Симуляция психических заболеваний

Цитаты из одной статьи о симуляции психозов и о возможностях психиатрии об обнаружении симуляции:

Трудность выявления симулируемых психозов признается давно. Классическое исследование Rosenhan (1973), которое, вероятно, является наиболее известной работой, посвященной изучению симулируемых психозов, показало неспособность психиатров отличить психическую норму от патологии. Восемь добровольных “псевдопациентов” (среди них один студент-психолог, три психолога, врач педиатр, психиатр, художник и домохозяйка) были под секретом приняты в психиатрическую больницу с жалобами на наличие “голосов”. Эти жалобы немедленно прекратились после поступления в стационар. Всем был установлен диагноз шизофрении. Длительность пребывания в больнице составила от 9 до 52 дней. Следует отметить, что другие пациенты иногда определяли притворство “псевдопациентов”. Rosenhan пришел к такому заключению: “Ясно, что в условиях психиатрических больниц мы не можем отличить психически здорового человека от пациента с психическими расстройствами”. Эти трудности отчасти связаны с тем, что психиатрия — далеко не точная наука, вместо точных биологических маркеров диагноз основывается на клиническом наблюдении и субъективной интерпретации симптомов.

Симуляцию следует подозревать при наличии одного из таких признаков:

 

1. галлюцинаций:

 

а) непрерывных, а не интермиттирующих;

 

б) неопределенных или невнятных;

 

в) не связанных с бредом;

 

г) сообщаемых неестественным языком;

 

д) пациент не может указать приемы, применяемые для уменьшения интенсивности “голосов”;

 

е) пациент сообщает, что он подчиняется всем приказам “голосов”;

 

 

2. бредовых идей:

 

а) внезапно возникающих и прекращающихся;

 

б) к которым пациент старается привлечь внимание;

 

в) не соответствующих поведению пациента;

 

г) имеющих странное содержание при отсутствии формальных нарушений мышления.

О тестах для распознавании симуляции:

"Допускается, что некоторые пациенты могут успешно изображать психическое расстройство при проведении специальных тестов, однако в большинстве случаев можно выявить доказательства, подтверждающие симуляцию. Миннесотский многомерный личностный опросник–2 (The Minnesota Multiphasic Personality Inventory-2 (Graham, 1987)) является наиболее изученным психометрическим инструментом в плане показателей валидности при выявлении диссимуляции и фальсификации симптоматики (Pollock et al., 1997). Кроме того, используется множество новых тестов."

"Тест М (Beaber et al., 1985) представляет собой краткий опросник, заполняемый испытуемым, и применяется для оценки симуляции шизофрении. Тест состоит из 33 вопросов, предусматривающих ответы “верно/неверно” и распределенных в рамках трех шкал, которые описывают основные симптомы шизофрении, странные формы поведения и идеи, а также фальсифицируемые симптомы. Шкала симуляции содержит 15 вопросов-ловушек, охватывающих признание атипичных бредовых идей, галлюцинаций и особенно тяжелых симптомов, которые не характерны для истинного заболевания. С другой стороны, шкала шизофрении включает реальные симптомы шизофрении в соответствии с классификацией DSM–III. Таким образом, тест М основывается на предположении, что человек, пытающийся симулировать шизофрению, не сможет отличить истинные симптомы шкалы шизофрении от с виду похожих симптомов шкалы симуляции. Этот метод представляет одну из первых попыток создания скринингового инструмента для выявления симуляции."

___http://yurist-online.com/uslugi/yuristam/literatura/stati/psihiatriya/056.php___

"Так, подэкспертный, имитирующий шизофрению, жалуется, что он всегда одинок, эмоционально холоден, не хочет ни с кем общаться, однако для аутичного больного шизофренией одиночество - это потребность и не может быть жалобой. Такое нарушение целостной клинической картины создает «лишние» симптомы (например, образные яркие зрительные галлюцинации в сочетании с предъявленными резонерскими рассуждениями и «голосами» или сочетание сложных бредовых идей с элементами псевдодеменции)."

"При воспроизведении бредовых переживаний отмечается несоответствие содержания бреда эмоциональному фону, отсутствие охваченности бредовыми переживаниями, как это свойственно психически больным. Содержание бредовых идей излагается уклончиво, неуверенно, подчас схематично с оттенком раздражения и злобности. Бредовые идеи величия или переоценки собственной личности излагаются на фоне подавленности, соответствующей реальной конкретной ситуации и не сопровождаются приподнятым настроением, как у истинно бредовых больных."

Клиническое наблюдение. Обследуемая Г., 1963 г. рождения, врач, замужем, находилась на экспертизе в декабре 1996 г. Обвиняется в организации убийства П. и убийстве Ф.

После окончания института работала врачом-кардиоревматологом. Одновременно активно посещала курсы по «биоэнергетике и целительству», публиковала объявления с саморекламой в газетах, давала интервью, имела частную практику. На учете у психиатров не состояла и в психиатрические стационары не помещалась. Из материалов уголовного дела известно, что Г. уговорила сотрудника ЖЭКа за определенную плату совершить 18.12.95 убийство начальника, гр-ки П. Она же 3.08.95, используя знания в области медицины, с целью завладения комнатой в коммунальной квартире совершила убийство гр-ки Ф., сделав ей инъекции лекарственных средств, от которых последняя скончалась на месте. В процессе следствия Г. от дачи показаний, а также от подписи о том, что она ознакомлена с предъявленными ей обвинениями, отказывалась; ссылаясь на плохое самочувствие. Как следует из имеющейся в личном деле медицинской книжки, в октябре 1996 г. она стала предъявлять жалобы на страхи, заявляла, что ее хотят убить. Была осмотрена врачом-психиатром, который отметил, что ее жалобы не укладываются в клиническую картину какого-либо психического заболевания, поведение носит установочный характер.

