АНФИЛАДЫ ЭРОСА (концепция, ссылка внутри)

Все мы, и прекрасные и уродливые, жестокосердые

и добродушные, все мы покорны смутному томлению,

порыву на грани дуновения ЧУВСТВЕННОЙ КРАСОТЫ.

 

Родной нам и пробуждающей неясные желания ласки

прекрасных форм, замирания сердца в ожидании нас

касания кончиков пальцев Любимых..

 

Чтобы собрать всё, подарившее нам основы мгновений

этих, которые слаще порою всей жизни, я создаю эти

 

АНФИЛАДЫ ЭРОСА

 

Читаем нашу легенду в следующем посте, да не оставят

нас Заря, Афродита и Минотавр.

- Часовой* - послышалось наконец, и тень улыбки померещилась часовому -

Ты не спишь? Открой дверное окошко. Как и ты, я тоже не сплю; тебе скучно,

так же скучно и мне; меж тем в разговоре у нас скорее побежит время. Оно

застряло в этих стенах. Нужно пропустить его сквозь душу и голос да

подхлестнуть веселым рассказом. У меня есть что порассказать Ну же, открой;

ты увидишь кое-что приятное для тебя'

 

Оторопев, часовой с минуту гневно набирал воздух, надеясь разразиться

пальбой ярких и грозных слов, но

не пошел далее обычной фразеологии, хотя все же повысил голос: - Не

разговаривать! Зачем по пустякам беспокоите? Вы пустяки говорите. Запрещено

говорить с вами Не стучите больше, иначе я донесу старшему дежурному.

 

Он умолк и насторожился. За дверью громко расхохотался узник, -

казалось, рассмеялся он на слова не взрослого, а ребенка.

- Ну, что еще? - спросил часовой.

- Ты много теряешь, братец, - сказал узник. - Я плачу золотом. Любишь

ты золото? Вот оно, послушай.

И в кармане зазвенело, как будто падали на кучу монет - монеты.

- Открой окошечко; за каждую минуту беседы я буду откладывать тебе

золотой. Не хочешь? Как хочешь. Но ты можешь разбогатеть в эту ночь.

 

Звон стих, и скоро раздалось вновь бархатное глухое бряцание; часовой

замер. Наблюдая его лицо со стороны, подумал бы всякий, что, потягивая

носом, внюхивается он в некий приятный запах, распространившийся неизвестно

откуда. Кровь стукнула ему в голову. Не понимая, изумляясь и раздражаясь, он

предостерегающе постучал в дверь ключом, крикнув: - Эй, берегитесь! В

последний раз говорю вам! Если имеете спрятанные деньги - объявите и сдайте;

нельзя деньги держать в камере.

 

Но его голос прозвучал с бессилием монотонного чтения; сладко заныло

сердце; рой странных мыслей, подобных маскам, ворвавшимся в напряженно

улыбающуюся толпу, смешал настроение. В нем начал засыпать часовой, и хор

любопытных голосов, кружа голову, жарко шепнул: "Смотри, слушай, узнай!

Смотри, слушай, узнай!" Едва дыша, переступил он на цыпочках несколько раз

возле двери в нерешительности, смущении и волнении.

 

Вновь раздался тот же ровный, мягко овладевающий широко раскрывшей

глаза душой, голос узника: - Надо, ты говоришь, сдать деньги начальству? Но

как быть с полным мешком золота? И это золото - не то; не совсем то, каким

ты платишь лавочнику. Им можно покупать все и везде. Вот я здесь; заперт и

на цепи, как черный злодей, я - заперт, а мое золото всасывает сквозь стены

эти чудесные и редкие вещи. Загляни в мое помещение. Его теперь уже трудно

узнать; устлан коврами пол, огромный стол посреди; на нем - графины,

бутылки, кувшины, серебряные кубки и вызолоченные стаканы; на каждом стакане

- тонкий узор цветов, взятый как сновидение. Они привезены из Венеции; алое

вино обнимается в них с золотыми цветами. На скатерти в серебряных корзинах

лежит пухлый как заспанная щека хлеб; вишни и виноград, рыжие апельсины и

сливы, подернутые сизым налетом, напоминающим иней. Есть здесь также сыры,

налитые золотым маслом, испанские сигары; окорок, с разрезом подобным снегу,

тронутому земляничным соком; жареные куры и торт - истинное кружево из

сластей, - залитый шоколадом, - но все смешано, все в беспорядке. Уже целую

ночь идет пир, и я - не один здесь. Мое золото всосало и посадило сюда

сквозь стены красавиц-девушек; послушай, как звенят их гитары; вот одна

звонко смеется! Ей весело - да, она подмигнула мне!

 

Как издалека, тихо прозвенела струна, и часовой вздрогнул. Уже не

замечал он, что стоит жарко и тяжело дыша, всем сердцем перешагнув за дверь,

откуда долетал смех, рассыпанный среди мелодий невидимых инструментов,

наигрывающих что-то волшебное.

 

- Матерь Божия, помоги! - трясущимися губами шептал солдат. - Это я

очарован; я, значит, пропал!

 

Но ни заботы, ни страха не принесли ему благочестивые мысли; как чужие

возникли и исчезли они.

 

- Открой же, открой! - прозвучал женский голос, самый звук которого

рисовал уже всю прелесть и грацию существа, говорящего так нежно и звонко.

 

В забвении часовой протянул руку, сбросил засов и, откинув черное

окошечко двери, заглянул внутрь. Туман ликующей пестроты залил его; там

сияли цветы и лица очаровательные, но что-то мешало ясно рассмотреть камеру,

- как бы сквозь газ или туман. Вновь ясно отозвались струны, - выразили

любовь, тоску, песню, вошли в душу и связали ее.

 

- Стой, я сейчас, - сказал часовой, отмыкая дверь трясущейся рукой; но

не он сказал это, а тот, кто был убит в нем колесом жизни, - воскресший

мертвец - Дитя-Гигант веселой Природы.

 

© Александр Грин

Творить - это, ведь, - разделять, вводя свое в массу чужой, до того чужой

души. Смотри: читая Мериме, я уже не выну Кармен из ее сверкающего гнезда;

оно образовалось неизгладимо; художник рассек душу, вставив алмаз. Чем он

успел в том? Тем, что собрал все моей души, подобное этому стремительному

гордому образу, хотя бы это все заключалось в мелькании взглядов, рассеянных

среди толп, музыкальных воспоминаниях, резьбе орнамента, пейзаже, настроении

или сне, - лишь бы подобно было цыганке Кармен качеством впечатления. Из

крошек пекут хлеб. Из песчинок наливается виноград.

 

Айвенго, Агасфер, Квазимодо, Кармен и многие, столь мраморные, -

другие, - сжаты творцом в нивах нашей души. Как стягивается туманность,

образуя планету, так растет образ; он крепнет, потягивается, хрустя

пальцами, и просыпается к жизни в рассеченной душе нашей, успокоив

воображение, бессвязно и дробно томившееся по нем.

 

© Александр Грин