном счете лишь в ходе социалистической революции.

Противоборство классов является важнейшей движущей силой истории, подлинным источником ее развития. Классовая борьба оказывается важнейшей движущей силой истории.

В ходе этой борьбы разрешаются внутренние антагонистические противоречия между производительными силами и производственными отношениями, разрушаются старые формы организации общества и создаются новые (А.И. Ракитов)

 

Разве не очевидно, что вся теория развития была лишь апологией Великого Октября? Классовая борьба и революция оказали наибольшее влияние на советскую философию, сделав диалектику идеологическим оружием пролетариев, или их символом веры.

 

За свою более чем 25-вековую историю философия пережила три основных периода и сменила три ведущих тенденции. На первом этапе, с рубежа 7-6 в.в. до н.э. по 16 век н.э. включительно, основной и ведущей в философии была онтология как учение о бытии.

Гносеологический этап, условным и красноречивым началом которого можно считать сожжение Дж. Бруно в 1600 г., хронологически приходится на 17 век. Нового времени и эпоху Просвещения. В 60-х годах 19 века из первых двух направлений начала вырастать и к рубежу 19-20 в.в. на первый план вышла аксиология как философское осмысление ценности человеческого бытия. Увидеть и объяснить весь мир как осмысленный и нравственно-ценный можно лишь исходя из самого человека и его свободы воли.

Не человек – из мира и мире пребывающий, а мир из человека и в человеке – вот принципиальная смена философских парадигм, предложенная Шопенгауэром.

На аксиологическом этапе уже к первой четверти 20 в. перед человечеством, обезумевшим и отчаявшимся от сумасшедших открытий, войн, кризисов и революций сразу во всех сферах бытия и сознания, философия раскрылась, наконец, в своей подлинной сути.

Развернувшись в этой главной своей ипостаси, философия произвела переоценку ценностей и попыталась найти безболезненный, т.е. культурно-ценностный выход, но реально только высветила саму трагедию безысходности, обнаружив ее духовные истоки. Чем бы философия ни была, она единственная имеет возможность отвечать на такие вопросы, на которые в принципе нет и не может быть однозначного ответа. Например, о смысле жизни.

Философия, не только отставшая, но даже сравнявшаяся со своим временем, уже бессмысленна и бесполезна, но зато всегда нужна и современна философия будущего, разрывающая путы человеческой повседневности (Г.П. Выжлецов)

 

Отставшая философия бессмысленна и бесполезна: все эти платоны, аристотели, спинозы, канты, гегели – бессмысленны и бесполезны.

Когда пришли физики, и настала-таки эпоха Просвещения, и стало уже невозможным заблуждаться относительно того, будто Земля стоит на трех слонах, вся прежняя онтология полетела к черту – стала бессмысленной и бесполезной. Престол божий сильно пошатнулся, и христиане в бессильной злобе сожгли Бруно.

 

Когда пришли психиатры, и стало уже невозможно верить, будто весь мир заключен в человеческой голове и есть лишь ее представление, вся прежняя гносеология полетела к черту – стала бессмысленной и бесполезной. Все боги умерли, и христиане в бессильной злобе стали истреблять самих себя и друг друга.

На онтологическом этапе философы заблуждались относительно бытия и первопричин (пока не пришли физики). На гносеологическом этапе философы заблуждались на счет познания и критерия истины (пока не пришли психологи).

На аксиологическом этапе философы заблуждаются насчет ценности и смысла жизни – пока не придет еще кто-нибудь и не положит конец аксиологии, сделав ее бессмысленной и бесполезной. Вся философия есть история человеческих заблуждений и фантазий, суррогат, заполняющий белые пятна на картине мира. Настало время поставить философию рядом с астрологией и алхимией.

 

Совершенно недостаточно определить философию как учение о принципах или как наиболее обобщенное знание о мире, как о целом, или даже как учение о сущности бытия. Главный признак, отличающий философское познание от научного, нужно видеть в том, что философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла. Наука же познает бытие как вне человека, отрешенно от человека.

Освобождение философии от всякого антропоцентризма есть умерщвление философии. «Научная» философия есть отрицание философии (этим сказано очень много, если не все!). Науками не постигается смысл мира.

Философия есть прежде всего учение о смысле человеческого существования, о человеческой судьбе. Настоящая философия не та, которая исследует объекты, а та, которая мучится (!!!) смыслом жизни и личной судьбы. Философия не есть наука (!!!), а есть творческое осознание духом смысла человеческого существования. Через чувства мы познаем гораздо больше, чем через интеллект. Вся оценочная сторона познания – эмоционально-сердечная. Оценке же принадлежит огромная роль в философском познании.

Без оценки не познается смысл. Познание смысла прежде всего сердечное. В познании философском познает целостное существо человека. И потому в познании неизбежно приходит вера.

Под верой же мы разумеем раскрытие сознания для иных миров, для смысла бытия. Философия есть творческий прорыв к смыслу бытия (Н.А. Бердяев)

Философия – это система взглядов на мир в целом и на отношение человека к этому миру. Вопрос об отношении человека к миру является основным вопросом всякого мировоззрения.

Он конкретизируется в других: в чем смысл жизни? Возможно ли личное бессмертие? Есть ли счастье? Что такое истина? Что такое добро, зло, справедливость? (П.В. Алексеев, А.В. Панин)

 

Порядок и хаос, жизнь и смерть, идеал и действительность, рациональное

и иррациональное – эти противоречия вечно решаются и никогда не будут разрешены.