При обследовании в стационаре Центра им. В.П. Сербского: со стороны внутренних органов и нервной системы патологии не обнаружено. Психическое состояние: в ясном сознании, правильно ориентирована в месте, времени и окружающем. Во время беседы стремится представить себя полностью несостоятельной. Демонстрирует непонимание смысла задаваемых ей вопросов, независимо от степени их сложности. Предъявляет жалобы на отсутствие памяти, говорит, что не помнит даты своей жизни, отказывается совершить простейшие арифметические действия. Утверждает, что не знает, за что ее арестовали, и не понимает, куда и зачем ее привезли. Перед началом беседы демонстративно отряхивает полой халата стул, на который садится, заявляя, что «боится заразиться чужой энергетикой». Те же движения совершает и в конце беседы, вставая со стула, поясняет, что «боится оставить свою энергетику, так как ею могут воспользоваться «злые люди». По своей инициативе, без расспросов со стороны врача начинает рассказывать, что в период ее пребывания в тюрьме на нее «воздействовали передатчиком», к ней «подсаживали переодетых милиционеров», в головы которых были вмонтированы «передатчики». Утверждает, что в отделении Центра за ней также следят, временами она «видит домового». Подробно описывает его внешний вид, одежду, говорит, что видит его так же ясно, как сидящего перед ней врача. При этом внимательно следит, какое впечатление производят ее высказывания. При уточняющих вопросах, уловив сомнение в тоне собеседника, раздражается, теряется, краснеет. При расспросах о содеянном волнуется, повторяет, что не знает, в чем ее обвиняют. В отделении временами ходит обнаженная, ложится на пол. Однако, несмотря на демонстрируемую полную дезориентировку в окружающем, нарушения памяти, бредовые идеи преследования и зрительные галлюцинации, поведение ее, когда она считает, что за ней не наблюдают, остается правильным и не соответствует предъявляемой симптоматике. При расспросах о правонарушении она, несмотря на утверждения, что не понимает, в чем ее обвиняют, дает выраженную эмоциональную реакцию, свидетельствующую о сохранности критической оценки сложившейся ситуации. При экспериментально-психологическом исследовании выявляется несоответствие характера поведения Г., качества ее ответов и имеющегося у нее высокого образовательного уровня, жизненного опыта и выполняемой ранее работы. Исследование памяти выявляет недостоверные результаты. При личностном обследовании выявляется высокая активность, настойчивость в достижении желаемого, эгоцентричность, демонстративность, склонность к самооправданию. Обнаруживается также настороженность, стремление избежать откровенности. Заключение комиссии: душевным заболеванием не страдает. Могла осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий либо руководить ими в периоды, относящиеся к инкриминируемым ей деяниям. Симулятивное поведение.

Вопрос и ответ, взятый на одном из форумов:

Cообщение:

Дмитрий (и.б. 30008) 01 ноября 2002 00:53:32

Большое спасибо доктор ! Извините меня за нетерпеливость. Не сочтите за навязчивость, но можно мне ещё с вами немного пообщаться ? У меня много вопросов, которые я не хотел бы задавать своему участковому психиатру. Вот мне хочется спросить можно ли симулировать психическое заболевание или уже сама мысль о такой симуляции является нездоровой ? Дело в том, что я (как мне кажется) симулировал психическое расстройство, чтобы уйти из армии где царили неуставные взаимоотношения. Причём для этого я даже не предпринял демонстративной суицидальной попытки в виде вскрытия вен. Мне было жалко себя и своё тело. А потом когда я оказался в военном госпитале я увидел, что у большинства парней которые там лежали порезаны вены. И кто то из них сказал мне, что раз я не порезал вены то меня из- за этого могут не комиссовать и отправить дослуживать. Кроме того там была обстановка тревоги и волнения, что могут не комиссовать. Все этого жутко боялись. И некоторых действительно не комиссовывали и тут же отправляли обратно в части дослуживать. Большинство правда благополучно комиссовывались с лёгкими пограничными диагнозами, которые вроде бы через год автоматически снимались по- моему без последствий для последующей жизни. Некоторые правда говорили, что в таком случае существовала опасность повторного призыва. Правда это или нет я не знаю, но хотел бы узнать даже сейчас. Ну и конечно я тоже очень сильно боялся, что меня могут не комиссовать и тогда я решил наверстать упущенное выковырял из тумбочки гвоздик и демонстративно на глазах у санитаров несколько раз легонько чиркнул по запястью. Мне тут же сделали укол аминазина и повели к врачу. И он меня на чистоту спросил зачем я это сделал. Ну я сказал что боюсь что могут не комиссовать. Он ответил, что такая опасность существует. И я тогда спросил его как получить стопроцентные шансы. Он стал отговаривать меня, сказал что для этого ему придётся поставить мне страшный несъёмный пожизненный диагноз, который серьёзно помешает мне в жизни, что с таким диагнозом я никогда в жизни не смогу получить право на управление автомобилем и другими механизмами, никогда в не смогу выехать за границу и что сейчас к нему со всей страны едут взрослые мужики и просят его снять этот диагноз, который он им когда то поставил. Но я был настолько напуган, что настоял на своём получил от него 100 процентную гарантию комиссации и действительно страшный диагноз ШИЗОФРЕНИЯ, 4 статья группа 1. И вот ведь удивительно ровно через год у меня "крыша съехала" по настоящему. Мания преследования. Меня положили в больницу и очень основательно пролечили. 20 сеансов инсулинокоматозной терапии и 5 электросудорожной, про нейролептики даже не говорю, разве что мажептил не давали, а так всё. Больше никакой психотики нет уже 12 лет. После этого пытался работать во многих местах. Не мог вжиться в коллектив. После армии стал очень чувствительным к унижению человеческого достоинства. В принципе я и раньше с самой школы не мог постоять за себя, а потому во всех коллективах где бы я не появлялся я рано или позно становился изгоем, объектом оскорблений, насмешек и т. д. , которые сильно ранили моё самолюбие. Если говорить по большому счёту я самый настоящий трус каких свет не видывал. Ну менял места работы, менял, а потом плюнул на всё, вспомнил про свой диагноз, начитался книг по психиатрии и отправился в "психушку косить" на инвалидность. Уже пятый год на инвалидности, 2 группа без права трудоустройства. Пенсия максимальная 1745 рублей т. к. последнее место работы было высокооплачиваемым. Подрабатываю тем, что продаю частным препринимателям оперативную коммерческую информацию от собственной рекламы. В результате удваиваю, а то и утраиваю эту пенсию. Пенсия для меня как спасательный круг, вдруг бизнес не пойдёт. Поэтому инвалидность свою берегу. На ВТЭК каждый год отправляюсь, как на экзамен, штудирую книги по психиатрии. Психиатр говорит, что если ещё пять лет я непрерывно пробуду на инвалидности, то получу пожизненную инвалидность. Так что через пять лет мне предстоит сделать последний выбор в жизни. Что вы мне можете посоветовать ? Понимаете я считаю уж если снимать то всё и инвалидность и шизофрению. Снимать инвалидность нет никакого смысла только без пенсии останусь да и всё. Правда ли что пересмотреть диагноз шизофрения может только врач, который его первый раз поставил ? Ведь почему то к этому армейскому врачу едут мужики с шизофренией и вроде бы эта же военно- врачебная комиссия и пересматривает такие диагнозы ? Объясните мне пожалуйста.

