Книга Живых

...

...день обломов сегодня... вот пойми тебя...

...что сказал-то?..

)))да уж сам посмеялся от души над тем что написал) Ну я имел вот что ввиду. Философия это грубо говоря взгляд на общие закономерности, как бы наука обобщения всего и вывода общих законов мироздания. Но когда общие принципы познаны остается познавать частные. Ну как там, философия познает мир вцелом, физика в частном. А исследовать мир по частностям это дело растяжимое в бесконечности. Вот что я имел ввиду.

Ничегонеделание отличается от медитации, и научиться ему намного сложнее. Способность бездельничать является навыком, который следует специально у себя вырабатывать.

Примите как должное, что в безделии нет ничего особенного.

Просто прекратите всякую деятельность и посидите спокойно с открытыми глазами, так, чтобы сознание ваше было вполне ясным, но не активным. Просто будьте (Э.Сент-Джеймс)

Надобно было бы включить вечную праздность в муки ада, а ее-то, напротив,

поместили среди радостей рая (Монтескье)

Когда все пройдено, куда тогда стремиться? Обладание правдой скучно. Опасность мудрого в том, что он до безумия влюбляется в глупость. В добродетели невозможно устоять: достигнув ее, сейчас же спешат прыгнуть дальше - в чертовщину. Круговое движение правдоподобнее остановки.

Придется опять вернуться к вере, к католической церкви. Причинять страдания тем, кого мы любим - сущая чертовщина. Но без этой чертовщины они истребят самих себя сами, и сами найдут себе свою чертовщину. Ибо тайна бытия человеческого не в истине, не в добродетели, а в этой тьме и чертовщине.

С глубокими проблемами у меня обстоит так же, как с холодной ванной, - мигом туда, мигом оттуда. Нужно бы изобразить обратное движение вниз от высшей точки в процессе становления как следствие наивысшего развития силы ума, которая обращается теперь против самой себя, и, так как ей нечего более организовывать, употребляет себя на дезорганизацию и прочую чертовщину...

Тут какая-то месть по отношению к действительности, коварно-злобное разрушение мира оценок, в котором живет человек, неудовлетворенность души культурой, ибо для души прирученное состояние - пытка, и душа находит сладострастное наслаждение в болезненном расторжении всех связывающих ее уз... Не истина и достоверность оказываются антиподом мира помешанных, но общность и общеобязательность какой-либо веры, короче, отсутствие своеволия в суждениях. И величайшей работой людей было до сих пор достичь единодушия во взгляде на множество вещей и обложить себя законом этого единодушия. Как раз изысканнейшие умы противятся всё ещё этой общеобязательности - прежде всего исследователи истины! Не желают никаких стеснений: желают, чтобы руки были развязаны для отыскания "своего пути".

Против чего, собственно, они борются? Против обязательности, закономерности, необходимости идти рука об руку, - они, по-видимому, называют это свободой совести. В этом находит свое выражение декаданс.

Инстинкт стадной солидарности настолько выродился, что солидарность ощущают как тиранию. Они не хотят никакого авторитета, никакой солидарности, никакого включения в строй. Свободные умы даже перед наукой отстаивают свои вольности - и подчас им предоставляют еще это, - покуда еще стоит церковь! Лишь постольку для них нынче хорошие времена...

Люблю ли я настоящее? Я отворачиваюсь от него, чтобы иметь возможность продолжать жить. Во мне есть какое-то отвращение, препятствующее мне думать о себе что-нибудь определенное. Не скрывается ли здесь загадка? Не выдает ли этим себя та порода, к которой я принадлежу? Не познавать самого себя - благоразумие идеалиста, у которого есть основания оставаться в темноте относительно себя и относительно этих оснований.

Что такое, собственно, делаю я? И чего хочу добиться? Вот вопрос правды, которым не задается наша современная система образования, и на который, следовательно, не дается ответа. Заниматься этим некогда. Да и не нужно. Не важно, чтобы волна знала, куда она бежит. Даже, пожалуй, лучше не знать этого.

Если индивидуум хочет счастья, ему не надобно давать никаких предписаний о пути к счастью. Индивидуальное счастье вытекает из собственных, неизвестных другим законов. Предписания, даваемые извне, могут только тормозить и мешать. Только в том случае, если бы человечество имело общепризнанную цель, можно было бы делать предписания: "поступать так-то и так-то", - но такой цели нет.

Много стран и народов видел Заратустра: так открыл он добро и зло разных народов. Ни один народ не смог бы выжить, не производя оценки - что есть добро и что есть зло. Чудовищны сила и власть этой похвалы и этого порицания. Кто преодолеет их? Кто набросит оковы на тысячеглавого зверя?

Тысяча целей существовала до сих пор, ибо была тысяча народов. Теперь же недостает только оков для тысячеглавого зверя, недостает единой цели, единых добра и зла. У человечества нет еще цели. Если до сих пор нет еще для человечества цели, то есть ли оно само или еще нет его? Нет такого добра и зла, что были бы непреходящи. Неустанно должны они преодолевать сами себя...

Человечество в целом не имеет никаких целей, следовательно, человек, созерцая жизненный путь, может найти в нем не утешение и поддержку себе, а только отчаяние. Если при всем, что он делает, он видит конечную бесцельность человека, то и его собственная деятельность приобретает в его глазах характер бесплодной траты сил.

Можно ли, изгнав из процесса представление цели, несмотря на это, все же говорить Да процессу? - Это было бы так лишь в том случае, если бы в пределах самого процесса, в каждое мгновение его, что-нибудь достигалось - и всякий раз одно и то же (сам процесс не имеет цели, но в каждое его мгновение достигается некая цель, а именно: подавление в себе мысли о том, что самый процесс бесцелен!)

Становление не имеет никакого конечного состояния как цели, оно не упирается ни в какое бытие. Откровеннее говоря: нельзя допускать вообще никакого бытия, потому что тогда становление теряет свою цену и является прямо бессмысленным и излишним (нельзя допускать скучного обладания истиной, потому что тогда интересные поиски истины станут невозможны; если достаточно глубоко заглянуть в жизнь, то она теряет свою цену и становится прямо бессмысленной и излишней; разрушение иллюзии раздвигает границы нашей пустыни: нужно еще научиться довольствоваться пустыней, нужно преодолеть нигилизм, преодолеть бессмыслицу). Продумаем эту мысль в самой страшной ее форме: жизнь, как она есть, без заключительного нечто: вечное возвращение. Это самая крайняя форма нигилизма: ничто, бессмысленное - вечно!.. В глубине сердца не знать, где исход? Пустота. Попытка преодолеть это состояние опьянением. Попытка работать, не задумываясь, как орудие науки.

Лессинг решился сказать, что его более занимает искание истины, чем она сама, и тем выдал основную тайну науки. Способы одурманивать себя: искусство ради него самого, чистое познание - как наркотики против отвращения к самому себе. Скромность по отношению к самому себе, отказ от обобщений, относящихся к самому себе. Кое-какая постоянная работа, какой-нибудь маленький глупый фанатизм.

Истина внушает отвращение. Обладание истиной не идет ни в какое сравнение с исканием истины, которое умеет неутомимо проходить мимо истины и не замечать ее, не иметь результатов и при этом все заново и заново исследовать. Я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом, чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей...

Когда все пройдено, когда все комбинации исчерпаны, что тогда? Все пройдено, все исчерпано - что тогда? Все уже было - что дальше? Что может быть дальше, если все уже было?

В скуке нами овладевают и давно преодоленные понятия. Я буду вечно возвращаться к собственному вечному возвращению к моему вечному возвращению в мое вечное возвращение для моего вечного возвращения в вечное возвращение в вечность (Ф.Ницше)

...Но до сих пор остается непройденною и неисчерпанною последняя комбинация - остановиться, и не возвращаться к началу.

Вы, кричащие о "безобразной истине", о "тяжком бремени свободы", о "уродливой обыденности", вы, старые ворчуны и пердуны - хотя бы на одну зиму залезьте в свои медвежьи берлоги, уберитесь с глаз долой, и прихватите с собою своего доброго боженьку: дайте человеку вдохнуть чистого воздуха, не отравляйте и новое поколение вашим заплесневевшим идеалистическим пессимизмом.

Какой дурак научил вас, что истина безобразна, жизнь бессмысленна, знание душит? Знайте же: жизнь есть рай, и все вы в раю, да не хотите того знать, потому что вы уже знаете, что жизнь есть ад, и все вы в аду, и не можете того лишь понять, что

все эти ады и раи находятся исключительно в вашей садовой голове,

и на самом деле не истина безобразна, не жизнь бессмысленна, не человек вселяет в вас скуку и отвращение - сами вы скучаете, сами вы втолковали в собственную башку, будто правда ужасна и смертельна для вас. Хотел бы я перетолковать всё это наоборот, и внушить вам более здоровый образ мыслей.

Хотя бы поставить истину с головы на ноги.

Жизнь сама по себе - ни благо, ни зло: она вместилище и блага и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили ее. И если вы прожили один-единственный день, вы видели уже все. ("Что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все счастие узнать", - говорит Достоевский устами Маркела, и тут же заставляет его покинуть сей мир: а ведь было бы чрезвычайно интересно узнать, на самом ли деле "жили они долго и счастливо", как заканчиваются многие русские сказки?)

Каждый день таков же, как все прочие дни. Нет ни другого света, ни другой тьмы. Это солнце, эта луна, эти звезды, это устройство вселенной - все это то же, от чего вкусили пращуры ваши и что взрастит ваших потомков. И на худой конец, все акты моей комедии, при всем разнообразии их, протекают в течение одного года.

Если вы присматривались к хороводу четырех времен года, вы не могли не заметить, что они обнимают собою все возрасты мира: детство, юность, зрелость и старость. По истечении года делать ему больше нечего. И ему остается только начать все сначала. И так будет всегда; "Мы вращаемся и пребываем всегда среди одного и того же" (Лукреций), "и к себе по своим же следам возвращается год" (Вергилий). Или вы воображаете, что я стану для вас создавать какие-то новые развлечения? (М.Монтень)

Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала; опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля - ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и том же виде, до черточки.

Скучища неприличнейшая (Ф.Достоевский)

До настоящего мгновения протекла уже целая вечность, то есть бесконечное время, отчего все, чему можно и должно совершиться, уже должно было быть (А.Шопенгауэр)

Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, - и бог воззовет прошедшее (Екклесиаст.3:15)

Нужно быть слишком заинтересованным в том, чтобы "не допускать вообще никакой истины" - для того, чтобы всерьез воспринимать ницшевское "вечное возвращение", чтобы не говорить прямо, как сам Ницше, что "возврат к прошлому в каком бы то ни было смысле и степени невозможен".