Эти вечные противоречия придают ценность и смысл

человеческой деятельности и жизни (А.А. Милтс)

 

Если бы все противоречия были раз и навсегда устранены, то мы пришли бы так называемой абсолютной истине, - всемирная история была бы закончена и в то же время должна была бы продолжаться, хотя ей уже ничего не осталось бы делать, кроме как сидеть сложа руки и смотреть на эту абсолютную истину. Здесь мы получаем новое, уже неразрешимое противоречие (К.Маркс)

 

Человеческий разум в такой же мере не терпит пустого времени, как природа – пустого пространства (Т.Гоббс)

 

Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, в всечеловеком. Стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братской любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону.

Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими… Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов! Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них все украл разом…

Поняли бы люди, что нет счастья в бездействии, что погаснет мысль не трудящихся… что счастье не в счастье, а лишь в его достижении. Настанет скука и тоска: все сделано и нечего более делать, все известно и нечего более узнавать. Самоубийцы явятся толпами, а не так как теперь, по углам.

Люди будут сходиться массами, схватываясь за руки и истребляя себя все вдруг, тысячами… И тогда, может быть, и возопиют остальные к Богу: «Прав Ты, Господи, не единым хлебом жив человек!..» Я уверен, что человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Не потому ли он так любит разрушение и хаос, что сам инстинктивно боится достичь цели и довершить созидаемое здание?..

Да и всегда было тайною, и я тысячу раз дивился на эту способность человека лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшей подлость, и все совершенно искренно… И мыслю, что чем больше ума прибывает, тем больше и скуки (Ф.М. Достоевский)

 

Тайна быть скучным: это высказать всё до конца (Вольтер)

 

Выскажемся окончательно: если нам скучно, то виновата в этом не жизнь. И не люди в том виноваты, ибо и сама проблема и ее разрешение заключены в нас самих, в наших головах. Не мир и не человек нагоняют на нас скуку – но нам самим скучно: скука не снаружи, но внутри нас.

 

Отсюда ясно, что ничто внешнее, никакие развлечения – ничто не избавит нас от скуки. Только изнутри, разобравшись до конца в самих себе, в своих ценностях и смыслах, мы можем шагнуть по ту сторону скуки. Вот та правда, от которой, как от печки, будете танцевать вы, философы будущего.

Никаких противоположностей не существует: мы лишь перенесли те

противоположности, которые имеем в логике, на вещи – на что не имели никакого права.

Следует устранить из вещей противоположности, постигнув,

что мы сами вложили их в вещи (Ф.Ницше)

 

"Жизнь давно опротивела мне. Я ничего не хочу, не ищу, кроме покоя, сна души. Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни - я глубоко презираю её. Деятельность, хлопоты, заботы, развлечение - все надоело мне.

Я ничего не хочу добиваться и искать. У меня нет цели. Потому что к чему повлечешься, достигнешь - и увидишь, что все призрак. Радости для меня миновали, я к ним охладел".

Он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади.

Туман рассеялся. Перед ним разостлалась, как степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера - а живи! Чего он хотел, и сам не знал. А как многого не хотел!

Желать он боялся, зная, что часто в момент достижения желаемого судьба вырвет из рук счастье и предложит совсем другое, чего вовсе не хочешь - так, дрянь какую-нибудь. Он не забывался в наслаждении, вкушал его холодно, зная, что за этим наступит скука, что наполнить душевной пустоты ничем нельзя.

"Скучно! - подумал он, - слово найдено! Да! Это мучительная, убийственная скука! Вот уж с месяц этот червь вполз ко мне в сердце и точит его. О, боже мой, что мне делать? А она толкует о любви, о супружестве. Как её образумить?.. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас. Не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью. Человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами. Действительность не осчастливит. Страдания очищают душу, делают человека сносным и себе и другим, возвышают его. Не быть причастным страданиям значит не быть причастным всей полноте жизни: в них много важных условий, которых разрешения мы здесь, может быть, я не дождемся.

Я вижу в этих волнениях руку промысла, который, кажется, задает человеку нескончаемую задачу - стремиться вперед, достигать свыше предназначенной цели, при ежеминутной борьбе с обманчивыми надеждами, с мучительными преградами. Да, я вижу, как необходима эта борьба и волнения для жизни, как жизнь без них была бы не жизнь, а застой, сон. Кончается борьба, смотришь - кончается и жизнь.

Человек был занят, любил, наслаждался, страдал, волновался, сделал свое дело, и, следовательно, жил. Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями: не будь их, и его как будто нет в груди (И.А.Гончаров. "Обыкновенная история")

 

-У вас рефлексия берет верх над природой и страстью, - сказал он, - вы барышня, замуж хотите! Это не любовь! Это скучно! Мне надо любви, счастья. Вы говорите, что любите, видите, что я люблю, я зову вас к счастью, а вы его боитесь.

-Нет, я только не хочу его на месяц, на полгода.

-А на целую жизнь и за гробом тоже? - насмешливо спросил он.

-Да, на целую жизнь! Я не хочу предвидеть ему конца, а вы предвидите и предсказываете: я и не верю и не хочу такого счастья, оно неискренне и непрочно.

"Что это за заглядыванье в даль? - твердил он, - что за филистерство - непременно отмеривать себе счастье саженями да пудами? Хватай, лови его на лету, и потом, после двух, трех глотков, беги прочь, чтоб не опротивело, и ищи другого! Виснуть на шее друг друга, пока виснется, потом разойтись".

-Мы разойдемся навсегда, если глупость, то есть бабушкины убеждения, разведут нас. Или уж сойдемся и не разойдемся больше.

-Никогда? - тихо спросила она.

-Никогда! - повторил он с досадой, - какая ложь в этих словах: "никогда", "всегда"! Конечно "никогда": год, может быть, два, три. Разве это не - "никогда"?