Ответы:

Пронин Д.А. 02 ноября 2002 10:04:19

Уважаемый Дмитрий! При изрядной доле таланта и знании клиники можно симулировать психическое расстройство, но нельзя симулировать жизнь. И даже, если доктор в госпитале поставил Вам диагноз, спасая от армии(что все же маловероятно, очевидно у него на это были более веские основания)- то всех остальных докторов ежегодно убеждать в наличии заболевания, не имея его признаков трудно. Кроме того, лечение электросудорожной и инсулинотерапией применяется в очень тяжелых случаях и небезопасно для жизни. Так что Ваше состояние, а не Ваше желание заставило врачей прибегнуть к подобным мерам. Тот доктор из армии уже не имеет к Вам и Вашему диагнозу никакого отношения. Изменение группы инвалидности происходит после прохождения медико- социальной экспертной комиссии( в стационаре или районном диспансере). В моей практике не было случаев снятия диагноза "шизофрения". Я думаю, что для ежегодного переосвидетельствования Вам не нужно штудировать горы мед. литературы. Кроме ваших слов, существует множество способов выявления психического заболевания, которые Вам недоступны.

Mirror, интересные статьи. Мне кажется, что всё-таки симулировать даже врач опытный не сможет. Столько нюансов...

Milorda Вы неправы, конечно всегда есть возможность симуляции, другое дело что шизофрению ставить только на почве слов пациента даже очень складных действительно решиться не каждый врач. Это не просто так пришел расказал, доктор послушал расписался("такие дела с кандочка не решаються"(с)Иван Васильевич меняет профессию). Но что-то по проще возможно действительно может получиться, например мании или навязчивые идеи вполне думаю можно симулировать. И действительно говорить обезательно о галюцинацуиях имхо глупость, так как можно заподозрить действительно сугубо обывательское предстовление о болезни. Чтобы симулировать что-то нужно как минимум как и один из персонажей хорошо прочитать и изучить сиптоматику болезни ибо для некоторых болезней 100% не может быть таких симптомов которые Вы выдумаете.

Действительно, Mirror спасибо за интересные статьи, даже со ссылками. Выглядит на первый взгляд весьма правдоподобно.

p.s.

про то как диагностируеться шизофрения можите поискать в гугле, это все миф что там сугубо мнение врача психиатора, там есть вполне четкая программа и критерии которые как минимум должны подтвердиться, а также все остальные заболевания похожие по симптоматике должны быть проверены(например - психозы). Также снимаеться снимок мозга и анализируеться у психических больных проблемы с выделением веществ, которые влияют на эмоциональность и которые можно вполне конкретно и научно диагностировать. Человечиские эмоции это химия в организме

Antixrict, я как раз и говорю о том, что симулировать психические заболевания чрезвычайно сложно... Кроме психиатра есть ещё и патопсихолог, если он опытный и талантливый, его не провести. ;)

симулировать может только профессионал (психолог, психиатр). Мой учитель, врач-психиатр достаточно бытро определяет симулирующего, так как видит "норму" и отклонения от нее - в рамках каждой отдельно взятой болезни. Симулировать можно только припадки (аффекты, панику, страхи) - более менее приближенно. Но для этого надо входить в определенное состояние мышления и реакций (а их надо знать на практике!!!). Короче к этому нужно готовиться и теоретически и практически.

Другой вопрос - зачем Ведь при том что тебя ставят на учет (на всегда! почти) тебя колят сильными препаратами, способными сделать тебя калекой. Прежде всего надо думать об этом.

Меня крайне интересует данная тема в практическом аспекте,

в частности, выявления симуляции психического расстройства, индуцируемого матерью у несовершеннолетнего ребенка 11 лет. В том числе и с помощью комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы. А не согласятся ли уважаемые и компетентные собеседники обсудить данный вопрос?

А Вы не могли бы более подробно описать рассматриваемый случай?

В том числе и с помощью комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы.

Если экспертиза подтвердила тогда я думаю говорить не о чем, скорее всего так и есть. Но можно еще на всякий случай попробовать поводить по частникам, может они как-то опровергнут.

Насчет болееподробного устоновления диагноза нужно больше информации, а лучше вся что Вы знаете. Диагноз это одно, а на почве чего он был поставлен, вот в чем вопрос.

Случай достаточно необычный, если не сказать эксклюзивный. Для достижения изоляции ребенка от отца мать-врач обращается к детскому психиатру с жалобами на панический страх встречи ребенка с отцом, объясняя это агрессивным и неадекватным поведением отца. Выставляется тевожно-фобическое расстройство. При этом все время заболевания ребенка отец проживает отдельно от семьи. Дальше - больше. Ребенка направляют в дневной стационар ПНД, выставляется F43.22, ребенок высказывает суицидальные мысли (вероятно, записанные со слов матери - если меня заставят встретиться с отцом, то выброшусь из окна), кошмарные сновидения - отец убивает, превращается в собаку и загрызает и т.п. ужасы. Терапия неэффективна, состояние неуклонно ухудшается, врачи в панике переводят в психиатрический стационар. Мать постоянно находится с ребенком. Там подтвердают F43.22, при круглосуточном наблюдении кошмарные сновидения не подтверждаются, суицидальных высказываний не фиксируется, серьезное улучшение за 15 дней. Естественно, анализ полученного эпикриза в ПНД никто не делает. Далее мать опять приводит ребенка в ПНД повторяя жалобы - кошмарные сновидения, панический страх встечи с отцом, расстройства зрения, памяти, движений. Естественно, врачу верят, выставляют F43.1, F51.5, панические атаки, диссоциативные расстройства. В данной теме было указано, что симуляции F43.1 исполнима достаточно легко. Достоверность жалоб никто не устанавливает. Событие, явившееся источником психотравмы не установлено, психодиагностические исследования не проводились. Экспертизы еще не было, поэтому сейчас меня интересует практический аспект выявления симуляции путем грамотно поставленных вопросов перед экспертами.

Случай достаточно необычный, если не сказать эксклюзивный.

Первая мысль, что эту маму саму пора лечить...