Если рассказать подлинную историю "вечного возвращения" и "воли к власти", то от "ницшеанства" и от "философии жизни" ничего не останется. Тогда, быть может, окажется, что один из проницательнейших психологов и известнейший мыслитель занимался в течение двадцати лет глупостями: "опасность мудрого в том, что он до безумия влюбляется в глупость". И если уж Ницше занимался ерундой, тогда кто же не занимался ею?

Было бы слишком хлопотно разоблачить суетность даже одного горе-философа, ибо в его лице автоматически были бы сорваны маски и со всех остальных. Например, вот с этого знаменитого мудреца:

Я и сейчас хотел бы жить, чтобы вновь и вновь, и вновь и вновь, и вновь и вновь искать, и искать и искать, и искать и искать истины и смысла. Есть вечная новизна и молодость истины. У меня есть странное свойство. Истина предстоит мне вечно новой, впервые рожденной и открытой. Даже старая знакомая книга при перечитывании представляется мне новой и по-новому воспринимается мной.

Обыденность, повторяемость, подражание, однообразие вызывают чувство скуки, мир кажется пустым, лишенным глубины. Только первичный творческий подъем вызывал во мне энтузиазм. То, что называется развитием, представляется мне охлаждением, оно стоит уже под знаком необходимости, а не свободы. Мое мышление интуитивное и афористическое. В нем нет дискурсивного развития мысли. Я ничего толком не могу развить и доказать. Мне кажется это ненужным. Я сейчас хочу жить, чтобы вновь и вновь искать истины и смысла, которых не нашел, да и не собирался искать, потому что хочу вновь и вновь искать истины и смысла (Н.А.Бердяев)

Философия постоянно касается таких вечных вопросов человеческой мысли, по отношению к которым никогда не может быть сказано последнее слово (В.И.Вернадский)

Порядок и хаос, жизнь и смерть, идеал и действительность, рациональное и иррациональное, правда и ложь, мудрость и глупость, добро и зло, бог и дьявол, наука и религиозный идиотизм, - эти противоречия вечно решаются и вечно будут решаться, и никогда не будут разрешены.

Мастерство философа в том, чтобы эти вечные противоречия придавали ценность и смысл человеческой деятельности и жизни. Они залог духовного обновления, бодрости и жизненного драматизма, бессмертья, может быть, залог (А.А.Милтс)

Истина, которую должна познать философия... теперь заключается в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на все более высокие, но никогда не достигающей такой точки, от которой она, найдя некоторую так называемую абсолютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину...

Диалектическая философия разрушает все представления об окончательной абсолютной истине и о соответствующих ей абсолютных состояниях человечества... Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого, кроме, разумеется, самой диалектики, которая раз и навсегда установлена, безусловна и свята, неуничтожима и превыше всего.

На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему... Непреходящей потребностью человеческого духа является потребность преодолеть все противоречия.

Но если бы все противоречия были раз навсегда устранены, то мы пришли бы к так называемой абсолютной истине, - всемирная история была бы закончена и в то же время должна была бы продолжаться, хотя ей уже ничего не оставалось бы делать.

Таким образом, тут получается новое, неразрешимое противоречие... Всеобъемлющая, раз навсегда законченная система познания природы и истории противоречит основным законам диалектического мышления (К.Маркс)

Сможет ли человек достичь конечной цели полного "повзросления", когда исчезнут поиск и конфликт, не должно нас здесь занимать. Гораздо важнее единая для всех религий "новая цель" и вера в то, что можно приблизиться к этой цели.

Сущностью человека не являются добро или зло, любовь или ненависть, но она есть противоречие, которое заставляет искать все новых решений, которые вызывают все новые противоречия. Сущность человека состоит в вопросе и потребности ответить на него. Но ни один из ответов не составляет сущности человека (Э.Фромм)

Сущность человека состоит в том, что его воля стремится, удовлетворяется и снова стремится - и так беспрерывно. В том лишь заключается его счастье и благополучие, чтобы этот переход от желания к удовлетворению и от последнего к новому желанию совершался быстро, ибо задержка удовлетворения порождает страдание, а задержка нового желания - бесплодное томление, скуку (А.Шопенгауэр)

Обладание правдой скучно. Когда познание истины перестанет приносить удовольствие, тогда произойдет крушение наук, а иллюзии и фантастика завоюют свою прежнюю почву, ибо с ними связано удовольствие.

Закон вечного возвращения есть самый всеобъемлющий закон диалектической философии: когда познание упирается носом в абсолютную истину, тут же приходится поворачивать оглобли и прыгать "дальше", хотя "дальше" уже некуда, яйца не пускают.

Ей-богу, "диалектическая философия" нисколько ведь не отличается от "бога же никто никогда не видел". А "либидо" Фрейда один в один списано с "воли" Шопенгауэра.

Всюду какое-то "вечное возвращение", и ничего нового не отыщешь, кроме подмены одних слов другими.

Значение и цель проблемы не в ее разрешении, а в нашей непрерывной работе над нею. Только это одно и предохраняет нас от выставления себя в смешном свете и от окаменения.

Человеку нужны трудности, они необходимы для его здоровья. С бессознательным невозможно покончить раз и навсегда (К.Г.Юнг)

В философской системе, кроме исповеди, вы в последнем счете непременно найдете еще нечто, несравненно более важное и значительное: самооправдание ее автора, а вместе с ним и обвинение всех тех, которые своей жизнью так или иначе возбуждают сомнения в безусловной справедливости данной системы и высоких нравственных качествах ее творца.

Бескорыстное искание истины, которым когда-то так любили похваляться люди - мы в него уже не верим, и не можем верить.

Да и как в него верить, когда для всех теперь очевидно, что мы и сами не знаем, чего мы хотим, когда говорим, что хотим истины (Л.И.Шестов)

Утверждение, что истина достигнута и что с незнанием и заблуждением покончено, пагубно. Допустим, что этому поверили, тогда тем самым была бы парализована воля к изысканию, исследованию.

«Истина», следовательно, пагубнее заблуждения и незнания, потому что сковывает силы, направленные на просвещение и познание…

Бывают разные глаза. Существует и много «истин», а следовательно, истины совсем не существует. Искусство стоит большего, чем истина. Если и есть что-либо достойное поклонения, то это кажимость, кажимости надо поклоняться, ибо только ложь – а не истина - божественна!

Кто толкает вперед разумность, тем самым возгоняет к новому всплеску и противоположную силу – всякого рода мистику и глупость…

Дело идет не о том, чтобы идти впереди, а возможности идти самому по себе, о возможности быть иным (Ф. Ницше)

Мы бы не дали себя сжечь за свои убеждения, - мы не настолько уверены в них. Но мы пошли бы на костер за свободу иметь мнения и иметь право менять их. Лишь кто меняется, тот родствен мне душой.

В ком же лежит наибольшая опасность для всего человеческого будущего? Не в тех ли, кто говорит и в сердце чувствует: "Так должно быть! Так должны вы течь, большие и малые реки! Мы уже знаем, что хорошо и что праведно, мы достигли этого. Горе тем, кто здесь еще ищет!..

- Вы ищете побольше неустойчивости, побольше трепета, побольше опасности, побольше землетрясения. Вы хотите самой трудной, самой опасной жизни, жизни диких зверей, хотите лесов, горных стремнин и непроходимых ущелий. И не те, что выводят вас из опасности, нравятся вам больше всего, а те, что отвращают вас в сторону от всех дорог, совратители".

Стройте свои дома у подножия Везувия. Искусство пожинать величайшие плоды от жизни зовется: опасно жить. Отказываешься от великой жизни, если отказываешься от войны...

При всей ценности, какая подобает истинному, правдивому, бескорыстному, все же возможно, что иллюзии, воле к обману, своекорыстию и вожделению должна быть приписана более высокая и более неоспоримая ценность для всей жизни.

Сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они стоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными вещами, связаны, сплочены, даже тождественны с ними по существу.

Наука дает тому, кто трудится и ищет в ней, много удовольствия. Тому же, кто лишь узнает ее выводы, - очень мало. Но так как постепенно все важнейшие истины должны стать обыденными и общеупотребительными, то прекратится и это малое удовольствие. Так, при изучении столь изумительной таблицы умножения мы уже давно перестали радоваться.

Когда все пути пройдены, к чему тогда стремиться? Не придется ли возвратиться к католицизму и радоваться таблице умножения? Когда все возможные комбинации исчерпаны, что тогда? Чем меньше удовольствия будет доставлять интерес к истине, тем более он будет падать: иллюзия, фантастика, заблуждение шаг за шагом завоюют свою прежнюю почву, ибо они связаны с удовольствием.

Ближайшим последствием этого "вечного возвращения" явится крушение наук, обратное погружение в варварство. Опять человечество должно будет сызнова начать ткать свою ткань, после того как оно, подобно Пенелопе, ночью распустило ее. Но кто поручится нам, что оно всегда будет находить для этого силы?

Я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей, и буду вечно сызнова начинать ткать свою ткань, после того как вечно буду ночью распускать ее. Хотите ли вы дважды пережить мгновение? Хотите ли вы, чтобы все вернулось? Уходите, а то вы научитесь: мудрец тот же безумец.

Уходите от Заратустры и защищайтесь от него: он обманул вас. Возврат в прошлое невозможен. Никто не волен двигаться раком. Нечего делать: будем идти вперед, сдвинемся с места! Когда все пройдено, куда тогда стремиться, что тогда? Возврат невозможен. Все уже пройдено, все было. Что теперь? (Ф.Ницше)

Всякая культура, достигшая высшей точки своего развития, вызывает неуютное чувство, весьма смахивающее на похмелье после победы. И то и другое способствует росту нигилистических настроений, которым подвержены люди, вдруг лишившиеся всех целей.

Всё они могут иметь, чего ни пожелают. Однако же их одолевает странная душевная болезнь недостаточности. Назовем ее целевой недостаточностью (М.Шпербер)

Заметим, что постановка жизненной цели есть просто программа

принципа наслаждения (З.Фрейд)

Заметим, что "неутомимый порыв к дальнейшему совершенствованию" объясняется не как "следствие вытесненного первичного позыва, который никогда не перестает стремиться к своему полному удовлетворению", а напротив, как следствие того, что люди "могут иметь все, чего ни пожелают: однако их одолевает странная душевная болезнь целевой недостаточности", т.е. отнюдь не недостаток удовольствий и наслаждений!