Вы хотите бессрочного чувства? Да разве оно есть? Ведь никто бессрочно не любит. Сделают свое дело, выведут детей, а потом воротят носы в разные стороны. А только от тупоумия сидят вместе.

-Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией любви на срок! Если так, зачем вы упорно привязались ко мне, говорите, что любите? Не все ли вам равно, с вашими понятиями о любви, найти себе подругу там в слободе или за Волгой в деревне? Что заставляет вас ходить целый год сюда?

-Видите свою ошибку, Вера: "с понятиями о любви", говорите вы, а дело в том, что любовь не понятие, а влечение, потребность. Эти "понятия" вас губят, Вера. Не будь их, мы сошлись бы давно и были бы оба счастливы.

-На время, а потом - явятся новое увлечение, уступить ему - и так далее?

-Не мы виноваты в этом, а природа! И хорошо сделала. Иначе, если останавливаться над всеми явлениями жизни подолгу - значит надевать путы на ноги. Вы, барышня, замуж хотите!

Это скучно! Вот где мертвечина и есть, что из природного влечения делают правила и сковывают себя по рукам и ногам. Любовь - счастье, данное человеку природой.

-Счастье это ведет за собой долг... за отданные друг другу лучшие годы счастья платить взаимно остальную жизнь.

-Чем это - позвольте спросить? Варить суп, ходить друг за другом, сидеть с глазу на глаз, притворяться, вянуть на "долге" около какой-нибудь тщедушной, слабонервной подруги или разбитого параличом старика, когда силы у одного ещё крепки, жизнь зовет, тянет дальше! Так, что ли?

-Да, - удержаться, не смотреть туда, куда "тянет"! Тогда не надо будет и притворяться, а просто воздерживаться, "как от рюмки", говорит бабушка, и это правда! Так я понимаю счастье и так желаю его!

-Ты хочешь бесконечной любви: многие хотели бы того же, но этого не бывает. Моя ошибка была та, что я предсказал тебе эту истину: жизнь привела бы к ней нас сама...

Волохов, во имя истины, развенчал человека в один животный организм, отнявши у него другую, не животную сторону. В чувствах видел только ряд кратковременных встреч и грубых наслаждений, обнажая их даже от всяких иллюзий, составляющих роскошь человека, в которой отказано животному.

Между тем, отрицая в человеке человека - с душой, с правами на бессмертие, он проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу...

-Если б не было на свете скуки! Может ли быть лютее бича! Все от скуки спасаются, как от чумы. "Что делать? Рваться из всех сил в этой борьбе с расставленными капканами, и все стремиться к чему-то прочному, безмятежно-покойному, к чему стремятся вон и те простые души?"

Райский оглянулся на молящихся стариков и старух. "Или бессмысленно купаться в мутных волнах этой, бесцельно текущей жизни? Где же ключ к уразумению сознательного пути?" (И.А.Гончаров "Обрыв")

Требуется ли для нашего счастья, чтобы наши желания исполнялись тотчас же, как мы их почувствуем? Нет, за наслаждением требуется некоторое время гоняться. Если с утра наслаждаться ласками красивой женщины, то что делать остальную часть дня? Все тогда будет окрашено в цвета скуки.

Молодой человек требует для себя гарема. Но как только он получит его, вскоре, истощенный наслаждением, он станет томиться от безделья и скуки. Посмотри на этих вельмож, государей, этих чрезвычайно богатых людей. Они обладают всем тем, чему ты завидуешь. Но есть ли смертные более скучающие, чем они?

Они наслаждаются всем равнодушно, потому что они наслаждаются, не испытывая потребности. Потребность есть источник деятельности и счастья людей. Чтобы быть счастливым, нужно иметь желания и удовлетворять их с некоторым усилием... Несомненно, скука некогда была причастна к возникновению рыцарства. Древние храбрые рыцари не занимались ни науками, ни искусствами. Мода не позволяла им учиться, а происхождение - заниматься торговлей. Чем же мог тогда заниматься рыцарь? Любовью. Но если бы в тот момент, когда он признался в своей страсти своей возлюбленной, она приняла бы его предложение, то они поженились бы, народили детей, и этим бы все кончилось. Супруг и супруга скучали бы всю оставшуюся жизнь. Поэтому, чтобы сохранить свои желания во всей их силе, чтобы занять свою молодость и удалить от нее скуку, рыцарь и его дама должны были войти в молчаливое и ненарушимое соглашение - обязаться один нападать, а другая обороняться столько-то времени.

Любовь благодаря этому становилась занятной. Влюбленный рыцарь, чтобы завоевать свою даму, должен был быть страстным в своих объяснениях, мужественным в битвах, должен был выступать на турнирах и обнаружить там умение хорошо владеть копьем. Рыцарь проводил свою молодость в этих упражнениях, убивал время в этих занятиях. Под конец он женился, и после церковного благословения романист о нем больше уже не говорил (Гельвеций)

 

Если бы все желания исполнялись, едва успев возникнуть, - чем бы тогда наполнить человеческую жизнь, чем убить время? Если бы человеческий род переселить в ту благодатную страну, где в кисельных берегах текут медовые и молочные реки, и где всякий, тотчас же как пожелает, встречает свою суженую и без труда ею овладевает, то люди частью перемерли бы со скуки или перевешались, частью воевали бы друг с другом и душили бы друг друга и причиняли бы себе гораздо больше страданий, чем теперь возлагает на них природа.

Следовательно, для них не годится никакое иное существование. Человеку необходимо во всякое время известное количество заботы, горя и нужды. Стоит лишь нужду оттеснить далеко и отвоевать у нее кусок свободного времени, как тотчас наступает страшная пустота и скука. Это происходит оттого, что человек сам по себе - явление воли, его существование поэтому должно состоять из беспрерывного неустанного хотения и стремления.