и лишить родительских прав

Юридически этот вопрос решается крайне тяжело и медленно, подобные дела относятся к категории наиболее сложных. Можно предполагать у мамы наличие делегированного синдрома Мюнхгаузена. Его выявление требует высокого профессионализма и тщательной работы с документацией. Мама будет также проходить экспертизу. Поскольку мама - врач и большим количеством коллег-врачей проведена халатная диагностика с ее слов, а , следовательно, и неправильное лечение , Вы должны прекрасно понимать степень корпоративного давления. Здоровье ребенка в данном случае уже не рассматривается в качестве приоритетной ценности. Поэтому я и хотел бы обсудить логику выявления и доказательства симуляции, неверной дианостики и лечения.

Опасно вмешиваться, с помощью психиатрии мать может изуродовать несовершеннолетнего, закон на её стороне. Тяжолая ситуация, только Бог помочь в силах. Отец, если он умнее, оставит её в покое. Это похоже на притчу о Соломоне и делении ребёнка. Соломона сейчас в лице судьи или тем более психиатрии найти невозможно, Россия не Франция. Похитить тоже нельзя, ребёнок выбирает сам. Нельзя рвать его на куски, но так делает большинство мамашь. Отец не должен уподобиться, нужно признать бессилие перед ситуацией с заложником. В первую очередь прекратить психиатрию.

Представленный текст является авторизованной записью беседы с Кириллом Журавлевым

Источник: Русский журнал, 31 октября 2007 г.

Как мне оказывали психиатрическую помощь

Мой интерес к психологии, психиатрии, да и вообще к наукам о человеке начался с больничной койки в клинике имени Кащенко. Попал я туда из-за нежелания служить в рядах Cоветской армии. Поначалу скрывался, не отвечал на звонки, уклонялся от повесток. Однако против меня было возбуждено уголовное дело по факту уклонения от призыва, и повестки из военкомата сменились повестками из РУВД. Ждать больше было нельзя. Оставалось только сдаться в психоневрологический диспансер, получить направление в «психушку» и «косить» от армии, зарабатывая себе диагноз, как это делали представители восьмидесятнической богемы. Мы вообще тогда очень весело жили — занимались, чем хотели: кто музыкой, кто литературой, кто живописью, постоянно собирали тусовки на кухне, что-то обсуждали. А чтобы как-то существовать, устраивались дворниками, сторожами, кочегарами в котельные и т.д. Я, например, некоторое время занимался промышленным альпинизмом, красил радиовышки, высотные дома. Фактор риска для жизни учитывался при оплате труда, и месяца за три можно было заработать столько, чтобы потом целый год жить, ни в чем себе не отказывая, занимаясь только тем, что любишь.

Первый диагноз

Чтобы не пойти по призыву, достаточно было, как мы тогда говорили, «семерки». 7 Б — код заболевания под названием «психопатия». Если взять справочник по психиатрии под редакцией академика Снежневского, мы прочтем следующее: «Психопатия — это нарушение адаптации вследствие выраженных патологических черт личности, их тотальность и малая обратимость». Классическое определение. Чем это состояние отличается от психоза, например, от шизофрении или МДП? Тем, что оно не имеет прогредиентности — течения, развития болезни, динамики. Некто родился и вырос с рядом неадаптивных черт. Они практически не меняются в течение жизни. Ухудшение картины заболевания отсутствует, но и здоровым человек не считается. Всю эту высокую теорию я изучил за полторы недели, обложившись специальной литературой, и к людям в белых халатах отправился уже во всеоружии.

Случаев, чтобы кто-то вышел из больницы без диагноза, в то время почти не было — как, впрочем, и сейчас. На первый взгляд это странно. Ведь, скажем, зубной врач или хирург в диагнозах более или менее точны. Я думал, здесь дело обстоит так же, и боялся худшего: меня сочтут симулянтом, коим я, в сущности, и являлся. Опытные врачи с большим стажем, рассуждал я, должны раскусить хитреца. Но получилось прямо наоборот. Я легко добился своего, хотя для этого пришлось пережить немало неприятных часов в больничной палате. Однако общение с врачами проходило на удивление гладко, и я легко получил диагноз, на который претендовал. В тот момент для меня это оказалось загадкой, которую я разгадал позднее.

Весь фокус состоит в следующем. В психиатрии, в отличие от множества других разделов медицины, просто-напросто не раскрыто понятие «нормы». Его содержание является пустым. Если человек попал в палату и общается с врачом, если о нем говорят на языке психиатрии — его состояние будет описано в терминах патологии, а не нормы. Психиатрия умеет говорить только на языке болезни, на языке страдания. Это нелегко осознать, но дело обстоит именно так. Впоследствии, получив психологическое образование, я понял это очень хорошо. Известный психолог Ф.Зимбардо описывал случаи, как дипломированные психологи, разъезжая по штатам, эксперимента ради обращались в психиатрические лечебницы, жаловались на здоровье и получали любые диагнозы, умело имитируя соответствующие заболевания — от невротических расстройств до реактивных состояний и психозов. Ведь единственным источником информации при диагностике психического расстройства является то, что человек о себе говорит и как он себя ведет. Ну, еще и анамнез — та часть истории болезни, которая составляется со слов самого больного и его родственников. Ясно, что при достаточной компетенции все это можно легко сфальсифицировать...

Но тогда, в конце 80-х, мне это в голову не приходило. Поэтому я очень волновался и что есть силы штудировал советскую психиатрическую литературу, чтобы построить картину заболевания, близкую к чертам моей личности и особенностям биографии, сыграть свой синдром возможно убедительнее. Проигрывать было нельзя: поскольку я подвергался уголовному преследованию как «уклонист», попасть в хорошее место в армии у меня не было ни единого шанса... Впрочем, все эти познания мне пригодились впоследствии, когда я задался целью понять, как устроена психиатрическая практика, каковы ее культурные и антропологические основания, неявные предпосылки и допущения, мифы...

Придя предварительно в ПНД, я имел очень жалкий вид, и мне сразу же выдали направление в больницу имени Кащенко. Психиатр, расписываясь в направлении, почему-то нервничал и даже порвал бумагу острием ручки. Только потом я узнал, что степень профессиональной травматизации у психиатров очень велика.

Оказавшись в больнице, я попал в так называемое «острое» отделение, в котором большинство пациентов проходило судмедэкспертизу. Порядки были весьма своеобразные: что-то среднее между армией и тюрьмой, но немного помягче. Лежали там и насильники, и серьезные уголовники-рецидивисты, а еще несколько человек прибыло из армии — там во время службы они кого-то убили. Неудивительно, что отделение было устроено на манер тюрьмы. Все личные вещи у нас отобрали, выдав взамен какие-то страшные робы синего цвета. На всех окнах, естественно, были решетки. Ничего похожего на больничные палаты в привычном понимании нормального человека. Эти помещения (коек примерно на двадцать) походили, скорее, на казармы. Найти адекватных собеседников было сложно — в основном на ободранных койках лежали полуграмотные люди. Впрочем, я пил с ними чифирь, а они показывали мне устройство для кустарного татуажа, сделанное из гитарной струны. Иногда мы подкупали нянечек, и те бегали нам за пивом.