Заметим, что жизненная цель вовсе не есть поиски наслаждения: "удовольствие само по себе не может придать жизни смысл", по словам Франкла, - зато "страдание и горе нельзя вырвать из жизни, не разрушая ее смысла". Так что "постановка жизненной цели" есть скорее программа принципа страдания.

"Боль вовсе не является противоположностью удовольствия", по словам Ницше, и не удовлетворение "первичных позывов", а напротив, "неудовлетворение наших влечений, голода, полового влечения", придает ценность и смысл человеческой деятельности и жизни.

(То есть, Жизненная Цель заявляется как Удовлетворение Потребностей, НО!!!

Смысл Жизни отождествляется НЕ С РЕЗУЛЬТАТОМ, НЕ С ДОСТИЖЕНИЕМ ЦЕЛИ, -

Смысл Жизни растягивается во времени и РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ!!! -

Смысл Жизни отождествляется с самим процессом достижения удовлетворения.

Смысл Жизни всегда растекается во время, переходит в движение к цели, -

и В КОНЦЕ КОНЦОВ это приводит к тому, что (В КОНЦЕ КОНЦОВ) желание человека

ИМЕТЬ СМЫСЛ отождествляется не с достижением некоей ЦЕЛИ, а именно

с САМИМ ПРОЦЕССОМ ДОСТИЖЕНИЯ.

И вот тут-то источник всех рассуждений и предрассудков о непознаваемости мира и истины,

о невозможности рационального и справедливого государственного устройства,

и всей вообще этой бесконечной и бессмысленной болтовни о смысле жизни.

Можно всё расписать, устроить рай на земле... но... скука?

И вот из-за какой-то блинской скуки...?)

А когда кругом молочные реки в кисельных берегах, и когда ты отдан на растерзание целому гарему прекраснейших женщин - вот здесь-то "во всех углах подстерегает скука", "целевая недостаточность", "бессмыслица", - и они-то и являются истинною причиной "неутомимого порыва к дальнейшему совершенствованию", хотя как белый день ясно, что "все уже пройдено, все комбинации исчерпаны". Что тогда?

– Скука. Бессмыслица. Нет цели. Нет ответа на вопрос "зачем?"

- Ни возвратиться в прошлое, ни неутомимо совершенствоваться уже невозможно.

И все эти прославленные мудрецы десятками лет и целыми жизнями пытались опровергнуть самих себя, неутомимо совершенствуясь в умении придавать жизни смысл и ценность, ибо все они страдали от чувства бессмысленности своей жизни, страдали от скуки!

Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро! (А.Чехов)

Вообрази себе, что цель жизни - твое счастие, - и жизнь жестокая бессмыслица (Л.Толстой)

Шкалой силы воли служит то, как долго мы можем выдержать жизнь в бессмысленном мире, - хоть пять минут попробуйте, потехи ради, а потом читайте далее, если не наскучило ещё...

Основной факт человеческой воли - боязнь пустоты: человек нуждается в цели - и он скорее предпочтет хотеть Ничто (Нирвана, рай за гробом и т.п. недостижимые идеалы и дальние берега), чем ничего не хотеть...

Начинается осень, жатва, а затем безделье и сумерки. По вашей осени я предсказываю вам зиму и леденящую бедность. Теперь-то полечу я птицей над вами, далеко-далеко, на юг. Быть воплощением желания, быть птицей, летящей к дальним берегам, - вот мое счастье!

Желаний хочу я и только желаний: и вместо удовлетворения - новых желаний. Когда все пройдено, к чему тогда стремиться? Когда все желания удовлетворены, что тогда? И я видел, великое уныние наступило среди людей. Лучшим из них наскучили дела их.

Объявилось учение, и рядом с ним семенила вера в него: "Все пусто, все равно, все уже было!" Правда, собрали мы жатву: но почему же сгнили и почернели плоды наши? Все источники иссякли у нас. Нам скучно даже умереть. И вот мы бодрствуем и продолжаем жить.

Осень, жатва, а затем безделье и сумерки. Еще немного, и наступят эти долгие сумерки. Ах, как спасти мне от них свет мой? Чтобы не угас он среди этой скорби! И даже когда наступят долгие сумерки и смертельная усталость, Заратустра не закатится на нашем небе, он, заступник жизни! Всегда будет дуть могучий ветер, торжествующий над смертельной усталостью: в этом он порука нам и предсказатель!..

Заползли мне в горло и душили меня величайшее пресыщение человеком и предсказания прорицателя Шопенгауэра: "Все пусто, все равно, все уже было, знание душит". Долгие сумерки тянулись предо мной. Смертельно усталая печаль бормотала, зевая: "Вечно возвращается он, человек, от которого ты так устал".

Все живое стало для меня костями и гнилью прошлого. Кто тот человек, которому все самое тяжелое, самое черное заползает в горло? И пастух внял крику моему и впился в змею зубами. Прочь, подальше от себя выплюнул он голову змеи - и вскочил. И вот - ни пастуха, ни человека: некто преображенный, осиянный светом стоял передо мною и смеялся! Никогда еще и никто на земле не смеялся так, как смеялся он! Жажда этого смеха снедает меня: о, как я буду жить дальше! И как мог бы я теперь умереть!..

Творческим человеком после каждой страды творения овладевает чувство, что вот теперь дует ветер над скошенными полями и вздыхает о страшной потере. Что же поддерживало меня? Всегда лишь беременность. И всякий раз с появлением на свет творения жизнь моя повисала на волоске. После опьянения победой всегда возникает чувство (целевой недостаточности) великой потери: наш враг, наш враг мертв!

Шопенгауэр нуждался во врагах для хорошего самочувствия. Он гневался ради самого гнева. Он заболел бы (странной душевной болезнью целевой недостаточности) без своих врагов, он сбежал бы: но его удерживали враги его, - они снова и снова совращали его к жизни. Его гнев был его усладой, отдохновением, возмещением, его лекарством от тошноты, его счастьем (Ф.Ницше)

Великое горе всех людей, лишенных духовных потребностей, заключается в том, что их совсем не занимают идеальности, а для избежания скуки им постоянно нужны реальности. А последние отчасти скоро иссякают, и тогда вместо удовольствия причиняют утомление, отчасти же приводят ко всякого рода бедам. Напротив, идеальности неисчерпаемы и сами по себе невинны и безвредны.

Люди, главная способность которых - рассудок, не могут долго переносить одиночество. Человек же с сильным воображением может долго обходиться без общества, без внешних впечатлений. Философия есть род искусства, а не наука. Если философ углубится в изыскание причин и следствий, то его философия будет сказкой. Так скудна и недостаточна каждая наука, так бесцелен путь её...

Первоначальное назначение сил, которыми природа наделила человека, это - борьба с угрожающей ему отовсюду нуждой. Раз эта борьба стихает, то ничем не занятые силы становятся человеку в тягость. Он поэтому должен теперь играть ими, то есть тратить их бесцельно (заметим это "бесцельно", смысл которого, по-моему, ещё смутно доходил до сознания Шопенгауэра, хоть он и чурался "бесцельного пути науки".

"Скука есть привычка к труду вообще", почти повторяет Шопенгауэра Ницше, и все еще пытается толковать скуку этой "привычкой к труду вообще". Но не трудом вообще, а именно потребностью избежать скуки можно истолковать и саму привычку к труду вообще!

Ведь не ради труда вообще, а ради бога и спасения надлежит трудиться и богатеть гугеноту), ибо иначе он тотчас познакомится с другим источником человеческого страдания, скукой. От мира нигде иного не получишь, его наполняют нужда и горе, а тех, кому удается их избежать, во всех углах подстерегает скука.

Скука больше всего мучит вельмож и богачей. Вообще же всякий незанятый индивидуум избирает себе игру сообразно с характером и для применения преобладающих в нем сил: это будут кегли или шахматы, охота или живопись, скачки или музыка, карты или поэзия, геральдика или философия и т.д. Мы даже можем исследовать вопрос методически.

Человек с преобладанием духовных сил способен испытывать живейший интерес на основе одного только познания, без всякой примеси воли, даже нуждается в таком интересе (ибо без такого интереса его во всех углах подстерегает скука!); он живет жизнью, полной мысли, проникнутой одушевлением и смыслом: достойные и интересные вопросы занимают его, как только он получает возможность предаться им (т.е. как только он избежал горя и нужды и как тут же, в первом же углу, попал в лапы скуке!), и в себе самом носит он источник благороднейших наслаждений.

Неисчерпаемая бодрость мысли, ее непрерывная игра с разнообразными явлениями внешнего и внутреннего мира, способность и влечение ко все новым их комбинациям совершенно освобождают выдающегося человека от власти скуки, если исключить момент утомления этою непрерывною бесцельною игрою с разнообразными явлениями (А.Шопенгауэр)

Познание есть не только радость и освобождение. Познание приносит и горькие плоды: познание бывает разоблачением и падением иллюзий. Многое казалось мне более интересным и привлекательным до моего знания. Слишком большое знание жизни и людей печально.

Многое хотелось бы не видеть так ясно и так близко. Но это есть крушение ложных иллюзий, которыми полна наша жизнь. Это может расчистить нам путь к подлинной Иллюзии. Иллюзия всегда остается, она лишь углубляется от познания.

Познание уничтожает лжеиллюзии, вызванные незнанием. Но есть иллюзия, перед которой мы останавливаемся именно от глубины познания. Рациональное богопознание есть ложное богопознание, потому что оно снимает Иллюзию, отрицает Иллюзию бога.

Бог есть Иллюзия, и познание бога есть приобщение к Иллюзии, которая от этого становится еще более иллюзорной. Я никогда ничего не мог толком объяснить и доказать, и это кажется мне ненужным (Н. А.Бердяев)

Истинный характер жизни до такой степени противоречит жизни и вреден ей, что для жизни нужна иллюзорность. Одно из основных свойств существования заключается в том, что полное его познание влечет за собою гибель, так что сила ума измеряется той дозой истины, какую он может еще вынести, говоря точнее, тем - насколько истина должна быть для него разжижена, занавешена, подслащена, притуплена, искажена.

Сила воли измеряется тем, как долго мы можем выдержать жизнь в бессмысленном мире... Познание, которое уничтожило бы жизнь, уничтожило бы вместе с нею и само себя. Поэтому наука нуждается в высшем надзоре и контроле.