Как только последнее отнято у него удовлетворением, возникает пустота, из-за которой он и становится сам себе в тягость. Само хотение должно, в свою очередь, иметь в качестве своей основы нужду, а, следовательно, страдание. Таким образом, жизнь со всех сторон, по существу своему, - страдание. Основа всякого хотения - это лишение, нужда, то есть страдание, которому, следовательно, человек подвластен уже изначально и по самой природе своей.

Если же у человека не оказывается объектов хотения, потому что их сейчас же отнимает у него слишком легкое удовлетворение, то им овладевает страшная пустота и скука, то есть его существо и сама жизнь становятся для него невыносимым бременем.

Если и удастся спугнуть скуку, то это едва ли можно сделать, не впустив обратно страдания, ибо между страданием и скукой мечется каждая человеческая жизнь. Жизнь качается, подобно маятнику, взад и вперед между страданием и скукой, на которые разлагается в своих последних элементах вся жизнь. Бороться с нуждой, заботами или запретными желаниями - хорошее занятие для тех, кто, не зная, куда деваться от скуки, наделали бы много бед, если бы освободились бы от всего этого. Что мы вообще хотим, - в этом наше несчастие, а чего именно мы хотим, это совершенно безразлично.

Но хотение, основная ошибка, никогда не может быть удовлетворено. Поэтому мы никогда не перестаем хотеть, и жизнь представляет собой длительную ошибку. Мы постоянно мним, что желанный объект может положить конец нашей воле, между тем как, наоборот, только мы сами можем сделать это - тем именно, что перестанем хотеть. Это освобождение от воли происходит в силу высшего познания. То, что христианские мистики называют благодатью и возрождением, служит для нас единственным непосредственным проявлением свободы воли...

Воля совершенно чужда конечной границы и цели, постоянно стремится, потому что единственная её сущность - в стремлении, которому не полагает конца ни одна достигнутая цель, которое потому не знает окончательного удовлетворения. Нигде нет цели, нигде нет конечного удовлетворения, нигде нет отдыха.

Деятельность нашего духа - это хронически отодвигаемая скука. Отсутствие всякой цели, всяких границ относится к существу воли в себе, так как она - бесконечное стремление. Каждая достигнутая цель опять становится началом нового стремления, и так - до бесконечности.

Растение от зародыша через стебель и лист возводит своё явление до цвета и плода, который, в свою очередь, служит лишь началом нового зародыша, нового индивидуума, опять пробегающего старый путь, и так - в бесконечность времен ("вечное возвращение"). То же замечается и в человеческих стремлениях и желаниях.

Они всегда обманно внушают нам, будто их осуществление - конечная цель воли: но стоит их только удовлетворить, как они теряют уже свой прежний облик и потому скоро забываются, делаются для нас стариной, и мы, в сущности, хотя и не сознаемся в этом, всегда отбрасываем их, как исчезнувшие призраки. И счастье нам, если еще осталось у нас чего желать и к чему стремиться, для того чтобы поддерживать игру вечного перехода от желания к удовлетворению и от последнего - к новому желанию, - игру, быстрый ход которой называется счастьем, а медленный - страданием.

Для того чтобы не наступило то оцепенение, которое выражается ужасной, мертвящей жизнь скукой, томительной тоской без определенного предмета, убийственным покоем. Вследствие этого воля там, где ее озаряет познание, всегда знает, чего она хочет теперь, чего она хочет здесь, но никогда не знает она, чего она хочет вообще. Каждый отдельный акт её имеет цель, - не имеет цели общее хотение.

Если, после того как все страдания переместили в ад, для неба не осталось ничего, кроме скуки, то это доказывает, что у нашей жизни нет иных составных частей, кроме страдания и скуки. Чтобы человек сохранил в себе возвышенный образ мыслей, чтобы в нем жило высшее сознание, ему необходимы боль, страдание и неудачи.

Высшее сознание - наше убежище от бедствий мира. Когда заботы и страдания беспокоят нас, тогда вдохновение невозможно. Лишь только нужда и страдания дают человеку отдых, сейчас же так близко подходит скука, что он непременно должен как-нибудь "проводить время". Чтобы мир или человек обрели высшее и истинное счастье, нужно было бы, прежде всего, исчезнуть времени. Время - форма сознания. Наше существование счастливее всего тогда, когда мы менее всего его замечаем. Отсюда следует, что лучше было бы вовсе не существовать.

Кто забывает самого себя, тот перестает быть субъектом хотения, и этим путем освобождается от времени. Существование без сознания не было бы для нас совсем существованием. Лучше бы нам не жить, коль скоро время не может исчезнуть и как-нибудь кончиться. Совершенно бедственным и до отчаяния ужасным становится положение человека тогда, когда он ясно распознает существенную цель всего своего хотения и в то же время невозможность достичь ее, но при этом до такой степени не может попуститься этим хотением, что, наоборот, насквозь и всецело представляет собою не что иное, как именно это хотение, неосуществимость которого он ясно видит. Когда, наконец, это явление, которое есть он сам, совершенно выводит его из терпения, тогда он прибегает к самоубийству.

До тех пор он живет во внутреннем отчаянии и спутанности всех мыслей. Чего же и ожидать от такого мира, в котором почти все живут только потому, что ещё не могли набраться духу, чтобы застрелиться! Если бы прекратилось давление на людскую жизнь нужды, тягостного труда и всякого рода превратностей судьбы, надменность людей возросла бы до явлений необузданнейшей дури и даже умопомешательства. (А.Шопенгауэр)

 

Отнять у людей заботы – значит совершить тяжкий грех перед человечеством (Б.Нушич)

Бог для меня - это то, к чему я стремлюсь, в стремлении к чему состоит моя жизнь, и которое поэтому и есть для меня. Но есть непременно такое, чего я понять, назвать не могу.