Книги там выдавались на час или два в течение дня — это был специальный «читальный час». Я взял с собой в больницу Венедикта Ерофеева «Москву — Петушки», но, когда все личные вещи заносили в список, книга была записана как «Москва и петушки». Написал это заместитель главврача отделения, на первый взгляд вполне образованный человек. Потом у меня попросил эту книгу некто Аркадий Львович, пожилой человек, острый психотик. Он постоянно потел и все время вытирал этой книжкой пот со своего тела, так что вскоре читать ее стало неприятно, а некоторые страницы просто невозможно. После этого случая к чтению Венедикта Ерофеева я больше не возвращался. Вспоминая его знаменитый роман, я всегда представляю неприятное на вид тело Аркадия Львовича.

...Нас выгоняли в коридор с утра, и до самого отбоя зайти в палату было уже невозможно. Приходилось бессмысленно и монотонно шагать по коридору от стены к стене и курить сигарету за сигаретой. На полу стояли деревянные ящики, куда пациенты бросали окурки. Психи в основном употребляли «Беломор» и постоянно забывали тушить папиросы, а потому во всем отделении стоял жуткий смрад. Я думал, что больница — это мир людей в белых халатах. В Кащенко все оказалось с точностью до наоборот: это одно из самых грязных мест в Москве. Большей грязи я не видел нигде.

Телевизор давали смотреть редко, и в этом был резон. Например, после просмотра футбольного матча кто-нибудь непременно начинал играть в футбол своим ботинком и гонял его по отделению, пиная куда попало. Некоторые, раздевшись донага, делали из своей одежды мяч, туго сворачивая ее в клубок... Потом, через пару лет, когда «косили» армию мои младшие друзья, по телевизору показывали путч, и пациенты разбилась на партии гэкачепистов и ельцинистов, устроили баррикады и кидались картофельными очистками.

После команды «Отбой» свет не выключался: в палате над дверью горела огромная лампа, при свете которой можно было даже читать. Для чего это делалось, я тогда еще не понимал.

О том, как кормили, лучше вообще не рассказывать. Тут уместно вспомнить несколько строк из поэмы Бродского «Горбунов и Горчаков». Иосиф все это сам когда-то испытал и писал с глубоким знанием дела.

«Так в феврале мы, рты раскрыв,

таращились в окно на звездных Рыб,

сдвигая лысоватые затылки,

в том месте, где мокрота на полу.

Где рыбу подают порой к столу,

но к рыбе не дают ножа и вилки».

Ножа и вилки действительно не давали: каждый больной подозревался в суицидальных наклонностях или стремлении к членовредительству. По умолчанию. Некоторые, желая выйти из Кащенко, отламывали от ложки черенок и глотали его. За этим следовало 2 или 3 месяца «кайфа». Пока положат «в больничку», пока сделают операцию, потом желудок будет заживать... А между тем в обычной больнице условия лучше, да и вообще жизнь веселее.

От сигарет, приносимых больным их близкими, персонал отрывал фильтры. Причина оказалась очень проста: дело в том, что, если фильтр поджечь и расплавить, а потом растереть по кафелю каблуком и дать остыть, получается острая пластинка, вполне пригодная для того, чтобы вскрыть себе вены. Естественно, ни о каких бритвах и наручных часах в отделении и речи быть не могло. Хотя часы там, в общем, были не нужны — время тянулось на удивление долго. За один день можно было прожить жизнь и вконец состариться.

Чем лечили? Давали нейролептики — препараты, которые влияют на процесс передачи нервного импульса. Обычно это ведет к общему снижению психической активности. Продуктивные симптомы вроде галлюцинаций, бреда и агрессии исчезают, но одновременно гасятся все эмоции, как будто бы это не человек, а далай-лама, занимающийся медитацией. Это напоминает сказку про мужика, который попросил медведя, пока он спит, сгонять ему мух с лица. Медведь взял большой камень и согнал муху. Но вместе с тем размозжил голову мужику. В таком же духе действовали и советские психиатры. Избавляя от симптомов, они в переносном, а порой и в буквальном смысле — могли просто размозжить голову.

Мне таблеток не давали. Чтобы провести обследование и диагностику, пациент должен быть «чист», должен быть самим собой. Как-то у меня сильно разболелась голова, но допроситься у врачей анальгина оказалось невозможно.

В обычной клинике врач спрашивает: «На что жалуетесь?» Здесь вопрос был иным: «Как вы думаете, почему вы здесь?» И еще: «Вы думаете, вы действительно больны или считаете, что вы здоровы?» Неплохое начало для беседы доктора и больного, верно? Мой ответ был неоднозначно-витиеватым. Что-то вроде: «Я испытываю трудности в общении с людьми в силу их примитивности и слишком простых интересов». Тут же, разумеется, стали спрашивать о моих собственных интересах и образе жизни. В том числе о любимых книгах. Я назвал Борхеса, Набокова, Бориса Виана, Джойса, Кортасара, Кобо Абэ, Камю... Большая часть этих имен врачу ни о чем не говорила, и на основании «круга чтения» обо мне так и не сделали никакого вывода. Спросили про поэзию. Я назвал Иосифа Бродского. Врач радостно закивал головой: «Да-да, Бродский тоже лежал в психиатрической клинике. Я даже видел его историю болезни».

Я упомянул о японской поэзии — он попросил что-нибудь прочитать на память. Процитировал ему несколько хокку Басе и Исса. Последний вопрос был такой: «Какая у вас цель в жизни, чего вы хотите?» Придерживаясь курса на витиеватость и резонерство я ответил так: «Всякая поставленная цель есть ограничение своих возможностей». В духе дзен-буддима... А врач записал за мной: «Цель пациента заключается в последовательном ограничении всех своих возможностей». О чем и заявил моим родителям. Имея такую цель, лучшего решения, чем лечь в больницу, конечно, не придумаешь... Кроме того, врач сослался на «стихи японских поэтов» и сказал, что я приписываю своим собственным текстам чужое авторство, и сделал вывод, что я просто слышу голоса, читающие эти стихи: «Голоса никому не известных японских поэтов. Все это без рифмы, без размера... В общем, видно, что молодой человек писал сам».