Поняли ли знаменитую историю, помещенную в начале Библии? - Историю об адском страхе бога перед наукой: против скуки даже и боги борются тщетно (Ф.Ницше)

И заповедал господь бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь (Бытие,2:16,17)

Никто теперь не умирает от смертельных истин: существует слишком много противоядий. Допустим, что нет иных реальных данных, кроме нашего мира вожделений и страстей. Не достаточно ли этих данных, чтобы понять из им подобных и так называемый механический мир?

Вопрос заключается, в конце концов, в том, действительно ли мы признаем волю за действующую силу, верим ли мы в причинность воли?

(Вопрос, конечно, в том, что понимать под "волей": уже первым "допустим" мы исключили из рассмотрения разум, следовательно, под волей здесь понимается инстинкт. Но этим изначальным исключением разума Ницше и добивается того, чего он хочет: избавиться от разума. Ибо не в "воле" проблема, а если и в воле, то "шкалой силы воли служит то, как долго мы можем выдержать жизнь в бессмысленном мире", и если таковой силы недостаточно, то стремятся избавиться от мысли о бессмысленности жизни, избавиться от самого разума).

Не везде ли, где мы признаем действия, воля действует на волю, и не суть ли все механические явления, поскольку в них действует некоторая сила, именно сила воли - волевые действия?

Допустим, наконец, что удалось бы объяснить совокупную жизнь наших инстинктов, как оформление и разветвление одной основной формы воли - именно, воли к власти.

Допустим, что явилась бы возможность отнести все органические функции к этой воле к власти, и найти в ней также разрешение проблемы зачатия и питания, - тогда мы приобрели бы себе этим право определить всю действующую силу единственно как волю к власти.

Мир, рассматриваемый изнутри, определяемый и обозначаемый в зависимости от его умопостигаемого характера (а умопостижение-то как раз и было исключено из рассмотрения!), был бы волей к власти, и ничем, кроме этого. "Как! Так значит, популярно говоря: бог опровергнут, а черт нет?"

- Напротив, друзья мои! Единственной возможностью сохранить смысл понятия бог было бы: бог как известная точка в развитии воли к власти, из которой объяснялось бы в одинаковой степени как дальнейшее развитие, так и то, что было раньше, что было до него. Бог как кульминационный момент: бытие - вечное обожествление и разбожествление (Ф.Ницше)

Отсюда совершенно ясно, какого "допустим" было достаточно, чтобы высосать из пальца "волю к власти". И совершенно закономерно то, что творческому изобретению "воли к власти" сопутствует игнорирование и замалчивание разума, ибо самый-то разум и требовалось опровергнуть, растоптать и заставить замолчать.

Тут же заметьте, что эта "воля к власти", рассмотренная с точки зрения социал-дарвинизма или нацизма, не только отрицает и топчет разум, но и применяется для созидания смысла жизни тем же призывом к борьбе, к войне - самое первейшее средство придать ценность и смысл человеческой деятельности и жизни.

Полное познание существования влечет за собою гибель, так что сила ума измеряется той дозой истины, которую он может вынести. У тебя нет мужества сжечь самого себя и погибнуть: и поэтому ты никогда не узнаешь нового. Шкалой силы ума является то, как долго мы можем выдержать жизнь в бессмысленном мире...

Мною часто овладевает полное отчаяние, но в моей душе постоянно живет стремление к вечной цели, искание новых путей, которые приведут нас к истинному, прекрасному, доброму. Чем же все это кончится? Когда все пути пройдены, что тогда?

Истина безобразна, и в добродетели невозможно устоять: сей же час нужно прыгнуть в чертовщину, ибо истина отбивает охоту к истинному, прекрасному, доброму. Чем же все это кончится? Возвратимся ли мы к старым идеям о боге и искуплении мира? Или для беззаветно ищущего решительно безразличен результат его исканий?

К чему мы стремимся? Когда все пройдено, к чему тогда стремиться? К покою? К счастью? Нет, мы стремимся только к истине, как бы ужасна и отвратительна она ни была. Из всех средств, способных возвышать, человеческие жертвы наиболее возвышали человека во все времена.

Но и это средство могло бы быть превзойдено другим чрезвычайным средством, могущим победить победоносных (победить, прежде всего, аристократический вкус, господствующую истину), - средством приносящего себя в жертву человечества.

Но кому в жертву оно могло бы принести себя? Можно поклясться, что если когда-нибудь звезда такой мысли появится на горизонте, то значит познание правды осталось единственной великой целью, так как только ей подобает

такая жертва, ибо для нее нет слишком большой жертвы. Между тем никогда еще не ставилась проблема, насколько возможно человечеству, как целому, достичь обладания правдой? (Обладание правдой не страшно, но скучно, как всякое обладание).

Не говоря уже о том, какая страсть к познанию могла бы заставить человечество жертвовать собой, чтобы умереть со светочем мудрости в очах! (Это полный бред! Ибо мудрость-то как раз в том, чтобы перестать жертвовать собой, перестать умирать, перестать испытывать страх перед познанием.

Ведь и бог обманул Адама, когда говорил "вкусишь от древа познания - смертью умрешь": "нет, не умрете, ибо знает бог, что в день, в который вкусите, откроются глаза ваши, и будете как боги, различающие добро и зло". Адам и до того был смертен. Прозрев же, он всего лишь осознал свою смертность. А для бессмертия-то в Эдеме было еще одно деревцо, от которого-то бог и отогнал Адама, "дабы не вкусил и не стал жить вечно", и вовсе уподобившись богу.

Так что смерть вовсе не есть наказание за первое грехопадение, ибо Адам не был бессмертен, не ел от древа жизни. Ясно, что суть проблемы не в бессмертии, а в осознании смертности, в самоосознании, в отсутствии твердого представления, для чего живет человек).

В чем был бы смысл всего нашего существования, как не в том, чтобы эта воля к истине осознала себя в нас как проблему? Или, спрашивая иначе: зачем вообще познание? - Всякий спросит нас об этом. И мы, припертые таким образом к стене, мы, сами себе сотни раз задававшие этот вопрос, мы не находим лучшего ответа: ученье преобразует нас.

Но в основе нашего существа, там, в самом низу, конечно, есть нечто не поддающееся обучению. Бывают случаи, когда мы, психологи, впадаем в беспокойство: мы видим перед собой нашу собственную тень. Психолог должен не обращать на себя внимания, чтобы вообще видеть. Благоразумие идеалиста, отказ от обобщений о самом себе, наркотики против отвращения к самому себе. (Ученье преобразует нас? Как же оно нас преобразует? В какую сторону?

Человек не есть шаг вперед по сравнению с животным? Да и разве в учении дело? И разве постижение не есть конец? Разве воля к истине не есть симптом безмерного декаданса?

Зачем вообще познание? И мы, припертые к стене, впадаем в беспокойство, ибо видим перед собою самих себя). Моя тень зовет меня? Что мне до тени моей? Пусть бежит себе за мною! Я убегу от нее (все равно, что сказать: я убегу от себя, - и Ницше говорит себе. Я - странник, который уже много ходил, вечно в дороге, но без цели и даже без родины. Неужели я всегда должен быть в пути, увлекаем и гоним каждым ветром?

Когда все пути пройдены, что тогда? О земля, ты стала для меня слишком круглой! На всякой поверхности побывал я уже, обошел самые далекие миры, разучился вере в слова, ценности и великие имена. Слишком часто следовал я по пятам за истиной: и давал ей пинка. Есть ли еще у меня цель? Пристань, куда бежит парус мой? Попутный ветер?

Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также, какой ветер ему по пути. Строго говоря: нельзя допускать вообще никакой цели, ибо тогда странствование теряет свою ценность и становится прямо бессмысленным и излишним. Это вечное становление есть лживая кукольная комедия, нескончаемая игра тупоумия, которою время забавляется нами и с нами.

Героизм же правдивости состоит в том, чтобы в один прекрасный день перестать быть его игрушкой. В становлении все пусто, обманчиво, плоско и достойно нашего презрения. Загадку, которую человек должен разрешить, он может разрешить лишь в бытии, в непреходящем... А это искание своего дома: это искание было взысканием моим, оно пожирает меня.

"Где - дом мой?" Я спрашиваю о нем, ищу и искал его, и нигде не нашел. О вечное везде, о вечное нигде, о вечное напрасно! Мой дом - моя страсть. Сущность страсти в том, чтобы она творила. Хочет ли страсть быть удовлетворенной?

Меня всегда поддерживал творческий процесс, а с появлением творения жизнь моя повисала на волоске. Домогание есть счастье. Удовлетворение несет пресыщение, скуку, отвращение...

Тише!

Тише!

Не стал ли мир совершенен?

Мир совершенен!

Не пой, ты, полевая птичка, моя душа!

Не шепчи даже!

"Как мало нужно для счастья!" -

так говорил я когда-то и считал себя мудрым.

Но это была хула, этому научился я теперь.

Что же, однако, происходит со мной?

Как корабль, зашедший в самую тихую пристань свою, -

теперь опираюсь я на землю,

усталый от долгих странствий и неведомых морей.

Разве

земля

не

надежнее?

Я странник, неустанно восходящий на горы, я не люблю равнин и не могу долго оставаться на одном месте. Жизнь моя будет вечным странствием и восхождением в горы. Новая тоска по родине снедает меня: потребность самой свободной души - как назвать ее?

дома? Мой дом - моя страсть. Хочет ли страсть быть удовлетворенной?

Хочет ли она сидеть дома? Сущность страсти в том, чтобы она творила.

Наконец, когда творение завершено, сильные, властолюбивые натуры, которые в непреложности, в связности и законченности, подчиненной собственному закону, будут вкушать самое утонченное наслаждение. Напротив, есть слабые, не совладающие с собой характеры, которые ненавидят связность стиля: они чувствуют, что, если к ним самим применить такую непреложность, то это непременно опошлит их под ее гнетом - служа собственному закону, они становятся рабами, и им ненавистно служение.

Такие умы - а они могут быть умами первого ранга - всегда тщатся подлаживать или истолковывать себя самих и свое окружение под свободную природу - выглядеть дикими, произвольными, фантастичными, беспорядочными, внезапными. И, поступая так, они делают хорошо, поскольку только так они делают хорошо самим себе! Ибо одно необходимо - чтобы человек достиг удовлетворенности самим собой, - будь это с помощью той или иной поэзии или искусства (но разве нельзя достичь удовлетворенности собою, не отрекаясь от разума, не убегая в дикие свободные дебри?)

Жизнь - это источник радости. Познавать - это радость для того, в ком воля льва! Но так как постепенно все важнейшие истины станут обыденными и общеупотребительными, то скучающий лев подчиняется чужой воле, любая волна играет с ним.