Если бы я понял бога, я бы дошел до него, и стремиться бы некуда было, и жизни бы не было. Чем яснее выражено понятие бога, тем оно дальше от истины и тем ненадежнее как опора.

Вспомни, как страстно желал ты в прошедшем многого, что теперь вызывает в тебе отвращение. То же будет и с твоими теперешними желаниями (Л.Толстой)

 

Что делает идеал прекрасным? Его недосягаемость. Боги смеются, когда люди получают то, что хотят. Люди редко бывают довольны тем, что они имеют. Им подавай все новое да новое, и так без конца (У.С.Моэм)

 

Пока мы не получим то, к чему мы стремимся, нам кажется, что эта вещь превосходит все прочие: а получив её, мы начинаем столь же страстно желать чего-то другого (Лукреций)

 

Для того чтобы мы были счастливы, нашему счастью должно всегда чего-нибудь не хватать. Счастье заключается не столько в обладании, сколько в самом процессе овладения предметом наших желаний (Гельвеций)

 

Хочет ли страсть "быть удовлетворенной", как вы учите? Хотела ли когда-нибудь воля перестать быть стремлением? Сущность страсти в том, чтобы она творила. И если она засыпает на мгновение, то она только выспится, и снова пробудится.

В промежутках, когда потребности удовлетворены и как бы спят, на нас нападает скука. Что же такое скука? Это есть привычка к труду вообще. Чтобы избежать скуки, человек либо работает больше, чем к тому вынуждают его потребности, либо же изобретает игру - для удовлетворения потребности в труде вообще...

Люди столь настойчиво занимаются всеми своими делами потому, что хотят избежать всякого действительного досуга, который поставит перед ними все эти "зачем?" и "почему?" Кому прискучила игра и труд вообще, тем иногда овладевает влечение к третьему состоянию, которое относилось бы к игре, как летание к пляске, как пляска к хождению, - влечение к блаженной спокойной подвижности: это есть видение счастья у художников и философов...

Мое счастье - быть птицей, летящей к дальним берегам. Желаний хочу я, и только желаний, и вместо исполнения - все новых желаний...

Счастливый век совершенно невозможен потому, что люди хотят только желать его, но не хотят его иметь, и каждый отдельный человек, когда на его долю выпадают счастливые дни, прямо-таки научается молиться о беспокойстве и беде...

Нормальное неудовлетворение наших влечений, например, голода, полового влечения, отнюдь еще не содержит в себе ничего, что понижало бы настроение. Наоборот, оно действует на ощущение жизни возбуждающим образом. Это неудовлетворение не только не отравляет нам жизнь, но, напротив, представляет великое побуждение к жизни.

Счастье - быть сплошным желанием, и вместо удовлетворения – все новым желанием. Небольшое препятствие, которое устраняется и за которым следует тотчас же опять другое небольшое препятствие, снова устраняемое - эта игра сопротивления и победы составляет сущность удовольствия.

Боль не может считаться противоположностью удовольствия (Ф.Ницше)

 

Тех, кому удалось избежать забот, горя и нужды, во всех углах подстерегает скука. Достижение идеала скоро порождает пресыщение. Цель была только кажущейся: обладание отнимает прелесть: под новым видом снова появляется желание, потребность. Если же нет, то является пустота, скука, борьба с которой настолько же мучительна, как и с нуждой.

Люди так созданы, что они не могли бы быть счастливы, в какой бы мир они не попали. Если бы какой-нибудь мир освобождал их от нужды и скорбей, то они в такой же мере обречены были бы на скуку. А если бы он устранял скуку, то они в такой же мере подпали бы нужде, скорби и страданиям.

Вообще же всякий незанятый индивид должен избрать себе игру сообразно с характером (А.Шопенгауэр)

Симпатишный винигрет)))

Обладание правдой не страшно, но скучно, как всякое обладание.

Пафос обладания истиной теперь имеет весьма малую цену по сравнению с пафосом искания истины, который умеет неутомимо переучиваться и заново исследовать.

Чем меньше удовольствия будет доставлять познание истины, тем более будет падать интерес к ней. Заблуждение, иллюзия, фантастика завоюют свою прежнюю почву, ибо с ними связано удовольствие. Истина внушает отвращение и отбивает охоту к жизни.

Часто, чтобы отдохнуть от себя и временно забыть себя, я тщился приютиться в какой-либо почтительности, или вражде, или научности, или шаловливости, или глупости, а когда я не находил того, что мне было нужно, мне приходилось сочинять себе это: и разве поэты делали когда-либо что другое? И для чего же еще существует все искусство на свете?..

Всегда влечет нас, поэтов, ввысь - в царство облаков: на них мы усаживаем наши пестрые чучела и называем их богами и Сверхчеловеком...

В рамках первоначальной родовой кооперации каждое живущее поколение связано с более ранним и в особенности со старейшим, родоначальным поколением неким юридическим обязательством. Здесь царит убеждение, что род обязан своей устойчивостью исключительно жертвам и достижениям предков, - и что следует оплатить это жертвами же и достижениями: тем самым признают за собой долг.

Страх перед родоначальником и его властью, сознание задолженности ему неизбежно возрастает в той же мере, в какой возрастает власть самого рода. Прародителям наиболее могущественных родов приходится, в конце концов, подчиняясь фантазии нарастающего страха, самим вырастать в чудовищных масштабах и отодвигаться во мглу божественной злокозненности и невообразимости - прародитель под конец преображается в бога.