Я говорю одно, а опытный врач, признанный специалист, человек вроде бы образованный, слышит и понимает совсем другое. Во всем, что я говорю, он априорно усматривает лишь симптомы болезни, более ничего... Такое ощущение, будто бы столкнулись две абсолютно несоизмеримые картины мира... Два разных языка, между которыми — пропасть, и перевод с одного на другой совершенно невозможен... Что именно порождает эту пропасть, какие механизмы являются ее условием? Этот вопрос в то время представлял для меня неразрешимую загадку.

Как я стал психологом

И потому, вернувшись к обычной жизни и поступив на психфак МГУ, я продолжил изучение истории психиатрии, пытаясь проследить, как формировались ее фундаментальные понятия, какая концепция человека лежит в ее основе. Я пытался ответить на вопрос: как мыслит современный психиатр и что определило именно такой, а не иной способ его мышления? Для психиатра при взгляде на пациента нечто становится очевидным. А какие культурные процессы лежат в основе этой «очевидности» и формируют ее? Подобные вопросы лежат за пределами самой психиатрии; мы попадаем, скорее, в область истории культуры и социальных наук. Для того чтобы осмыслить психиатрию как феномен культуры, недостаточно средств самой психиатрии, а выход за ее границы для медика является в принципе невозможным... Медицина не ставит подобных задач...

Некоторые знакомые, достигнув призывного возраста, стали обращаться ко мне за советами. Я снабжал их необходимой литературой и сам понемногу расширял свои познания. Мы сидели с каждым из них и под моим руководством «изучали вопрос». Вначале мы вместе писали анамнез — историю их жизни и болезни. Дальше я работал с их родителями, и мы составляли план: о чем и как говорить с врачами. Потом они наносили визит врачу... В итоге всем ребятам без исключения выдали направления в психиатрические больницы, где они и получали запланированный нами диагноз. Сбоев не было, и мой убежденный пацифизм помог освободиться от службы в армии десяткам молодых ребят.

Как правильно косить? Все совершают одну и ту же ошибку. Дело в том, что вся симптоматика в психиатрии подразделяется на «продуктивную» и «негативную». Психическая болезнь что-то прибавляет, а что-то отнимает у больного. «Продуктивная» симптоматика — это то, что у больного человека есть, а у здорового — нет. Например, бред, галлюцинации, кататонический ступор, истерическая дуга... И почему-то большинство старались сыграть именно «продуктивную» симптоматику, а это сделать крайне сложно, будет выглядеть «ненатурально», и врачи, скорее всего, раскусят хитреца. Но есть еще «негативная» симптоматика. Это то, что есть у здорового человека, а у больного — нет. Например, общительность, жизнерадостность, влечение к противоположному полу, хороший аппетит и сон. Когда человек косит под «негативную», раскусить его становится неизмеримо сложнее.

Кстати, проблема с «нейтрализацией» непопулярных диагнозов решалась легко. Достаточно было придти в ПНД, взять в регистратуре карточку, сказав, что идешь к врачу, а потом эту карточку... сжечь. И все, ты уже не на учете, а информация в военкомате оставалась.

Я тогда прочитал и классическую «Клинику психопатий» Ганнушкина, «Историю психиатрии» Каннабиха, «Справочник по психиатрии» под редакцией Снежневского, работы Кандинского, Корсакова, Гиляровского. Потом стал изучать труды западных психиатров. Мне сразу бросилось в глаза отсутствие единства во взглядах разных теоретиков медицины, наличие множества противоборствующих школ в психиатрии. Чем глубже вникал в проблему, тем лучше понимал, что книжные описания имеют мало общего с реальной жизнью психиатрических отделений, где никакого лечения на самом деле не происходит.

Постепенно я понял, что именно тот опыт, который я обрел в больничной палате, по-настоящему незаменим. Сверив его с медицинской теорией, я узнал о механизмах так называемого лечения куда больше, нежели простой психиатр, устроившийся на работу после мединститута.

Фуко: церковь, тюрьма, клиника

Одно из самых сильных исследовательских впечатлений было связано с чтением книг «Рождение клиники» и «История безумия в классическую эпоху» Мишеля Фуко. Последний отнюдь не психиатр, однако его размышления оказались чрезвычайно ценными.

В его трудах удалось обнаружить ответы на некоторые мучительные вопросы, которые созрели у меня во время пребывания в клинике.

Фуко начинает свои рассуждения вот с какого факта. До конца XVIII века в Европе попросту не существовало понятия «психически больной». Были специальные учреждения — работные дома, где содержались девианты: бродяги, мелкие воришки, попрошайки, карманники. И даже алхимики. Это была группа людей, которые не могут или не желают адаптироваться к социальному режиму — и тем самым мешают его нормальному функционированию. Место, в которое их помещали, было типичным исправительным учреждением.

Но никто не называл этих людей больными. Скорее, это были просто маргиналы, иногда — преступники или «чудаки». То есть, по сути, тот самый сброд, который я и наблюдал в больнице имени Кащенко. За пару сотен лет ничего не изменилось. Правда, диагнозов тогда не ставили, ведь психиатрия только зарождалась... Таким образом, мысль Фуко состоит вовсе не в том, что до конца XVIII века не было понятия «душевнобольной», но были сами больные. Отнюдь нет! Он заявляет нечто куда более интересное: до этого момента не было самого больного. Фуко демонстрирует, что психиатрия стала не просто по-новому изучать психические болезни, но что она создала их. Сама делает из человека больного. Примерно к таким же выводам пришел и я.

Вот каким образом это происходит. Лица, которые раньше описывались языком пенитенциарных систем как люди, преступившие грань закона, теперь описаны языком медицины. Можно рассмотреть это как некоторую либерализацию карательных систем и учреждений. На самом деле практики, которые применяются к больному, структурно полностью совпадают с теми, что ранее применялись к преступнику.

В одном случае — допрос, в другом — прием у врача (откровенное признание является условием как исцеления, так и преодоления порочных желаний). Преступник должен откровенно рассказать о содеянном, больной — о болезненных переживаниях. В одном случае назначается наказание, в другом — метод лечения... Но и они, как правило, схожи. И там и здесь господствует иерархический надзор — как больной, так и провинившийся постоянно «открыты для осмотра» — власть заставляет свой объект «демонстрировать себя». Техники надзора в равной степени присущи тюрьме, военному госпиталю, психиатрической больнице... Еще более древней моделью, прообразом исправительной системы является церковь. Там человек приходит к духовнику и кается в грехах. Грехи отпускаются, либо накладывается епитимья, послушание. Суд выносит приговор и присуждает срок заключения с исправительными работами. А врач ставит диагноз и назначает лечение, больничный режим, мучительные процедуры и манипуляции. Церковь, тюрьма, клиника... На дисциплинарном уровне каждая последующая система является калькой с предыдущей, это совершенно очевидно.