Не важно, чтобы волна знала, куда она бежит. Лучше вовсе не знать этого. "Мои мысли, - сказал странник своей тени, - должны показывать мне, где я стою: но пусть они не выдают мне, куда я иду. Я люблю быть в неведении относительно будущего и не желаю погибнуть от нетерпения и предвкушения обещанных событий".

Кто хоть до некоторой степени пришел к свободе разума, тот не может чувствовать себя на земле иначе, чем странником, хотя и не путником, направляющимся к определенной конечной цели: ибо такой цели не существует. Поэтому его сердце не должно слишком крепко привязываться к единичному, к дому, в нем самом должно быть нечто странствующее, что находит радость в перемене и тленности. Люди с доброй волей, но непостоянные, страстные до новизны. Эти клетки и узкие сердца - они претендуют быть людьми свободного духа (Ф.Ницше)

Есть только одна область, в которой я всегда мог целостно испытать жизненный подъем и радость. Это область моего умственного философского творчества.

Скука преодолевается лишь творчеством. Творческая мысль, писание были для меня неизменным содержанием моей жизни. Я не мог бы себе представить, чтобы у меня не было замысла новой книги. Я только так могу жить, это моя гигиена души.

В скуке - безнадежность. Скука преодолевается лишь творчеством. Сейчас, будучи уже одной ногой в могиле, я пишу статьи по разным актуальным вопросам, но внутренно я живу замыслом философской книги (Н.А.Бердяев)

Видеть в писательстве призвание жизни - в этом следовало бы усматривать особого рода помешательство.Но всякий раз с появлением на свет новой книги жизнь моя повисала на волоске.

Ах, что сталось с вами, моими пером и кистью написанными мыслями! Вы уже утратили свою новизну. Некоторые из вас, к моему отчаянию, готовы стать истинами: такими бессмертными выглядят они, такими трогательно-порядочными, такими скучными! Но было ли когда-нибудь иначе? Все чувства, испытываемые поэтами к их собственному творению, - ничто по сравнению с неисчислимыми излияниями счастья, которое охватывало людей в незапамятные времена, когда они открывали природу.

Но так как постепенно все важнейшие истины стали обыденными и общеупотребительными, и познание истины перестало доставлять удовольствие, то иллюзия, заблуждение, фантастика завоевали свою прежнюю почву, ибо они связаны с удовольствием. Но было ли удовольствие когда-нибудь доказательством истины?

Если чувство удовольствия вмешивается в обсуждение вопроса "что есть истина?", то возникает огромное подозрение относительно истины (Ф.Ницше)

Но тут и нечего подозревать, все и так на виду. Скорее уж подозрительно, когда говорят: "истинный характер жизни вреден для жизни". Здесь и впрямь следовало бы усматривать особого рода помешательство!.. Истина нагоняет на нас скуку, и познание истины больше не сулит нам удовольствия. Конечно же, не удовольствие является доказательством истины!

Напротив, отсутствие удовольствия, вот эта самая скука, эта неизменность истины, которую уже никто не сможет переврать и перевернуть - вот что является доказательством истины.

Самое важное: лучше бы люди и вовсе никогда не существовали (А. Шопенгауэр)

Жизнь и смерть положил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь (Второзаконие 30:19)

Если порасспросить любого человека, сразу выяснишь, что он глубоко убеждён в необходимости и первостепенной важности существования человечества, государства, семьи, личности.

И нисколько не сомневается в осмысленности и целесообразности всего существующего.

«Мы жили, живём, и будем жить, и всё тут! В чём сомневаться? Зачем? Надо жить, работать, рожать - чего тут ещё рассуждать?»

Но здесь мы только тем и заняты, что «рассуждаем».

Давайте поставим большой вопросительный знак над необходимостью, нужностью, осмысленностью жизни. Мы не будем сразу пробегать мимо этого вопроса, по-старинке решая его в пользу бытия божия. Напротив, для начала рассмотрим противоположную точку зрения, утверждающую, что жизнь бессмысленна, необязательна, случайна, что всё существующее – лишнее и ненужное.

Лучшие мыслители подошли к этой теме вплотную. Но никто достаточно полно и ясно её не продумал и не разработал, не дал ответа на вопрос: как жить человеку, если он убеждён в бессмысленности жизни?

Смысл жизни в том, чтобы познать её бессмысленность.

Все те глобальные проблемы, которые приведут человечество к гибели, имеют только одно общее, ключевое решение, и никаких других путей и выходов нет. Это разрешение связано с резким увеличением самосознания человека, с переоценкой ценностей, с революцией в головах. Камнем преткновения и краеугольным камнем всего будущего мировоззрения будет идея о бессмысленности и необязательности существования.

Ресурсы планеты ограничены и конечны, за них идёт вечная война. Вы можете изобрести новые источники энергии, создать химическую еду и одежду и т.п. – но зачем всё это? Какой в этом смысл? Зачем даже пытаться спасти и сохранить это глупое, трусливое, подлое человеческое племя? Не лучше ли его уничтожить, к его же пользе?

Человеку сложно переварить и усвоить себе мысль о добровольном сокращении численности населения, ведь эта сложность как раз в том и заключается, что здесь необходимо ставится под сомнение осмысленность всей прошлой истории человечества, проверяются на «правильность» многие важные ценности и идеалы. Вполне может выйти так, что многие «святые» вещи окажутся полным говном. Вот почему столь трудна демографическая проблема, и вот почему правительство всё делает наоборот, точнее, обращается к населению с противоположными лозунгами. Но Природа к лозунгам глуха, и ей вообще плевать на нас.

Агония станет воистину поучительным зрелищем, которое внесёт неоценимый вклад в ниспровержение морали всех тех, кто сможет неотрывно наблюдать каждый миг столь назидательной кончины (С.Дали)

Парадокс, но факт: в идее бессмысленности и необязательности существования больше правды и реальности, чем во всех мировых религиях. Религии-то как раз и сочиняются против этой самой бессмысленности.

Разумным называешь ты себя? А как быть с тем, что вся твоя разумность уместилась в умение пользоваться ложкой и вилкой?

Если кто скажет: тема бессмыслицы – пустые разговоры, а надо делом заниматься и деньги зарабатывать, - то это именно уход от темы, стремление сберечь свои иллюзии, но уж никак не компетентность и не мудрость.

Человек не вечен и не бесконечен. Зато он выдумал себе божественность и бессмертие, и таким путём возвысился над пространством и временем. И в лице самого главного и дорогого своего изобретения – господа бога, - человек всегда видит – себя.

Противоречие между материей и сознанием: сознание жаждет и ищет смысла и оправдания жизни, но всё существующее во вселенной не даёт никакого ответа и даже намёка на какой-либо смысл. Совсем наоборот.

И тогда сознание само изобретает собственные смыслы – в себе самом и для себя же. Понятно, что к реальности это не имеет никакого отношения, и надо быть в достаточной степени идиотом, чтобы быть «верующим».

Ведь мир давно уже перевернулся, а люди до сих пор стоят и ходят на голове.

Самосознание и философское мышление начинаются только тогда, когда разум преодолевает религиозную оболочку, отвергает все мифы и условности, в границах которых человек существовал прежде, словно белка в колесе.

Если человек прекратит этот нескончаемый бег и остановится, то он может понаблюдать всю картину жизни со стороны. Он увидит тысячи и миллионы таких же белок, крутящих колёса своей жизни, и эти белки бегут, бегут, но всегда остаются в том же самом колесе и на том же месте. Они инстинктивно боятся прозреть, увидеть бессмыслицу и необязательность этого бега.

Они разглагольствуют о развитии, о восходящей спирали, а тут всего-то белка в колесе, бег на месте! Они, эти белки, «имеют право на собственное мнение», но миллионы этих «собственных мнений» абсолютно идентичны – это единое мнение белки в колесе!

И ничего иного, никакой свежей мысли и ни грамма сомнения в собственном беличьем колесе!

Но остановившийся и видящий всё со стороны приходит к выводу о всеобщей религиозности человеческого рода, к пониманию тотальной иллюзорности всех человеческих смыслов, ценностей и идеалов. А на самом-то деле характер бытия абсолютно неморален, безразличен, и в существовании попросту нет и быть не может никакого «смысла», «цели», «пути», никакого закона и оправдания. Всё суета, бестолковщина и случайность.

Приведём здесь отрывки из романов Сартра.

Все мы, какие мы ни на есть, едим и пьём, чтобы сохранить своё драгоценное существование, а между тем в существовании нет никакого, ну ни малейшего смысла… Что я тут делаю? Зачем эти люди здесь? Зачем едят? Правда, они не знают, что они существуют. Мне хочется уйти, убраться туда, где я в самом деле окажусь на своём месте, где я придусь как раз кстати… Но такого места нет нигде, я лишний…

Существование не является необходимостью. Существовать – это значит быть здесь, только и всего; существования вдруг оказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в них нет закономерности. Полагаю, некоторые люди это поняли… Случайность – это нечто абсолютное, а стало быть, некая совершенная беспричинность. Беспричинно всё – этот парк, этот город и я сам… Жалкая ложь – ни у кого никакого права нет; существование этих людей так же беспричинно, как и существование всех остальных, им не удаётся перестать чувствовать себя лишними. В глубине души, втайне, они лишние, то есть бесформенные, расплывчатые, унылые…

Всё сущее рождается беспричинно, продолжается по недостатку сил и умирает случайно… Если б только я мог перестать думать, мне стало бы легче. Мысли – вот от чего особенно муторно…

Я существую. Я мыслю о том, что я существую!.. Если бы я мог перестать мыслить… Я мыслю о том, что не хочу мыслить…

Проигрыш неизбежен всегда. Только подонки думают, что выиграли. Отныне я буду жить как живой мертвец. Есть, спать. Спать, есть. Существовать вяло, покорно, как деревья, как лужа…

Я свободен: в моей жизни нет больше никакого смысла…

Эта свобода слегка напоминает смерть...

Всё рухнуло, от здания, воздвигнутого мной, остались только руины…

атеизм – предприятие жестокое и требующее выдержки, думаю, что довёл дело до конца.

Я всё вижу ясно, не занимаюсь самообманом… вот уже десять лет как я – человек, очнувшийся после тяжёлого, горького и сладостного безумия: трудно прийти в себя, нельзя без смеха вспоминать свои заблуждения, не известно, что делать со своей жизнью…

Я изверился, но не отступился. Я по-прежнему пишу. Чем ещё заниматься…

Я долго принимал перо за шпагу, теперь я убедился в нашем бессилии… Культура ничего и никого не спасает, да и не оправдывает…

Но если бы передо мной высказали гипотезу о гибели планеты в результате какого-нибудь катаклизма, пусть даже через пятьдесят тысяч лет, я пришел бы в ужас; ещё и сейчас, утратив все иллюзии, я не могу без страха думать о том, что солнце остынет (Ж.-П.Сартр)

Для того чтобы хотеть господства добродетели, мы принципиально не должны желать сами сделаться добродетельными. Мы тем самым отказываемся от возможности стать добродетельными. Эта жертва велика, но цель стоит, может быть, такой жертвы. И - даже больших жертв...