Может быть, именно здесь таится происхождение богов, происхождение, стало быть, из страха!.. Чувство задолженности божеству продолжало расти на протяжении многих тысячелетий все в той же пропорции, в какой росло и взмывало вверх понятие бога и ощущение бога.

Восхождение христианского бога, как максимального бога, достигшего пика градации, повлекло за собой и максимум чувства вины на земле. Вина перед богом: эта мысль становится для человека орудием пытки. Он схватывает в боге предельные контрасты, которые измышляет на потребу собственным неотторжимым животным инстинктам, он перетолковывает сами эти инстинкты в вину перед богом: как вражду, восстание, бунт против господа, отца, предка и первоначала мира (Ф.Ницше)

 

Отец первобытной орды позже был возвеличен как творец мира и имел на это право, так как породил всех сыновей, которые образовали первую массу. Для каждого из них он был идеалом, его одновременно боялись и почитали.

Как-то раз эта толпа объединилась, убила и растерзала отца. Массовые победители основали тотемистическое братство, где все обладали равными правами и были связаны тотемистическими запретами, которые должны были сохранить память об убийстве и искупить его. С возвышением незабвенного праотца божество приобрело черты, знакомые нам и поныне...

Жуткий, принудительный характер массообразования, проявляющийся в феноменах внушения, можно объяснить его происхождением от первобытной орды.

Вождь массы - все еще недобитый праотец, к которому все преисполнены страха, масса все еще хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть, страстно ищет авторитета, жаждет подчинения. Праотец - идеал массы, который вместо совести владеет человеческим Я.

У массы есть мощная потребность во власти, которой можно восхищаться, которой поклоняются, которая повелевает ею, а иногда и жестоко ведет себя по отношению к ней. Такая потребность массы возникает из тоски по тому самому убитому праотцу, победой над которым прославляет себя герой легенды.

Первобытному человеку бог был нужен как создатель мира, предводитель племени, личный попечитель. Бог занимает место умершего отца. Человек нашего времени, даже будучи взрослым, остается инфантильным и нуждающимся в защите. По его мнению, он не может лишиться опоры - своего бога (З.Фрейд)

 

Конечно, люди невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие...

Они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать - так ужасно им станет под конец быть свободными!..

Ныне эти люди уверены, что свободны вполне, а между тем сами же они принесли нам свободу свою и покорно положили ее к ногам нашим...

Нет ничего обольстительнее для человека, чем свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. Ибо тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить, и без твердого представления себе, для чего ему жить, человек скорее истребит себя, чем останется на земле, хотя бы вокруг него все были хлебы...

Этим олухам и не снилось такой силы отрицание бога, какое положено в Инквизиторе (Ф.М.Достоевский)

 

Практически при всех случаях самоубийства или попытки самоубийства человек желает умереть не потому, что он жаждет смерти и небытия, а потому, что эта жизнь кажется ему не стоящей жить её, бессмысленной (К.Ламонт)

 

Скука рая является предвосхищением адского небытия. Изгнание из рая и страдание являются спасительными по отношению к адскому небытию. От скуки спасает творчество (Н.Бердяев)

Неужели творчество и духовные устремления находятся в прямой зависимости от реальных катастроф?..

То, что пережил Достоевский в последнюю минуту до отмененной казни и за годы сибирской каторги и ссылки, оказало огромное влияние на все его творчество...

Александр Солженицын, которому было запрещено писать в Гулаге, выучил наизусть целые главы своих сочинений, чтобы потом перенести их на бумагу.

Не будь чудовищного опыта лагерей, застенков и санитарных изоляторов, такие книги не были бы написаны (В.Краус)

 

Милые мои, чего мы ссоримся, один на другого обиды помним: станем друг друга любить и жизнь нашу благословлять. Жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим того знать. Милые мои, чего же мы ссоримся???...

Катерина Ивановна от природы была характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в мире и радости и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить её тотчас же чуть не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой о стену...

Но вот что я вам скажу! Если б только могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, то ведь на свете поднялся бы такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться... среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни... (Ф.М.Достоевский)

 

Той средой, в которой греки создавали произведения искусства, восхищающие нас сегодня своей чистой красотой, были войны, грабительские походы, резня, убийства, истребление целых родов, битвы и сражения, которые велись из чувства ненависти, жажды власти, безудержного стремления к господству (В.Краус)

 

Ницше анализирует происхождение и сущность эллинского лиризма. Противопоставляет между собой две Греции: одну, опьяненную мифологией, дионисовыми песнями и полную иллюзий, т.е. Грецию Эсхила, - трагическую, завоевательницу; и другую, нечестивую, рассудочную, бескровную, Грецию александрийскую, Грецию Сократа, которая, умирая, развращает оставшиеся вокруг нее нетронутые народы, оскверняет чистую кровь первого человечества.

Далее Ницше показывает нам, как точно так же сталкиваются между собой две Германии: Германия демократов и ученых с Германией солдат и поэтов. Нужно сделать между ними свой выбор. Ницше делает этот шаг (Д.Галеви)

 

Поддержка военного государства, это - последнее средство, которое нам осталось для поддержания великих традиций, для создания высшего типа человека, сильного типа.

Все обстоятельства, которые поддерживают неприязнь, расстояние между государствами, находят себе, таким образом, оправдание...

Какая-то таинственная связь существует между государством и искусством, между политической деятельностью и художественным творчеством, между полем битвы и произведениями искусства (Ф.Ницше)

Отчетливые формы механизма бегства от свободы можно найти в стремлениях к подчинению и к господству, или в мазохистских и садистских тенденциях. И та и другая представляют собой бегство от невыносимого одиночества.