Если взглянуть на то, как выглядели некоторые методы лечения в психиатрической больнице, станет ясно, что это настоящая кара.

В острых отделениях, особенно при судмедэкспертизе, пациента могли накрепко привязать к койке. Хуже, когда «купируют обострение» внутримышечным уколом серы — после такого укола у больного при минимальном движении возникает жуткая боль. Еще одна пытка, которой не погнушался бы пополнить свой арсенал сам Торквемада — это «укрутка», связывание накрепко мокрыми простынями. Высыхая, простыни еще больше сжимают пациента...

Фуко отказывается от исторического подхода в пользу генеалогического. Если исследуется, например, история морали, то предполагается существование некоей «изначальной морали», с которой эта история происходит. Или — история безумия. Историк предположит существование «изначального» безумия, а потом будет писать его историю — продемонстрирует, как менялся статус безумца с течением времени, как рождалась психиатрия и т.д. Само же безумие при таком подходе будет выглядеть чем-то неизменным.

Фуко же, отстаивая генеалогический подход, не предполагает существования того изначального нечто, с которым случается история. Генеалогия понимает исследуемый предмет как эффект социальных сил, продукт власти, если угодно, исторический продукт. И если понятие «душевнобольной» появилось лишь в 19-м веке, нет оснований утверждать, что сами больные существовали раньше. Понятие «психическая болезнь» есть исторический феномен, произведенный конфигурациями власти в определенное время, и мы не имеем оснований приписывать ему историческую неизменность. Душевнобольной — это вовсе не человек с недугом. Это человек, о котором считается необходимым говорить на языке медицины. Раньше он был просто девиантом. Больным он стал тогда, когда о нем заговорили врачи.

Я видел много ситуаций судмедэкспертизы и пришел вот к какому выводу. Если некоего человека будет обследовать криминалист, он обнаружит состав преступления и, естественно, усмотрит вину. Если его же будет осматривать психиатр — он, скорее всего, найдет симптомы болезни. Священник, разумеется, увидит перед собой грешника. Установить, как обстоят дела на самом деле — виноват человек или болен, — невозможно.

Потому что это проблема выбора языка, системы координат. Говоря обывательским слогом, все зависит о того, с какой колокольни смотреть. Вот вопрос: можно ли считать здоровым человека с агрессивными побуждениями? Как когда. Есть просто насилие, но есть насилие по правилам, например, законы ведения войны или дуэли. Норма это или патология, решается на основе соглашения. Мог ли обвиняемый погасить своей волей агрессивные импульсы? Это как врач скажет... Сам вопрос о существовании воли и свободного выбора в современной психологии остается пока открытым. Таким образом, медицинская, криминальная и религиозная конвенции — это просто разные способы управления массой девиантов, только и всего.

Под воздействием этих же соображений Фуко детально описал, как устроены работные дома, военные госпитали, а впоследствии — психиатрические заведения. В них была заложена идея «Паноптикума» Иеремии Бентама. Что такое «Паноптикум»? Архитектурное сооружение, построенное по следующему принципу: в центре — башня, где сидят надзиратели, а по периферии расположены здания, образующие кольцо. В них находятся заключенные. Идея Паноптикума заключается в том, чтобы видеть контролируемое тело, не будучи видимым. Так вот почему в палатах острого отделения Кащенко всегда горел свет и любой медбрат, проходя по коридору, мог видеть, что происходит в палатах! Главный результат Паноптикума — продуцировать у помещенных в него людей ощущение их постоянной поднадзорности, осознание того факта, что они постоянно видимы, именно этим и обеспечивается автоматическое функционирование власти... Эффект не зависит от того, наблюдают ли за тобой на самом деле. Ведь человек — общественное животное. То есть существо, которое ковыряет в носу, когда думает, что его никто не видит...

Психиатрия как болезнь

Итак, если лечение в психиатрии — это репрессивная практика, то что же такое болезнь? Скорее статус, нежели реальное состояние больного. Например, что такое шизофрения? Исследования мозга мало что проясняют. Не удается дать исчерпывающего описания шизофрении на языке нейрофизиологии. И к тому же это один синдром или несколько разных? Не ясно. Тогда на каком основании мы утверждаем что-то о болезни? Но можно подойти к вопросу иначе. Я утверждаю, что содержание понятия «шизофрения» сводится к совокупности методов диагностики и методов лечения. Ничего другого за этим понятием нет. Подобная логика восходит к операционализму П.Бриджмена (крупный ученый, нобелевский лауреат по физике), который в 1927 году предложил любопытную идею преодоления кризиса в физике. По Бриджмену, действительное содержание физических понятий сводится к совокупности экспериментальных операций, точнее, к совокупности операций измерения. Например, что такое длина? Понятие длины является осмысленным, если зафиксированы операции, с помощью которых измеряется длина. Понятие длины, строго говоря, не заключает в себе абсолютно ничего иного, кроме совокупности операций, с помощью которых длина определяется. Или — понятие «времени». Не часы есть прибор, определяющий время, а, напротив, само время есть то, что измеряется с помощью часов...

Этот операционалистский подход стал проникать в психиатрию последние двадцать-тридцать лет, но даже он не избавляет от затруднений, поскольку в медицине не существует однозначной диагностики фундаментальных нарушений. Более того, врачи, принадлежащие к разным школам, будут ставить разные диагнозы. У кого-то более широкое понятие «шизофрении», у кого-то более узкое. Неудивительно, что психиатр Блейлер, который первым стал употреблять термин «шизофрения», говорил о «чувстве шизофрении» как о диагностическим критерии. То есть: «от больного повеяло шизофренией». Это же диагностика по интуиции. Врачи, оставляя за собой право иметь «чувство шизофрении», попросту расписываются в собственной беспомощности.

К концу века в связи с бурным развитием естествознания медицина оперировала главным образом «аллопластической картиной заболевания». Картина из перспективы внешнего взгляда. Сам больной не знает, что с ним происходит. Нельзя полагаться на его показания.. Необходимо использовать приборы, УЗИ, термометр, снимки и прочее.