Если искать наибольшего понимания, следовало бы отказаться от счастья... Истязайте и эксплуатируйте людей, возбуждайте человека против человека, народ против народа, и так на протяжении веков - так возгорится свет гения: кто постиг бы условия его возникновения, тот должен быть столь же злым и беспощадным, как природа...

Вгонка необузданного доселе и безликого населения в жесткую форму не только началась с акта насилия, но и доводилась до конца путем сплошных насильственных актов.

Древнейшее государство функционировало в виде страшной тирании, некоего раздавливающего и беспощадного машинного устройства, покуда, наконец, сырье, состоящее из народа и полуживотных, оказывалось не только размятым и тягучим, но и сформованным. Под государством подразумевается здесь какая-то стая хищников, покорителей и господ, которая, обладая военной организованностью и организаторской способностью, без малейших колебаний налагала свои страшные лапы на бесформенное, все еще бродяжное население. Так вот и затевается государство на земле...

Люди, которые теперь жестоки, должны рассматриваться как представители отсталых культур... Этот трактат посвящается великой политике добродетели. Мы предназначили его для тех, кому важно научиться не тому, как самому сделаться добродетельным, а как сделать других добродетельными - как обеспечить господство добродетели...

Господство добродетели может быть достигнуто только с помощью тех же средств, которыми вообще достигают господства, и, во всяком случае, не посредством добродетели... Я мог бы определить тенденцию настоящих изысканий как моралистический натурализм: сведение мнимоэмансипированной, сверхъестественной ценности морали к ее истинной природе, т.е. к естественной имморальности, к естественной полезности...

Толпу надобно силой вести к разуму и бичевать ее ради ее собственной пользы (Ф.Ницше)

В 1912 году я принял предположение Ч.Дарвина о том, что первобытной формой человеческого общества была орда, в которой неограниченно господствовал сильный самец... Человеческие массы опять-таки показывают нам знакомую картину одного всесильного среди толпы равных сотоварищей...

Масса кажется нам вновь ожившей первобытной ордой. Так же как в каждом отдельном индивиде первобытный человек фактически сохранился, так и из любой человеческой толпы может снова возникнуть первобытная орда... С самого начала существовали две психологии: одна - психология массовых индивидов, другая - психология отца, возглавителя, вождя. Отдельные индивиды массы были так же связаны, как и сегодня, отец же первобытной орды был свободен, его воля не нуждалась в подтверждении волей других. Его Я было мало связано либидинозно, он не любил никого, кроме себя, а других лишь постольку, поскольку они служили его потребностям... На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком, которого Ницше ожидал лишь от будущего...

Еще и теперь массовые индивиды нуждаются в иллюзии, что все они равным и справедливым образом любимы вождем. Сам же вождь никого любить не обязан, он имеет право быть господского нрава, абсолютно нарцистическим, но уверенным в себе и самостоятельным... Праотец препятствовал удовлетворению прямых сексуальных потребностей своих сыновей. Он принуждал их к воздержанию и, следовательно, к эмоциональным связям с ним и друг с другом, которые могли вырастать из стремлений с заторможенной сексуальной целью.

Он, так сказать, вынуждал их к массовой психологии... Отец первобытной орды своей сексуальной нетерпимостью принуждает всех своих сыновей к воздержанию и этим путём толкает их к заторможенным в отношении целей связям. За собой он оставляет право свободного сексуального наслаждения и, тем самым, остается несвязанным (З.Фрейд)

При воспитании рассчитывают развивать моральность в воспитываемых тем,

что представляют им справедливость и добродетель как повсеместно господствующие в мире принципы...

Это затрудняет для нас признание действительной имморальности человеческого рода..

Исконно все мы склонны к несправедливости и насилию, так как наши потребности,

наши вожделения, наш гнев и ненависть являются в сознании непосредственно и потому имеют право первого захвата... поэтому Сенека и говорит:

никому благомыслие не доставалось сразу же, - у всех дух был раньше захвачен злом...

Так как эгоизм, когда его не сдерживает никакая внешняя власть, к которой надо причислить также всякий страх, будь то перед земными или перед сверхъестественными силами... безусловно, стремится к своим целям,

то при бесчисленном множестве эгоистичных индивидуумов лозунгом дня, во вред всем, было бы:

война всех против всех.

Поэтому рефлектирующий разум очень скоро изобретает государственное устройство,

которое, возникая из взаимного страха перед взаимным насилием, настолько предотвращает вредные последствия всеобщего эгоизма, насколько этого можно достичь отрицательным путем...

Так как требование справедливости - чисто отрицательное, то исполнение его может быть осуществлено принуждением, ибо правилу «никому не вреди» могут следовать все сообща.

Принудительным учреждением для этого служит государство, единственная цель которого - ограждать отдельных лиц друг от друга, а целое - от внешних врагов...

Так как при установлении общеобязательного для всех правила я необходимо должен представлять себя не только постоянно активной, но также в зависимости от обстоятельств и временами пассивной стороной, то, с этой точки зрения, мой эгоизм высказывается за справедливость и человеколюбие, не потому, что ему приятно проявлять их, а потому, что он охотно испытывает их на себе...

Государство, этот шедевр сознательного, разумного суммированного эгоизма всех, передало защиту прав каждого в руки известной власти, которая, бесконечно превосходя силу всякого отдельного лица, вынуждает его уважать права всех других. Тут не может проявляться безграничный эгоизм почти всех, злоба многих, жестокость некоторых: все вынуждены себя сдерживать.

Возникающий отсюда обман настолько велик, что когда мы в отдельных случаях, где государственная власть не может оказать зашиты или ее обходят, видим, как выступает на сцену ненасытное корыстолюбие, надменная жажда наживы, глубоко скрытая фальшь, коварная злоба людей, то мы часто с ужасом отступаем и поднимаем ужасный крик, полагая, будто натолкнулись на никогда еще не виданное чудовище.

Но без принуждения закона и необходимости гражданской чести такого рода случаи были бы вполне в порядке вещей. Надо почитать уголовную хронику и описание анархии, чтобы познать, что такое, собственно, представляет собою человек в моральном отношении.

На эти тысячи, которые вот перед нашими глазами перемешаны между собою в мирном общении, надо смотреть как на столько же тигров и волков, зубы которых сдерживаются крепким намордником.

Поэтому, если представить себе государственную власть утратившей силу, т.е. этот намордник сброшенным, то всякий понимающий содрогнется перед зрелищем, какого тогда надлежало бы ожидать (А.Шопенгауэр)

В работе Ф. Шиллера состояние, до которого довела война родину Реформации, описывается в следующих выражениях: "Пустыни простирались там, где прежде трудились тысячи бодрых и деятельных людей.

Сожженные земли, запущенные поля являли картину страшного разрушения, между тем как их обнищавшие обитатели сами умножали число разбойничьих отрядов, страшными насильями вымещая на своих согражданах то, от чего пострадали сами.

Все основы порядка были расшатаны, исчезло уважение к человеческим правам, страх перед законами, чистота нравов, сгинули вера и верность, и лишь одна сила царила под своим железным скипетром. Пышно разрослись под покровом анархии и беззакония все пороки, и люди одичали вместе с пажитями. Никакое положение не удерживало необузданного своеволия, никакое достояние не могло спасти от нужды и алчности.

Бедствия в Германии достигли столь крайнего предела, что миллионы языков молили лишь о мире, и самый невыгодный мир казался уже благодеянием небес"...

Повсеместное стремление к гражданскому миру на рубеже 16-17 веков может быть охарактеризовано как безыдеальное: в нем нет заботы о гуманности и нравственной устойчивости устанавливаемого порядка. Затяжная война-усобица, которая смешала все карты, доводит людей до согласия с любым миром, даже таким, который учреждается под эгидой деспотической, но зато уж единой и централизованной власти.

В приют абсолютизма гонит всеобщий страх расправы и смерти, за которым нет, однако, желания жизни, действия, самоосуществления (Э.Ю.Соловьев)

Общеобязательная мораль устанавливается силой, ибо с помощью ее достигается известная выгода. А для того, чтобы обеспечить ей победу, объявляется война безнравственности, и пускается в ход насилие, - по какому праву? Без всякого права, а просто под давлением инстинкта самосохранения…

Толпу надобно силой вести к разуму и бичевать ее ради ее собственной пользы...

Уловка стада по отношению к более сильным, более могущественным заключается в том, чтобы убедить их взять на себя роль блюстителей, пастырей, стражей, стать первыми слугами стада: таким образом, оно превращает опасность в выгоду (Ф.Ницше)

Здоровый религиозный пессимизм должен признавать суровость государства, правду закона для злой и звериной человеческой природы, природы ветхого Адама. Грешное человечество не может жить вне государства. Оно должно быть подчинено закону, должно исполнить закон. Отмена закона государства для человечества есть возвращение к звериному состоянию.

Принуждающая и насилующая природа государства сама по себе не есть зло, но она связана со злом, есть последствие зла и реакция на зло. Принуждение и насилие есть добро, действующее в злой и тёмной стихии. Государство было природной необходимостью, ограничивающей звериный хаос.

Все народы древнего мира стремились создать могущественную власть, которая овладела бы хаотическими стихиями, которая вывела бы из звериного состояния. Через деспотии Востока человек медленно и трудно выходил из природно-хаотического стихийно-звериного состояния.

Индивидуальность, личность человеческая, не дана изначально в природном и историческом мире, она в потенциальном состоянии дремлет в хаотической тьме, в зверином равенстве, и освобождается, поднимается и развивается лишь путем трагической истории, путем жертв и борьбы, через величайшие неравенства и разделения, через государства и культуры с их иерархическим строем и принудительной дисциплиной.

Все государства родились в кровавых насилиях. Без этих священных насилий род человеческий утонул бы в зверином хаосе у самых истоков своей истории (Н.А.Бердяев)

Все влечения и силы, которые получают одобрение морали, представляются мне по существу одинаковыми с осуждаемыми и отвергаемыми ею. Опираясь исключительно на добродетель, нельзя утвердить господство добродетели.