Наиболее частые формы проявления мазохистских тенденций - это чувство собственной неполноценности, беспомощности, ничтожности. Такие люди проявляют тенденцию принижать и ослаблять себя, отказываться от возможностей, открывающихся перед ними.

Эти люди постоянно проявляют отчетливо выраженную зависимость от внешних сил: от других людей, от каких-либо организаций, от природы.

Они стремятся не утверждать себя, не делать то, что им хочется самим, а подчиняться действительным или воображаемым приказам этих внешних сил. Часто они просто неспособны испытывать чувство "Я хочу", - чувство собственного Я. Жизнь в целом они ощущают как нечто подавляюще сильное, непреодолимое и неуправляемое.

В более тяжелых случаях проявляется еще и стремление нанести себе вред, причинить себе страдание. Кроме мазохистских тенденций, в том же типе характера всегда наблюдаются и садистские. И те, и другие стремления помогают индивиду избавиться от невыносимого чувства одиночества и бессилия. Эти люди преисполнены страхом одиночества и чувством собственной ничтожности... Осознание самого себя сделало человека чуждым в мире, обособленным от всех, одиноким и преисполненным страха...

Индивид оказывается "свободным от" в негативном смысле, то есть одиноким и стоящим перед лицом чуждого и враждебного мира. Испуганный индивид ищет кого-нибудь или что-нибудь, с чем он мог бы связать свою личность. Он не в состоянии больше быть самим собой и лихорадочно пытается вновь обрести уверенность, сбросив с себя бремя своего Я.

Одним из путей к этой цели является мазохизм. Все разнообразные формы мазохистских тенденций направлены к одному: избавиться от собственной личности, потерять себя. Иными словами, избавиться от бремени свободы. Индивид целиком отрекается от себя, отказывается от силы и гордости своего Я, от собственной свободы, но при этом обретает новую уверенность и новую гордость в своей причастности к той силе, к которой теперь может себя причислить.

Приобретается защита от мучительного сомнения. Мазохист избавлен от принятия решений, избавлен от окончательной ответственности за свою судьбу, а тем самым и от сомнений, какое решение принять...

Человек - единственное животное, которому может быть скучно, которое недовольно, которое может чувствовать себя изгнанным из рая, для которого его собственное существование является проблемой. Он должен ее решать, и ему от нее не спрятаться...

Появление собственного Я необратимо. Индивид никогда не сливается в одно целое с той силой, к которой прилепился, между ними всегда остается фундаментальное противоречие, а вместе с тем побуждение, хотя бы и неосознанное, преодолеть мазохистскую зависимость и стать свободным...

Человек не может вернуться к дочеловеческому состоянию гармонии с природой и должен развивать свой разум, пока не станет господином природы и самого себя...

Бегство от свободы проявляется в мазохистских и садистских тенденциях... Речь идет об архаической жажде крови человека, который полностью находится во власти своей связи с природой. Он убивает из пристрастия, чтобы таким образом трансцендировать жизнь, поскольку он боится идти вперед и стать полностью человеком.

Человек трансцендирует жизнь, поскольку он осознает самого себя. Он трансцендирует природу, ибо ему недостает нерефлектированности животного... Осознание самого себя сделало человека чуждым в мире, обособленным от всех, одиноким и преисполненным страха...

Неповиновение богу со стороны Адама и Евы является предпосылкой того, что человек осознал самого себя, что он стал способен решать свои дела. Это первый шаг человека на пути к свободе. Именно благодаря изгнанию из рая, человек оказался способен сам формировать историю, укреплять свои силы и в качестве полностью развитого индивида достичь гармонии с другими людьми и с природой.

Эта гармония заступила на место прежней, в которой человек еще не был индивидом... Осознание самого себя сделало человека чуждым в мире, одиноким, боящимся и страшащимся быть самим собою, лихорадочно пытающимся вновь обрести уверенность, сбросив с себя бремя своего Я. Что сделать, чтобы справиться с ужасной дилеммой существования? Как прийти к гармонии, как освободиться от мук одиночества, как достичь единства с миром?..

Для человека, пытающегося найти ответ на жизнь посредством деградации к животному состоянию, в котором он свободен от бремени разума, кровь становится эссенцией жизни, а пролитие крови означает оплодотворение матери-земли тем, что необходимо ей для плодоношения. Пролитие крови ведет к смерти, но целью является утверждение жизни.

Убийство превращается в великое упоение, великое самоутверждение на крайне архаической почве… Пытаясь достичь единства с миром, освободиться от страха одиночества и неизвестности, человек может сделать попытку возвращения к своим истокам - к природе, животности.

Он может попытаться стряхнуть с себя все, что делает его человеком и одновременно мучает, свой разум и осознание самого себя. Архаические регрессивные тенденции разделялись многими. Именно тот факт, что это безумие разделялось большинством, позволяет ему выступать в качестве мудрости.

Если человек ищет решения на регрессивном пути, то он будет неминуемо стремиться к безумию. Для значительной массы людей существует реальная возможность выхода на поверхность переживаний человека архаической культуры...

Одно из самых интересных описаний радости убийства содержится в произведении Гюстава Флобера "Легенда о святом Юлиане Странноприимце". Флобер описывает жизнь человека, который рос как обычный ребенок, пока однажды не познакомился с волнующим переживанием убийства. После того как он пережил экстаз пролития крови, он был одержим страстью убивать животных.