А вот с психическими заболеваниями возникли непреодолимые трудности. Есть нечто, что может почувствовать и увидеть только сам пациент. Мы не можем пережить чужие галлюцинации, страхи, страдания — увидеть их извне невозможно. Сама суть заболевания и заключается в том, что больной думает и чувствует. Болезнь — это его внутренний мир. Болезнь глазами самого больного, то есть аутопластическая картина... Как можно понять ее, находясь извне? Крупнейшие медики рубежа 19-20-го веков были убеждены, что если не удается найти внешние, доступные объективному наблюдению проявления болезни, то пациент притворяется... Например, функциональные нарушения, паралич при истерии. Никаких объективных нарушений нет, а конечность парализована. Над Фрейдом с его исследованиями истерии смеялись, пока на одном осмотре он не воткнул «старухе-притворщице» булавку в ногу. А та не почувствовала боли. Таким образом, З.Фрейду удалось продемонстрировать коллегам, что конечность действительно парализована, поскольку налицо локальная анестезия, сопутствующая реальному параличу. Но гипноз естествознания и надежд на объективную психологию был весьма силен, что привело в итоге к кризису психиатрии.

Кое-какие шансы давал психоанализ. Но, увы, Фрейд, хотя и был переведен на русский раньше, чем на другие европейские языки, в 30-е годы оказался под запретом. В 1936 году вышло знаменитое постановление «О педологических извращениях в системе Наркомпросов», и психоанализ, который активно поддерживал Троцкий в 20-е, оказался надолго забыт. Вслед за Павловым и Бехтеревым с его книгой «Объективная психология» у нас стал господствовать подход с опорой на аллопластическую картину болезни... В то же время был основан знаменитый Институт мозга, первой задачей которого стало изучение мозга Ленина. Это и понятно. Исходя из аллопластической перспективы, считалось, что мозг вождя пролетариата должен чем-то отличаться от мозга обычного человека. Но особых отличий обнаружить не удалось...

Практикующий психолог...

Но это было затянувшееся отступление. Что касается меня, то я обрел навыки реальной психологической помощи именно благодаря всему со мной случившемуся.

Например, я одним из первых в России прошел холотропное дыхание у учеников С.Грофа. Они утверждали, что существует не только личная (онтогенетическая) память, но и филогенетическая — память вида. Причем эту информацию можно вытащить из бессознательного. Я прошел у них пару сессий и получил кое-какой опыт.

Так сложилось, что после 1991 года западные психотерапевты стали приезжать в Россию. А мы получили возможность ездить на Запад. Я посещал мастер-классы выдающихся западных психологов: Дж.Рейнуотер, М.Руфлер, С.Гроф, и др. Овладел техниками гештальт-терапии, психосинтеза, психодрамы, холотропного дыхания, групповой психотерапии, психодиагностики.

Был создан ряд фирм, оказывающих психологическую помощь. Например, «Крокус Интернешнл» — российско-американская организация, которая консультировала по проблемам СПИДа. Я занимался там психологическим консультированием групп риска и учился одновременно на психфаке МГУ. Впоследствии я был направлен в Петербург на годичные курсы психологического консультирования в медицинский центр «Гармония». Тогда же, в 1991 году, я сделал доклад на первой в мире международной конференции, посвященной работе с группами риска...

Интересно, что вся моя последующая научная деятельность была так или иначе связана с психологической проблематикой, с проблематикой нозологии и истории медицины. Взять хотя бы авторские курсы, которые я несколько лет читал в МГУ, — «Психоанализ как социальная теория», «Когнитивные стратегии в современной социальной философии».

В 2000 году я получил приятный сюрприз. Всероссийская независимая психиатрическая ассоциация организовала семинары для думающих врачей психиатров. Приезжали лучшие психиатры из разных городов России. Меня пригласили почитать лекции. Свой курс я назвал «Антропологические основания психиатрии». Первую лекцию я посвятил психофизической проблеме... Трудно передать мои ощущения, когда я начал читать лекцию психиатрам, квалификация которых намного превосходила профессиональный уровень моих мучителей, поставивших мне диагноз.

...И снова больной

Но однажды надо мной вновь нависла серьезная угроза. Я ни в чем не был виноват, однако подвергся преследованию со стороны органов правопорядка. Тогда, в 90-е годы, существовал знаменитый указ Ельцина «30 суток» — целый месяц человека можно было держать в заключении, не предъявляя обвинения. И выбивать нужные показания. Статья 7Б (психопатия), которая у меня имелась, освобождала от армии, но не от уголовной ответственности. Мне пришлось снова лечь в больницу, чтобы получить более серьезный диагноз — шизофрению. Причем неблагоприятно протекающую. Этот сценарий сыграть неизмеримо сложнее. Но дело того стоило. Ведь если человек вышел из психиатрической больницы и у него лежит направление на ВТЭК, то сделать с ним закон уже ничего не может. Более того, при благорасположении врача даже допрос пациента невозможен. И это еще одно свидетельство того, что психиатрия — всего лишь альтернатива пенитенциарной системе. Если ты сам обращаешься в эту систему, то ты защищен от нападок милиции. И я обратился в знаменитую 15-ю больницу на Каширке, где пролежал несколько месяцев. Я даже выезжал оттуда на экзамены в МГУ и успешно их сдавал. По тем симптомам, которые я предъявил врачам, у меня была высокая вероятность обострения. Меня усиленно лечили. Таблетки я выплевывал в унитаз, но при этом общался с друзьями из клиники Сербского, которые рассказали мне, как должны действовать эти таблетки, и я имитировал их действие. В результате получил хороший диагноз. Его мне утвердил профессор из Института Сербского с рабочим стажем в сорок лет. Он считался «светилом» психиатрии. «Светило» поставил мне нужный диагноз без всяких колебаний. Когда представители закона обнаружили, что у меня не только злокачественная шизофрения в истории болезни, но и направление на инвалидность, они быстро от меня отстали... Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что, получив необходимый диагноз, я сразу же устроился работать психологом в один из известных московских лицеев... Все это происходило в 1997 году. Впоследствии я спокойно окончил университет, окончил аспирантуру, а затем стал преподавать на философском факультете МГУ. Сейчас пишу книгу о проблеме MPD — о расстройстве множественной личности.

...Нас выгоняли в коридор с утра, и до самого отбоя зайти в палату было уже невозможно. Приходилось бессмысленно и монотонно шагать по коридору от стены к стене и курить сигарету за сигаретой.

Я говорю одно, а опытный врач, признанный специалист, человек вроде бы образованный, слышит и понимает совсем другое. Во всем, что я говорю, он априорно усматривает лишь симптомы болезни, более ничего...

Меня усиленно лечили. Таблетки я выплевывал в унитаз...