Когда опираются на добродетель, то отказываются от власти, утрачивают волю к власти. В понятие власти, будет ли то власть бога или власть человека, всегда входит способность приносить пользу и в то же время способность вредить (Ф.Ницше)

Первые рабовладельческие государства возникают с расколом общества на классы. Основной внутренней функцией эксплуататорского государства является подавление классовой борьбы трудящихся.

Чтобы осуществлять эту функцию, государство включает в себя законодательные органы, которые вырабатывают систему норм, законов и правил, выражающих интересы и взгляды господствующих классов на общественное устройство, закрепляют их волю к власти.

Суды, прокуратура и полиция следят за строгим выполнением этих законов, беспощадно наказывая и карая их нарушителей. Разумеется, помимо функции подавления, эксплуататорские государства играют определенную роль в хозяйственной, социальной и культурной жизни общества (А.И.Ракитов)

Наше развитие идет в том направлении, что внешнее принуждение постепенно уходит внутрь, и особая психическая инстанция, совесть, включает его в число своих заповедей. Каждый ребенок демонстрирует нам процесс подобного превращения, благодаря внешнему принуждению приобщаясь к нравственности и социальности.

Это усиление совести есть в высшей степени ценное психологическое приобретение культуры. Личности, в которых оно произошло, делаются из противников культуры ее носителями.

Чем больше их число в том или ином культурном регионе, тем обеспеченнее данная культура, тем скорее она сможет обойтись без средств внешнего принуждения (З.Фрейд)

"Принцесса Правда

 

Однажды по земле прошёл слух, что сама Принцесса Правда отдаст свою руку и сердце тому из храбрых, кто сможет преодолеть все препятствия и преграды на пути к ней.

 

И вот, со всего света к дворцу Принцессы отправились люди. Смелые и отважные, они храбро боролись, погибали в сражениях, поворачивали обратно, потому что путь к Правде всегда долог и труден, и лишь избранные проходят его до конца. Только один юноша, самый отчаянный, самый стойкий, смог пройти всё и войти во дворец Принцессы.

 

Он распахнул дверь в её покои и вдруг увидел, что вместо молодой и прекрасной девушки в комнате сидит больная, сгорбленная, несчастная старуха. Он посмотрел на неё с ужасом и спросил:

 

— Как же я покажу тебя людям?

 

А Принцесса Правда взглянула на него своими выцветшими, усталыми глазами и сказала:

 

— А ты соври!" (с)

 

а теперь, мон шер, раздели истину и ложь.

..не знаю, мон ами, насколько связано деление истины и лжи с притчей для честных пацанов...

...истина есть ложь... но это верно лишь для того случая, когда мы, узнавая о чём-то как о ложном, тем самым узнаём правду...

Истина есть познанная ложь. Мудрость есть познанная глупость.

Дурак, который знает, что он дурак, тем самым уже не дурак.

И лучше знать, что ты дурак, чем быть дураком, и не знать этого.

Даже если я скажу, что ничего не знаю, то это ведь уже знание, по крайней мере осознание своей интеллектуальной ограниченности. И это уже открывает новые горизонты и просторы для нового мышления, для истинного познания.

И что есть вся история познания истины, как не открывание или открытие в себе каких-то заблуждений, иллюзий, и отрицание их, и отказ от них? В философии мало есть истин, которые родились иным способом.

И пусть больная, сгорбленная и несчастная старуха будет той ложью, до которой мы наконец-то добрались. Разве это не символично? И теперь мы должны показать её людям во всём её уродстве. Пусть зрелище и не из приятных, и пусть мои темы на форуме тоже не мёдом мазаные, но... даже эту злую старуху нужно и приходится принять и полюбить, всю как есть,- ведь она же теперь Правда, та самая, которой мы добивались! Как же можно не принимать её, отказываться от неё? Впрочем, это среди людей практикуется постоянно... Но не среди честных пацанов! Для нас Правда, как бы она ни была ужасна и жестока, всегда Правда, и для нас она- как та Царевна-лягушка, из отвратительной жабы превращается в милую девушку. Нужно лишь поцеловать её...

Совсем не существует естественной, от человеческого установления независимой морали, а последняя всецело представляет собою нечто искусственное, средство, изобретенное для того, чтобы лучше сдерживать своекорыстный и злой человеческий род, и поэтому она необходимо пала бы без поддержки позитивных религий, так как не имеет никакого внутреннего удостоверения и никакой естественной основы...

Это дало повод к вопросу: действительно ли существует настоящая, врожденная совесть?..

Раскаяние и тревога, испытываемые иными по поводу сделанного ими, часто, в сущности, не что иное, как страх перед тем, что их за это может постичь.

Нарушение внешних, произвольных и даже нелепых установлений мучает человека внутренними укорами, совершенно наподобие совести (А.Шопенгауэр)

То чувство долга, какое мы видим в жизни современного человека от эпохи Реформации и до наших дней - и в религиозной и в мирской рационализации, - ярко окрашено враждебностью по отношению к себе. Совесть - это надсмотрщик, приставленный к человеку им самим.

Она заставляет его действовать в соответствии с желаниями и целями, которые он считает своими, в то время как на самом деле они являются интериоризацией внешних социальных требований. Совесть грубо и жестоко погоняет человека. (Э.Фромм)

Я считаю нечистую совесть глубоким заболеванием, до которого человеку пришлось опуститься под давлением наиболее коренного из всех изменений, выпавших на его долю, - изменения, случившегося с ним в тот момент, когда он окончательно осознал на себе ошейник общества и мира. Все инстинкты, не разряжающиеся вовне, обращаются вовнутрь - это и называется уходом-в-себя человека: так именно начинает расти в человеке то, что позднее назовут его душой.

Весь внутренний мир, поначалу столь тонкий, что, как бы зажатый меж двух шкур, разошелся и распоролся вглубь, вширь и ввысь в той мере, в какой сдерживалась разрядка человека вовне. Те грозные бастионы, которыми государственная организация оборонялась от старых инстинктов свободы, - к этим бастионам, прежде всего, относятся наказания - привели к тому, что все инстинкты дикого свободного бродяжного человека обернулись вспять, против самого человека.

Вражда, жестокость, радость преследования, нападения, перемены, разрушения - все это повернулось на обладателя самих инстинктов: таково происхождение нечистой совести. Человек, втиснутый в гнетущую тесноту и регулярность обычая, нетерпеливо терзал, преследовал, грыз, изнурял, истязал самого себя. Этот бьющийся до крови о решетки своей клетки зверь, которого хотят приручить... стал изобретателем нечистой совести.

С этого началось страдание человека человеком, самим собою, как следствие насильственного отпарывания от животного прошлого, прыжка и падения в новую обстановку и условия существования, объявления войны старым инстинктам... Зверь в нас должен быть обманут. Мораль есть вынужденная ложь, без которой он растерзал бы нас. Без заблуждений, которые лежат в основе моральных допущений, человек остался бы зверем. Теперь же он признал себя чем-то высшим и поставил над собой строгие законы...

Мораль - это зверинец. Предпосылка ее - та, что железные прутья могут быть полезнее, чем свобода. Другая ее предпосылка - что существуют укротители зверей, которые не останавливаются перед самыми ужасными средствами, - которые умеют пользоваться раскаленным железом...

Толпу надобно силой вести к разуму и бичевать ее ради ее собственной пользы... Эта ужасная порода, которая вступает в борьбу с дикими животными, называет себя священниками. Участь священника - вести бесконечную войну с хищниками, войну, предпочитающую тактике насилия тактику хитрости, духа.

Он выступит достопочтенным, умным, холодным, обманчиво превосходящим, этаким герольдом и рупором более таинственных сил, теснясь среди другой породы хищников, полный решимости в меру возможности рассыпать на этой почве семена страдания, разлада, самопротиворечия (нечистой совести) и чересчур уверенною хваткой искусника ежемгновенно прибирать к рукам страждущих. Он носит с собою мази и бальзам.

Но чтобы стать врачом, ему надобно прежде наносить раны. Утоляя затем боль, причиняемую раной, он в то же время отравляет рану - уж здесь-то он знает толк, этот чародей и укротитель хищных зверей, в чьем окружении все здоровое неизбежно делается больным, а все больное - неизбежно ручным...

Как пришлось бы говорить с вами для того, чтобы вы поняли! Только тогда, когда вы больны, вы имеете уши... Мы производим над собою такие эксперименты, каких не позволили бы себе ни над одним животным, вспарывая забавы и любопытства ради собственную душу при живом теле. Что толку нам еще в спасении души! Затем мы сами лечим себя: болезнь поучительна, мы и не сомневаемся в этом, поучительнее самого здоровья - болезнетворцы кажутся нам нынче даже более насущными, нежели какие угодно знахари и спасители. Мы нынче сами насилуем себя, вопрошатели, сами достойные вопроса...

Это тайное самонасилие, эта жестокость художника, эта радость придавать себе форму как трудному, сопротивляющемуся, страдающему материалу, вжигать в себя волю, критику, противоречие, презрение, отказ, эта жуткая и ужасающе насладительная работа своевольно раздвоенной души, причиняющей себе страдания из удовольствия причинять страдания, вся эта активная нечистая совесть, будучи настоящим материнским лоном идеальных и воображаемых событий, произвела, в конце концов, на свет некое изобилие новых и странных красот и утверждений и, быть может, вообще и саму красоту...

Ибо что же такое и представляло бы собою прекрасное, если бы противоречие заранее не осознало самое себя, если бы безобразное не сказало прежде самому себе: я безобразно?.. Что же касается болезни, то разве мы в силах удержаться от вопроса, можем ли мы вообще обойтись без нее? Только великое страдание есть последний освободитель духа, то долгое, медленное страдание, в котором нас сжигают как бы на сырых дровах, вынуждают нас, философов, погрузиться в нашу последнюю глубину...

Самоуглубление человека возникает тогда, когда могучие влечения человека, которым с умиротворением общества преграждается возможность проявления вовне, стремятся разрядиться внутрь при содействии воображения. Потребность во вражде, жестокости, мести, насилии обращается назад, отступает назад: влечения превращаются в демонов, с которыми нужно бороться...

Почти все, что мы называем высшей культурой, покоится на одухотворении и углублении жестокости. Дикий зверь вовсе не умерщвлен, он живет, он процветает, он только - обожествился. То, что приятно действует во всем возвышенном, до самых высших и нежнейших содроганий метафизики, получает свою сладость исключительно от примеси жестокости...