Юлиан стал внушающим страх предводителем войска. В качестве награды за одну крупную победу он получил руку прекрасной дочери императора. Он оставил военное ремесло, поселился с женою во дворце, и они бы могли жить в блаженстве, однако - он ощущал скуку и полное отвращение. Он начал снова охотиться, но неведомая сила отклоняла его стрелы от цели (Э.Фромм)

 

Так и стрелы Фромма летят мимо цели неведомым ему образом,- до тех пор, пока вместо реальной проблемы он занимается фантазированием мнимых. Мазохизм как средство против самоосознания, как бегство от свободы и ответственности, пролитие крови как утверждение жизни, - ну, шел бы он тут до конца! Лишь вокруг да около, только в бровь, и никогда не в глаз!

 

Причина: это же его собственный глаз. Страх стать полностью человеком, стремление избавиться от бремени разума, одиночество и преисполненность страхом, архаическая жажда крови, скука и полное отвращение - суть лишь различные наименования одной проблемы. И не жажда крови заставляет оплодотворять землю эссенцией жизни, но скука и чувство бессмысленности жизни толкают к извращенному стремлению вызвать дисгармонию и контраст в виде нужды, голода и личной незащищенности.

 

И Фромм никак не может определиться - является ли "жажда крови" архаизмом и возвращением в джунгли, или она происходит по той же причине, что и чувство чуждости всему миру, одиночество и страх осознать себя? Иными словами; определяется ли жажда крови животным инстинктом - или ее причиной является скука и полное отвращение и отбитие охоты к жизни?

 

Или иначе: могут ли садомазохические тенденции быть приписаны животным - или они являются чисто человеческими тенденциями? Фромм пишет: "Зло - специфически человеческий феномен. Животное не может быть злым. Зло есть попытка регрессировать к до-человеческому состоянию". Но что есть злобное до-человеческое состояние, если животное не может быть злым, и если зло есть специфически человеческий феномен?

 

Поистине, кропотливый психоаналитический труд подчас выглядит глупостью рядом с ясностью философской мысли: "Зла нет в мире. Все зло в нашей душе и может быть, уничтожено", по словам Л.Н.Толстого.

 

Так что это за "попытка регрессирования" такая? Известно ведь, что, ища решения на регрессивном пути, человек неминуемо стремится к безумию, избавляясь от тяжкого бремени разума. Но в этой фроммовской попытке я вижу лишь стремление обелить человека за счет очернения животных. Если зло есть все-таки чисто человеческое свойство, то зачем говорить о до-человеческом состоянии? Давайте и говорить о человеке, как о злодее, без всяких там попыток объяснить зло как архаическое проявление.

 

До познания добра и зла Адам и Ева не были ни злыми, ни добрыми. Познание добра и зла сделало животных людьми. Как же зло может быть возвращением к до-человеческому состоянию? Чтобы вернуться в животное царство, следовало бы позабыть про добро и зло совсем, и все грехи свои вознести на древо. А Фромм говорит, будто зло избавляет от человечности. Все с ног на голову перевернул.

 

И зачем было вообще приплетать сюда животных? А если бы в природе и вовсе не было хищников? Хищники убивают и едят мясо других животных - ну и что же? Человек тоже охотится на животных, тоже ест мясо, и никому в голову не приходит видеть здесь зло и архаическую жажду крови.

 

"Зло есть попытка уничтожить разум и свободу", итожит Фромм свою мысль. То есть, попытка регрессии к нерефлектированности животного есть попытка избавиться от разума. Но поскольку человек не может вернуться к животной бессознательности, то "зло" является ее суррогатом, замещением, за неимением лучшего, за невозможностью "достичь опыта первичного удовлетворения".

 

Но как зло становится аналогом бессознательности? Нарушив божий запрет на познание, и осознав самого себя, человек сделал первый шаг на пути к свободе, и тут же оказался чуждым миру, одиноким и исполненным страха. Он боится и страшится свободы, ибо свободному приходится жить без твердого представления, для чего он живет.

 

И человек ищет ответа на жизнь и решения на регрессивном пути к безумию, чтобы и вовсе не думать о том, для чего он живет. Но он уже не может сделаться безумцем, не может превратиться в обезьяну и обрасти шерстью. И вопрос о твердом представлении о смысле существования остается на повестке каждого дня. Решением этого вопроса "для чего ему жить" и является "специфически человеческий феномен зла".

 

Ясно, что животные, или архаические жажды и тенденции, или вырывающиеся на свободу инстинкты - здесь совершенно ни при чем. Ибо речь идет не об архаической жажде крови, а о специфически человеческом желании иметь твердое представление, зачем живет человек на этой земле.

 

"Осознание самого себя сделало человека преисполненным страха. Во зле человек теряет сам себя при трагической попытке освободиться от тяжести своего человеческого бытия, но ни на минуту не может удовлетвориться злом как решением", - говорит далее Фромм.

Но ведь если человек не может и в самом деле потерять себя, сделаться невменяемым, и к этому делается лишь "попытка", то мысль о бессмысленности существования подавляется за счет созидания и придания ему смысла - во зле, которое противно уже иным чувствам, почему и попытка сделаться безумцем называется Фроммом "трагической"...

 

Принесением тела Иисусова, который не стал оставаться на земле и сделался омертвелым, христианские смыслосозидатели, в конце концов, сотворили себе царство небесное, рай божий, иными словами, исполнили все свои желания и разрешили все свои сомнения.

Теперь это уже классический пример того, как смысл жизни созидается злом и смертью.

Заговори, чтоб я тебя увидел (Аристотель)

 

Слава, ты тут столько наговорил словами других, что тебя самого тут не возможно увидеть. А от Других, тут столько напихано..., что это больше походит на СПАМ..... )))