Есть большое, слишком большое наслаждение в собственном страдании, в причинении страдания самому себе. И во всех случаях, когда человек склоняется к самоотречению в религиозном смысле или к самокалечению, как у финикиян или аскетов, или вообще к умерщвлению похоти, к умерщвлению и сокрушению плоти, к пуританским судорогам покаяния, к вивисекции совести, к жертвованию разумом, - его тайно влечет и толкает вперед собственная жестокость, им движут опасные содрогания жестокости, обращенной против самой себя...

Даже познающий действует как художник, прославляющий жестокость, когда он заставляет свой дух наперекор его стремлению и довольно часто наперекор желаниям своего сердца познавать, т.е. отрицать то, что он хотел бы утверждать, любить, чему он хотел бы поклоняться. Уже в каждом проникновении вглубь заключается насилие, в каждом стремлении к познаванию есть капля жестокости…

Быть вынужденным побеждать инстинкты - вот формула декаданса. Пока жизнь восходит, счастье равно инстинкту... И если искать наибольшего понимания, не следовало ли бы и вовсе отказаться от счастья?.. от инстинкта, от восхождения жизни? (Ф.Ницше)

Если кто следил за темой, то он, наверно, заметил, что несколько постов назад книга закончилась, и теперь ставятся цитаты, пропущенные в самом начале. Длинные тяжёлые прогоны, эти камни, закрывающие вход. Всамделе, в начальной версии вся эта фигня находится в начале книжки. Может, и вовсе нужно всё это выкинуть?

С появлением разума уверенность и безошибочность обнаружений воли почти совершенно исчезает: инстинкт совсем отступает назад, размышление, которое должно все собою возместить, создает неуверенность и колебания: становится возможным заблуждение, которое во многих случаях мешает адекватной объективации воли в действиях (А.Шопенгауэр)

Стремление человека прогнать инстинктивные позывы, его сопротивление инстинкту и есть та сила, которая создает сознание. Инстинкт принадлежит природе и стремится увековечить природу, тогда как сознание способно лишь стремиться к культуре или к ее отрицанию.

До тех пор, пока мы погружены в природу, мы бессознательны и живем под защитой инстинкта, не ведающего проблем. Все, что в нас еще принадлежит природе, чурается всякой проблемы, ибо имя последней - сомнение, а там, где верх одерживает сомнение, всегда появляется неопределенность и множество расходящихся путей и способов действия.

Но тогда, когда возможными кажутся различные пути, мы уже отвернулись от четкого руководства инстинкта - и оказались в объятиях страха. Ибо сознание теперь вынуждено делать то, что природа всегда делала для своих детей сама, именно, предлагать конкретные, неоспоримые и недвусмысленные решения. И вот нас уже преследует опасение, что сознание может, в конечном счете, оказаться не в состоянии служить нам так же, как служила природа. Нам хочется иметь дело с несомненными фактами и не иметь сомнений, но уверенность может возникнуть только вследствие сомнения.

Ловким отрицанием проблемы не вызовешь уверенности. Напротив, чтобы дать нам определенность и ясность, в которых мы нуждаемся, требуется более широкое и высокое сознание. Для нас нет другого пути. Теперь мы вынуждены прибегать к сознательному реагированию там, где прежде вверяли себя естественному ходу событий.

А потому каждая проблема приносит не только новую возможность расширения сознания, но и необходимость сказать "прощай" по-детски невинной бессознательности и надеждам на природу.

Эта необходимость является психическим событием такой важности, что составляет основу одного из самых существенных догматов христианской религии. Библейское падение человека изображает проблески сознания как проклятие (К. Г. Юнг)

Может ли свобода стать бременем, непосильным для человека, чем-то таким, от чего он старается избавиться? (Э.Фромм)

Не может быть естественной, т.е. просто на природе вещей или человека основанной, морали.

Отсюда понятно, что философы напрасно стремятся отыскать ее фундамент. Это мнение выставлялось уже пирронианцами: Нет ни блага, ни зла по природе, но суд об этом выносит человеческий ум...

Счастливыми или несчастными делает нас не то, каковы вещи в объективной действительности, а то, какими они являются нам в нашем представлении. Это как раз имел в виду Эпиктет, говоря:

"Людей волнуют не вещи, а мнения о вещах"...

Мрачный, все видящий в черном цвете человек никогда не будет радоваться.

Наш мир - наихудший из всех миров. В каждом человеке сидит тот же самый горемыка со своею нуждою и мукой, которые у всех почти одни и те же.

Всякая человеческая жизнь, подобно маятнику, мечется между страданием и скукой (А.Шопенгауэр)

Самый ценный урок, который я усвоил в жизни, - это осознание важности того, что мы думаем.

Самая большая проблема, с которой мы с вами сталкиваемся, - в действительности чуть ли не единственная проблема, с которой нам с вами приходится иметь дело, - это выбор правильного умонастроения.

Если мы способны сделать этот выбор, то окажемся на пути к решению всех своих проблем...

Вы счастливы или несчастны не благодаря тому, что вы имеете, и не в связи с тем, кем являетесь, где находитесь или что делаете. Ваше состояние определяется тем, что вы обо всем этом думаете...

Монтень сделал следующие слова девизом своей жизни: Человек страдает не столько от того, что происходит, сколько от того, как он оценивает то, что происходит...

А наша оценка того, что происходит, зависит всецело от нас. Жизнь не так проста, но я за то, что мы должны выработать у себя положительное, а не отрицательное отношение к окружающему миру (Д.Карнеги)

Огорчение существует не само по себе, но в нашем представлении (Цицерон)

Кто считает себя несчастным, тот и становится несчастным (Гельвеций)

Несчастен, кто счастливым не сочтет себя (Публилий Сир)

Никто не может быть несчастным, кроме как по собственной вине.

Наш мир есть наилучший из миров (Лейбниц)

Если страдания и впрямь порождаются в нас нашим рассудком, то, казалось бы, в нашей власти либо вовсе пренебречь ими, либо обратить их во благо...

И если то, что мы называем злом и мучением, не есть само по себе ни зло, ни мучение, и только наше воображение наделяет его подобными качествами, то ни кто иной, как мы сами, можем изменить их на другие.

Располагая свободой выбора, не испытывая никакого давления со стороны, мы тем не менее проявляем необычайное безумие, отдавая предпочтение самой тягостной для нас доле...

Судьба поставляет нам только сырой материал, и нам самим предоставляется придать ему форму (М.Монтень)

Лишь только возникает воля, чувство получает впечатление свободы. Чувство - это страдание.

И как только возникает воля, чувство замирает, и страдание не испытывается.

Это и называют свободой воли...

Если отвлечься от всякого богословия и борьбы с ним,

то ясно, что мир не хорош и не дурен.

От хулящего и славословящего миропонимания мы,

во всяком случае, должны уклониться (Ф.Ницше)

Воля, чувство, страдание, свобода,- всё вместе и столь кратко, что на русском не понять...

Возникает воля. Чувство либо получает впечатление свободы и проявляется как страдание,

либо чувство замирает и страдание не испытывается.

Причём во втором случае речь идёт не просто о воле, а уже о свободе воли...

Стало быть, это наверняка "разные" воли. Во всяком случае, не одна и та же,

а, по крайней мере, изменившаяся.

Выходит: лишь только возникает разум, человек получает впечатление свободы. Свобода- это страдание.

Грехопадение и весь букет психологии на эту тему. О бессмыслице бытия.

Далее: и как только возникает самосознание, познаётся подлинная свобода воли, и преодолевается страдание, то есть бессознательность, вера в бессмыслицу.

Кому интересно, толкуйте ещё как-то, мне тоже будет интересно.

Если счастье сопутствует тебе, то у тебя только одна добродетель, и не более: тогда легче идти тебе через мост. Человек - это переход между зверем и сверхчеловеком...

Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? Все существа создавали до сих пор что-нибудь выше себя. А вы хотите быть отливом этой великой волны, и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека? Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к сверхчеловеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем любая из обезьян. Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать растением и призраком?

Разве я велю вам сидеть между двух стульев, и говорить сразу Да и Нет? Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!.. Все боги умерли, теперь мы хотим, чтобы жил Человек! (Ф.Ницше)

 

Самосознание держит под контролем деятельность самого сознания, что качественно меняет сознание. В процессе самосознания человек становится личностью, и начинает сознавать себя как личность и как субъекта практической и духовной деятельности (П.В.Алексеев, А.В.Панин)

 

Осознание самого себя сделало человека чуждым всему миру, одиноким и преисполненным страха. Осознание самого себя сделало человека способным самостоятельно решать свою судьбу, изгнание человека из рая было первым шагом на пути к свободе, изгнанием на свободу (Э.Фромм)

 

И все это была свобода - прекрасное, невыразимое опьянение свободой. Мое сознание полностью принадлежало мне одному. Я был первым человеком, который стал сверхчеловеком (К.Уилсон)

 

Прав был тот биолог, который заявил, что он обнаружил недостающее звено между человекообразными обезьянами и цивилизованным человеком: подобное звено - это мы (А.Маслоу)

Теоретически никакой идеал недоказуем в качестве общезначимого идеала. Теоретически одинаково обоснован или не обоснован и идеал действенной любви, и идеал действенной ненависти. Нет никаких логических оснований, которые заставляли бы принять первый и отвергнуть последний или обратно. Их обоснованность или необоснованность одинаковы. Это значит, что исходное положение необходимо постулировать...

Теоретически можно допустить идеал взаимной ненависти и объявить высшим благом взаимное уничтожение людей друг другом. Но одно дело - возможность подобной теории, другое дело - фактическое ее выполнение и реализация. Едва ли найдется такой человек, который бы и в самом деле попытался сделать так.

Людей, теоретически принимающих взаимную ненависть за высшее благо, вероятно, немало, но почти все они фактически ведут себя не сообразно с их идеалом, а сплошь и рядом сообразно с идеалом действенной любви...

Самые отчаянные теоретики эгоизма, ненависти и индивидуализма фактически сплошь и рядом были великими альтруистами, коллективистами и людьми, помогавшими и любившими других.

А отсюда следует, что если идеал действенной любви теоретически и равноправен идеалу ненависти, то практически он является почти общезначимым и всеми приемлемым, и поэтому идеал любви может служить отправным пунктом для создания практической науки, в которой так нуждается наше время и мы сами.

Социальная жизнь изобилует кризисами благодаря нашему общему невежеству, благодаря невежеству наших руководителей, предписывающих рецепты, ценность которых равна ценности угольков и нашёптываний, употребляемых знахарями для лечения недугов телесных и душевных.

Пора уже заменить их более рациональными рецептами и социальными докторами делать людей, более знающих свое дело (П.А.Сорокин)